Незамеченные

Церковь Святого Михаила тонула в белых розах. Каждая ступенька, каждый подсвечник, даже старые дубовые скамьи — все было усыпано лепестками, которые пахли так сильно, что голова шла кругом. Алиса стояла перед тяжелыми дверями, сжимая в потных ладонях букет из пионов и черных орхидей.

— Ты готова?— Катя поправила фату, ее пальцы дрожали.

Алиса не ответила. Она смотрела в узкое зеркало у входа — на свое отражение в платье с открытой спиной, где вдоль позвоночника изящно извивалась вышитая серебром змея. Глеб заказал его специально.

Орган заиграл. Двери распахнулись.

И там, в конце прохода, стоял он.

В черном фраке, без галстука, с единственной белой розой в петлице. Его обычно холодные глаза горели, когда он увидел ее, и пальцы непроизвольно сжались, будто он хотел уже сейчас сорвать с нее это платье.

Алиса шла медленно, чувствуя, как сотни глаз впиваются в ее спину. Но она видела только его. Только Глеба, который сейчас смотрел на нее, как на чудо.

— Кто отдает эту женщину?— спросил священник.

— Она сама себя отдает,— ответил Глеб, перебивая, и зал замер.

Его пальцы сплелись с ее пальцами, и Алиса почувствовала, как что-то холодное касается ее кожи — он тайком провел по ее запястью лезвием. Капля крови упала на белую плитку.

— Кровь за кровь,— прошептал он так тихо, что услышала только она. — Теперь ты точно моя.

Священник закашлялся, но продолжил церемонию.

— Глеб Дмитриевич, берете ли вы...

— Беру,— перебил он снова. — Не как жену. Как сообщницу. Как грех. Как единственную, кто вынесет меня целиком — с тьмой и кровью.

В зале прошелся шепот. Катя закатила глаза, но улыбалась.

— Алиса Сергеевна...

— Беру, — она не дала договорить, сжимая его руки так, что кости хрустнули. — **Не как мужа. Как наказание. Как единственного, кто сможет удержать меня, когда я полечу в пропасть.**

Священник вздохнул и махнул рукой.

— Объявляю вас...

Глеб не стал дожидаться. Он схватил ее за лицо и поцеловал так, что фата съехала набок, а где-то сзади ахнули тетушки.

— Сбежим? — прошептал он, отрываясь.

— Уже бежим,— она схватила его за руку, и они рванули к боковому выходу, под хохот гостей и возмущенные крики священника.

***

"Мерседес" мчался по проселочной дороге, окна открыты, ветер рвал фату. Алиса сидела, свесив ноги в окно, ее свадебные туфли давно слетели где-то на повороте.

— Куда?— крикнула она против ветра.

— Куда-нибудь, где нет никого, кроме нас!

Он свернул на старую лесную дорогу — ту самую, что вела к озеру, где они в пятнадцать лет впервые напились дешевого вина и чуть не утонули, целуясь на середине.

Машина остановилась у воды. Глеб вытащил из багажника бутылку вина, два бокала и... одеяло.

— Ты запланировал это, — Алиса засмеялась.

— Я запланировал все, солнышко.

Он расстелил одеяло на берегу, где луна отражалась в воде, как разбитое зеркало.

— Клятвы в церкви — для них, — он наливал вино в бокалы. — А теперь — клятвы для нас.

Они чокнулись. Выпили залпом.

— Клянусь будить тебя по ночам, когда тебе будут сниться кошмары,— начал Глеб, срывая с нее фату.

— Клянусь не стрелять в тебя, когда ты будешь будить меня слишком грубо,— ответила Алиса, расстегивая его рубашку.

— Клянусь ревновать даже к официанткам.

— Клянусь давать тебе повод.

— Клянусь любить тебя грязно, безрассудно и навсегда.

— Клянусь отвечать тем же.

Он повалил ее на одеяло, и свадебное платье наконец соскользнуло в траву.

— Ты знаешь, что у меня в кармане?— прошептал он, целуя ее живот.

— Надеюсь, это что-то интересное.

Глеб достал крошечную коробочку. Внутри лежали два обручальных кольца — простые, черные, с выгравированными внутри именами.

— Настоящие.

Они надели их друг другу, и в этот момент где-то далеко, в церкви, наверное, начался банкет. Но здесь, у озера, под луной, началось что-то другое.

Что-то навсегда.