Марина
Марина готовила завтрак на кухне, телевизор был включён, она стояла к нему спиной. В открытую форточку проникал влажный и тёплый запах весны. По телевизору начались новости про войну, кто-то с грохотом примчался на кухню. Она улыбнулась сама себе и обернулась с этой улыбкой. Ее сын, особенно худой и нескладный в одних трусах, надевал очки и одновременно делал звук громче.
Четыре месяца назад началась война. И теперь, когда Вите исполнилось 18 лет и начался призыв, он просто бредил этой войной. Он с самого раннего детства чем-то бредил - собакой, космосом, книгами... С одной стороны было спокойно, ведь он не стал кинологом, не собирался в космос, но с другой - собаку ему все-таки подарили, да и в планетарии они тогда с отцом зависали почти каждые выходные, тратили деньги на поездки в Москву. Витя не доводил своих интересов до серьезного, реального воплощения, но с войной было страшно - а вдруг доведёт. Первые мальчики уже возвращались - без рук, без ног, без души, в гробах...
У Вити было плоскостопие. Но он слишком напоминал Марине Сергея, чтобы ее это успокаивало. Сергей был из прошлой жизни и, казалось, никак не зацепился в жизни Марины, но никак только физически, на самом деле она уже и не замечала, что вся ее жизнь проходит на фоне того, что был в ее жизни Сергей, с его голосом, силуэтом, глазами, привычками, разговорами, татуировкой, а потом нарвался на нож и его не стало. 20 лет прошло и она просто привыкла.
Витя начал тихонько завтракать, Володя заходил на кухню, а отца все не было. Они никогда не были особенно близки, а теперь он жил в доме, как посторонний, на время заехавший дальний родственник. Размышляя недавно об этом отдалении отца, она случайно зацепилась в голове за мысль о том, что их маленькая семья в целом разваливается, не как конструктор состоящий из больших частей, а скорее, как здание из кирпичей, которое что-то точит изнутри и снаружи, они рассыпались. У Вити в голове были мысли, которые она, только обманывая себя, называла понятными. С Володей они давно ни о чем кроме дел насущных не говорили, отец перестал с ними есть и казалось, что она приняла обет молчания - потому что те пресные и скучные темы, что обсуждались ею с мужем Володей или с подругами, или с коллегами были просто тошнотворны и воспринимались, как приём таблеток - надо, просто так надо, Марина. Может из-за этих мыслей все чаще в последнее время стал вспоминаться Сергей. Господи, как хорошо, что не дожили с ним до этих времён, так все и осталось - ночные разговоры, плохой кофе, книги. Когда я успела так постареть, нет, не старость, когда я успела так испортиться и обтрепаться, обтесаться жизнью?
Мама умерла давно, уже начала выветриваться из памяти, они с отцом даже ничего не вспоминали. Сначала было больно, потом заросло мозолью как перелом ребра - само по себе. А на самом деле не заросло, тянулось и выстреливало, как ушная боль, но только в сердце, воображаемом, ненастоящем, анатомически ничего не болело. Песня, запах, сценка из окружающей жизни - ранить могло что угодно и когда угодно. Когда Сергей умер, вообще никакой боли не было, просто эта новая растворилась в темном безмолвии той старой боли. Три года между двумя смертями. И теперь эта дыра внутри так и останется частью внутреннего пейзажа.