Побег от судьбы
От лица Мии:
Я собрала вещи ночью.
Тихо. Быстро. Почти беззвучно. Как воровка в собственной жизни.
В темноте спальни, где каждый предмет будто следил за мной — кровать, в которой я давно разучилась спать спокойно, комод с дорогими часами, подаренными мне как трофей, зеркало, в котором я больше не видела себя — я двигалась осторожно, будто боялась разбудить даже стены.
Два чемодана. Один — с одеждой. Второй — с деньгами, которые я собирала месяцами, крошечными суммами, по чуть-чуть. Прятала их в подкладку старой сумки, зашивала в пальто, закладывала между страниц учебников, словно вырезала себе путь на свободу шепотом и страхом. Я берегла каждую купюру как тайну, как крик, который боялся быть услышан.
Я не могла больше.
Каждый его взгляд — тяжёлый, как удушье. Каждое прикосновение, каждая показная забота — всё было не для меня. Всё было для них. Для детей, которых я носила под сердцем.
А я? Я была просто телом. Сосудом. Биологической необходимостью. Инкубатором, запрограммированным на функцию.
Я не чувствовала себя женщиной. Не чувствовала себя живой. Только механизмом, который выполняет обязанности: ходить, улыбаться, подчиняться. Без права на боль. Без права на голос.
Я не хотела, чтобы мои дети родились в этом доме. В этом ледяном царстве, где отец — монстр в идеально выглаженном костюме, где любовь измеряется подарками, а забота — банковскими переводами. Где слова «жена» и «мать» звучат как приговор. Где каждое утро пахнет хлоркой, а каждый вечер — унижением.
Я села за стол. Дрожащими пальцами написала записку. Бумага пропиталась потом и страхом. Ручка царапала строчку, которую я повторяла про себя снова и снова.
Не ищи нас.
Не потому что я убегаю, как трус. А потому что я выбираю жить. Для себя. И для них.
Я встала. Подошла к двери. Повернула ключ.
И вышла. Не оглядываясь.
От лица Саши:
Проснулся от тишины.
Не от той, что мягко ложится на плечи перед рассветом, как шерстяной плед. Не от той, в которой спят дети и гаснут фонари.
А от другой. Пугающей. Глухой. Мёртвой.
Такой, от которой будто звенит в ушах. Как после взрыва. Или перед бурей.
Я сел в постели, не сразу поняв, что именно не так. Просто что-то... исчезло. Дом не дышал. Он будто вымер. Иссяк, как батарея. Без дыхания, без присутствия, без... неё.
Сердце рвануло. Сильнее, чем нужно.
— Нет. Не может быть, — прошептал, не узнавая свой голос.
Я поднялся. Ноги, казалось, предательски цеплялись за пол. На автомате пошёл в её комнату — давно ставшую для меня территорией молчания и напряжения.
Пусто.
Пустая постель.
Тонкий след от чемодана на ковре.
Шкаф приоткрыт — и полупустой. Нету ни её серого пальто, ни синего платья, которое она надевала на занятия. Даже старая вязаная шапка исчезла — та, которую она упрямо носила даже дома.
Всё исчезло.
Подошёл к туалетному столику. И увидел её.
Записка.
Аккуратно, почти по линейке выровнена, как она привыкла. Но почерк — дрожащий. И в этих трёх словах — вся её паника. Вся решимость.
Не ищи нас.
Я перечитал. Снова. И снова. Но не мог понять смысла.
«Нас».
Она забрала детей. Моих детей.
Я почувствовал, как бумага рвётся в моих пальцах. Медленно, с шорохом. Как будто разрываю не бумагу, а воздух. Связь. Смысл.
Вместе с этим хрустом внутри меня что-то треснуло. И хлынуло наружу. Не гнев. Не страх. Что-то больше. Глубже.
Последние остатки контроля — того, что я держал так долго, стиснув зубы, выверяя каждый шаг — исчезли. Растворились.
Она ушла.
И впервые за долгое время я почувствовал не злость.
А пустоту.