Акрофобия

Аэрон Мендок ехал на своей старой машине, голубом «сивике», с похорон Джека и Анны, которые состоялись буквально полчаса назад. Справа от него сидел их сын, теперь уже сирота Эрик Торренс. Ребёнок опустил взгляд и смотрел на развалившийся бардачок серого цвета, но глаза его были безразличны. Он смирно простоял все похороны, не сказав ни слова, и другие люди, немногочисленные друзья Джека и большинство родственников Анны, глядя на парнишку, заговорить с ним даже не решались.

Пожар в тот день унёс жизнь ещё одного немаловажного для Эрика человека – Генри Тора. Полицейские обнаружили его тело в шахте лифта только на следующий день. Убитые горем родители молодого человека настояли на его скорейшей перевозке в их родной Портленд, где тот провёл всё своё детство.

После всех этих событий Мендок как профессиональный психолог не мог не разглядеть у мальчика признаки депрессии, которая, как он знал, не имеет чёткого ограничения по времени действия. У кого-то месяцы, у кого-то годы.

Когда три дня назад пожарные спускали его с крыши, как сообщили Мендоку позже, выглядел Эрик, как зомби. Он не кричал, не сопротивлялся. Он тихо сидел и смотрел в пустоту, пока вокруг него бушевал огонь.

Когда Аэрон узнал о трагедии ночью того же дня, он был поражён и сломлен. Джек был ему больше, чем другом. Он стал для него сыном, и поверить в то, что его вдруг не стало, старик долгое время не мог. Но известие о том, что его маленькому сыну всё же повезло, и он выбрался из того пепелища, вернуло доктора к жизни. Он понял, как помочь Торренсу даже после его смерти.

Несмотря на протест многих родственников Анны, он захотел усыновить Эрика и дать ему достойное будущее. Ни о какой борьбе за дом семьи Торов или за квартиру Джека речи быть не могло, они ему были не нужны.

Спустя день Мендок в спешке готовил похороны, в его голове всё летело кубарем. Когда работать было невыносимо, он шёл к мальчику, которого накануне привезли из больницы, сидящему с самого утра в углу дивана молча и сосредоточенно. Психотерапевт пытался с ним заговорить и подходил так несколько раз, но ребёнок лишь кивал или мотал головой, а зачастую и вовсе не обращал внимания на его слова.

Вечером, после невероятно трудного дня, когда почти все приготовления были закончены, он принёс Эрику ужин. В руке у него была папка с фотографиями, одну из которых доктор хотел отдать для поминок. Из папки вылетело несколько снимков, и Эрик сначала с безразличием посмотрел на еду, а потом перевёл взгляд на выпавшие карточки. Его бледный лоб покрылся морщинами, а глаза загорелись небольшими белыми огоньками. Ребёнок поднял с пола фотографию, где были изображены его родители, счастливые и улыбающиеся, и он сам, ещё совсем маленький, под ручку с мамой.

Аэрон протянул руку, чтобы забрать снимок, но когда увидел, что на нём изображено, тут же отдёрнул её. Он спокойно поставил поднос с едой на стол и, искоса поглядывая на Эрика, начал собирать другие выпавшие фотографии, складывая их обратно в папку.

Паренёк несколько минут смотрел на изображение, и Мендок даже вообразил, что на детском лице сейчас появится улыбка, и он наконец заговорит. Но этого не случилось. Огонёк, небольшой лучик света, который блёкло мерцал в его глазах, вдруг погас. Эрик Торренс скривил губы, будто сейчас расплачется, и оторвал ту часть фотографии, где был он, оставив лишь мать с отцом. Рука Анны, которая на снимке тянулась к сыну, теперь встречала лишь короткую белую линию и пустоту.

– Эрик! – удивлённо воскликнул старик. – Зачем ты это сделал?

Мальчик бросил на него взгляд, и терапевт увидел в его глазах столько боли, что невольно отвернулся. Эрик посмотрел на собственное изображение улыбающегося ребёнка и с гневом и ненавистью скомкал этот кусок фотографии, а затем пошёл выкинуть его в мусорное ведро. Вернувшись, он сел на привычное место и продолжил молчать.

Мендок, расстроенный состоянием ребёнка, поспешил уйти. По дороге он вертел в голове имена психотерапевтов, которые были куда способнее, чем он сам, и, возможно, могли бы помочь.

Когда спустя два часа он вернулся к пареньку в спальню, то нашёл его уже спящим. Подушка у его лица была мокрой, как половая тряпка, а руки, сжатые в кулаки, покоились у груди. Еда давно остыла и была даже не тронута.

Старик убрал её и с безнадёжным видом отправился к себе; завтра ему предстоял тяжёлый день.

Перед тем как два больших деревянных гроба опустили в землю, и священник сказал свою молитвенную речь, ребёнок достал из кармана своего чёрного костюма, который утром на него надел Мендок, фотографию отца и матери. Он посмотрел на них, но глаза огоньком больше не засветились. Потом его взгляд упал на похожие друг на друга, как близнецы, два гроба и спрятал снимок, вновь опуская голову.

Теперь же Аэрон Мендок ехал через пригород Бангора, чтобы навестить старого друга, священника из местной церкви, благодаря которому церемонию удалось провести так быстро и слаженно. Проезжали они мимо того самого места, куда Джек два месяца назад позвал сына запускать воздушного змея; теперь эта история казалась чем-то далёким и чужим.

– Останови, – попросил Эрик тихим и сиплым голосом.

Старик вздрогнул и едва не дёрнул руль вправо слишком сильно. В полуметре от них промчался грузовик.

– Зачем, Эрик? – Аэрон не очень хорошо знал это место.

Мальчуган молчал, но доктор всё-таки решил остановиться. Пассажир вышел из машины, захлопнул за собой дверь и пошёл по лужайке, на которой теперь никого не было.

Где-то там, у одинокого клёна, сидели Анна и Генри, они держались за руки и целовались. А там, вдалеке, малыш Эрик бегал со своим отцом, радуясь тому, какие пируэты выделывает воздушный змей. Его заносит вправо, верёвка дергается, как поводок, и едва не рвётся, но в который раз выдерживает. Ребёнок ловит ветер, а отец стоит и наблюдает за его стараниями, улыбаясь про себя и наяву...

Эрик Торренс шёл здесь спустя два месяца, не ощущая жизни местных лесов, пения ветра и животворящего запаха воды. Он шагал медленно, но уверенно, как на смерть, а Мендок, то и дело окликая его, брёл за ним. Мальчик молчал, делая шаг за шагом и преодолевая бугры на лужайке.

Аэрон ускорил шаг и позвал малыша, протягивая ему руку, как это когда-то делал Джек.

– Эрик, Эрик, стой, вернись! Вернись!

Но ребёнок не слышал. Он вышел на небольшую поляну, за которой была впадина и опасный пологий берег. Парнишка услышал собственный крик, хотя, может быть, это было всего лишь резкое дуновение ветра.

Мальчик стал на самый край пропасти и увидел дальние лучи огненно-красного заката, однако на лице его это никак не отразилось. Когда старик добежал до поляны, то подумал, что маленький Торренс сейчас спрыгнет и разобьётся.

– Стой, Эрик! – завопил Мендок, держась за сердце. – Не делай этого. Нет!

Мальчуган обернулся к нему, и доктору показалось, что тот ухмылялся. Его маленькие губы дрогнули, и он повернулся обратно.

Внизу, за острыми, как колья, скалами бушевала вода. И Эрику показалось, что где-то между тех глыб, к которым, возможно, тысячи лет назад приковали великого Геракла, летит маленький красный воздушный змей, который мог бы смахивать на игрушечного дракона, если бы такие существовали. Змей рванулся сам, а может, и по велению ветра, вверх, улетая далеко за речку. Его алый хвост мотнулся вбок, а тельце, худое и проворное, подалось вперёд, догонять закат.

Ребёнок провожал змея мокрыми от слёз глазами. Солёные капельки падали со щёк на новый чёрный костюм, исчезая на его гладкой поверхности, будто в чёрной дыре. Эрик поднял руку и помахал змею, зная, что больше никогда его не увидит.

Змей мотнулся ещё раз и скрылся за горизонтом, оставляя за собой волшебный золотистый след. Мальчик покачал головой: «Этому не бывать уже никогда».