Серовская драма

Ледяной ужас сковал Витю. Привычный хмель от пива моментально выветрился, оставив лишь липкий, животный страх. Сердце колотилось где-то в горле, а в ушах стучала кровь, заглушая яростный грохот в дверь. Это были они. Не менты, не соседи. Они нашли его. В панике Витя метнулся по комнате, как крыса в ловушке. Мысли путались, но инстинкт самосохранения сработал: он судорожно сгрёб со стола свой вечно грязный рюкзак. Не теряя времени на шнурки, он сунул босые ноги в разбитые кроссовки и рванул к окну. Первый этаж, его единственное спасение в этом бетонном гробу. Окно поддалось с противным скрипом, и Витя неуклюже вывалился наружу, на мокрую землю. А на кухне, на ржавой конфорке, продолжал шипеть и булькать забытый доширак, огонь жадно облизывал эмалированные бока миски, но до этой мелочи жизни Вите уже не было никакого дела.

Едва его ноги коснулись раскисшей от дождя земли двора, как он увидел их. Три тёмные фигуры в неизменных чёрных куртках уже маячили под козырьком подъезда, их лица в полумраке казались злобными масками. «Вон он, сука!» — гортанный выкрик резанул сырой воздух, и погоня началась. Витя понёсся прочь, не разбирая дороги. Он шлёпал по лужам, вздымая фонтаны грязной воды, спотыкался о выбоины в асфальте, которыми был усеян двор, как оспой. Лёгкие горели, в боку кололо, он хрипел, как загнанная лошадь. И тут, как самая злая насмешка судьбы, его подвёл собственный организм. Он почувствовал знакомый предательский спазм внизу живота, и штаны мгновенно стали мокрыми и тяжёлыми. «Только не сейчас, блять!» — мысленно взвыл Витя, но было поздно. Горячее, вонючее дерьмо потекло по ногам, оставляя за ним омерзительный след на мокром асфальте, смешиваясь с дождевой водой. Позади слышался топот преследователей и их яростный мат – они были близко. В полном отчаянии, задыхаясь от бега и собственного смрада, Витя нырнул в арку, ведущую в соседний двор, и рванул к ближайшей хрущёвке. Дверь подъезда была открыта. Он влетел внутрь и, увидев спасительные створки лифта, чудом оказавшегося на первом этаже, прыгнул в кабину.

Двери лифта, скрипя, начали закрываться, но в последний момент, как назло, в кабину успела проскочить какая-то тян. Лет двадцати, смазливая, с аккуратно уложенными волосами, в обтягивающих джинсах и с ярким рюкзачком на плечах — типичная норми, из тех, что Витя ненавидел всей своей душой. Она явно торопилась, увидела как двери начали сдвигаться, и, не раздумывая, нырнула внутрь, чуть не застряв рюкзаком в проёме. Едва оказавшись в кабине, она замерла: её нос тут же уловил тот самый невыносимый запах каловой массы который тянулся за Витей, как верный пёс. "Ты чё, больной, воняешь как бомж!" — пискнула она, инстинктивно зажимая нос пальцами и отступая к дальней стенке, будто это могло спасти её от вони. Витя, весь на нервах, с лицом, перекошенным от страха и ярости, только зыркнул на неё глазами, в которых плескалась ненависть, и молча ткнул пальцем в кнопку пятого этажа. Лифт дёрнулся, издав противный скрежет, проехал полметра вверх и вдруг замер. Свет мигнул, на секунду погас, оставив их в полумраке, а потом загорелся снова — тусклый, аварийный. Наступила тишина, нарушаемая только тяжёлым дыханием Вити и слабым писком кнопки, которую он всё ещё давил, словно это могло что-то изменить. Они застряли.
Витя, тяжело дыша, прислонился к грязной стенке лифта, чувствуя, как липкий пот струится по спине и смешивается с мокрыми от дерьма штанами, которые противно прилипали к ногам. Сердце колотилось так, что казалось, оно сейчас проломит рёбра и выскочит наружу. В голове крутился бесконечный хоровод мыслей: "Если эти хачи меня найдут, пиздец. Всё, конец. Догонят, зарежут, и никто не найдёт". Он бросил быстрый взгляд на тян, которая уже вжалась в угол, сжимая свой телефон, как спасательный круг, и пытаясь то ли вызвать помощь, то ли просто не смотреть на него. Лифт превратился в тесную ловушку, пропахшую его собственным смрадом, и это только подливало масла в огонь его бешенства. Эта девка, такая ухоженная, с её идиотским рюкзаком и белыми наушниками, торчащими из кармана, казалась ему воплощением всего, что он презирал — нормальной жизни, которой у него никогда не было и не будет. Он сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони, и прохрипел про себя: "Сука, ещё и тут мне нервы мотать будет".

Тян, тем временем, всё ещё стояла в углу, стараясь дышать ртом, чтобы не задохнуться от вони. Её лицо исказилось от отвращения, но теперь к нему прибавился страх. Она не понимала, что происходит, но чувствовала, что этот вонючий псих явно не в себе. Когда лифт застрял, она сначала попыталась нажать кнопку вызова диспетчера, но ответа не было — только треск и тишина. "Ну всё, пипец, застряла с этим уродом", — мелькнуло у неё в голове. Она украдкой глянула на Витю, который выглядел так, будто сейчас либо взорвётся, либо начнёт стены грызть, и решила, что лучше вообще не шевелиться, чтобы не привлекать внимания. Но вонь была невыносимой, и она, не сдержавшись, пробормотала сквозь пальцы: "Господи, да что ж это за день такой..."

Первые полчаса прошли в напряжённом молчании. Тян сидела в углу, уткнувшись в телефон, а Витя стоял, прислонившись к стенке, и пытался отдышаться. Вонь в лифте стояла невыносимая, штаны липли к ногам, а в голове крутилась мысль: "Если чеченцы меня найдут, пиздец". Но чем дольше они сидели, тем сильнее в нём нарастала злоба. Эта тян, такая чистенькая, с её дурацким рюкзаком и наушниками, бесила его до чёртиков. "Чё пялишься, шлюха?" — рявкнул он наконец. Она вздрогнула, подняла глаза: "Я вообще-то молчу, псих". Это было последней каплей.

Витя, весь на нервах, вдруг взорвался, как бомба, готовая разнести всё вокруг. "Все вы, бабы, одинаковые! Сучки, твари, жить мешаете!" — заорал он, его голос хрипел от ярости, слюна летела изо рта, оседая на грязных стенах лифта. Лицо его перекосилось, глаза налились кровью, вены на шее вздулись, словно канаты. Он начал биться головой о стенку лифта, с каждым ударом размазывая по ржавому, заляпанному металлу кровавые кляксы — лоб трещал, кожа лопалась, кровь хлестала ручьём, заливая его лицо, смешиваясь с потом и грязью. Лужа дерма под ним окрасилась в кровавые пятна. Тян, до того молчавшая, завизжала от ужаса, её крик резанул воздух, как нож — она вжалась в угол, её тело тряслось, рюкзак в руках дрожал, будто живой. А Витя, размахивая руками, орал дальше, его слова превращались в поток ненависти: "Ненавижу этот мир! Все меня предали! Хочу сдохнуть, блядь!" — слюна брызгала во все стороны, пена выступила на губах, он был похож на зверя, загнанного в ловушку.

«Сдохнуть! Сдохнуть хочу, блядь! Не смотри на меня, блять!» — взревел он, заметив её испуганный взгляд сквозь пальцы. Его трясло, как в лихорадке. Руки сами нырнули в потрёпанный рюкзак, шурша среди пустых пивных банок и пачек из-под сигарет. Наконец пальцы нащупали твёрдое – остатки разбитой пивной бутылки, та самая «розочка» с острыми краями. Осколки тускло блеснули в свете единственной лампочки, покрытой слоем пыли и жира. «Вот так! Смотри, сука Смотри!» — задыхаясь от рыданий и злобы, он приставил зазубренное горлышко к своему запястью, туда, где под тонкой кожей просвечивали синеватые вены. Рука ходила ходуном, зуб не попадал на зуб. Он попытался рвануть стекло по руке, но вместо глубокого, фатального разреза получился лишь неглубокий, рваный порез. Кровь не хлынула фонтаном, как в кино, а медленно выступила тёмными каплями, смешиваясь с грязью и соплями на его руке. Тонкая струйка потекла по запястью и пальцам, капая на пол, уже измазанный его же дерьмом.

Тян уже рыдала, умоляла его остановиться, но Витя только ржал, как безумный. "Смотри, шалава, как инцелы мстят!" — кричал он, размазывая кровь по лицу. В какой-то момент он бросился на неё, но поскользнулся на собственной луже дерьма и рухнул на пол. Лифт качнулся, тян завизжала ещё громче, а Витя, лёжа на полу, вдруг начал хохотать. Это был дикий, истеричный смех, от которого у неё, кажется, волосы встали дыбом.

Тян вызвала МЧС через телефон, но спасатели не торопились — Серовск, мать его, не Москва. Всё это время Витя то орал, то плакал, то пытался встать и снова падал.

В какой-то момент, всхлипывая и размазывая по лицу кровь с соплями и грязью, он уставился на тян безумными глазами. «Думаешь, они просто так пришли?! Хачи эти ебаные?!» — взвизгнул он, тыча пальцем в сторону двери лифта. Тян молча вжалась в стену еще сильнее. «Это из-за Корана ихнего сраного! Заказал в интернете, блядь! Я им показал, сука! Я им показал, кто тут хозяин! — он снова захихикал, давясь слюной. — Вытер жопу им! Сфоткал! Пусть жрут, обезьяны черножопые! Думали, я шучу?! Я их веру... их бога... в говно втоптал!» Он перевёл дыхание, сплюнул на пол кровавый сгусток. «А бабка?! Старая карга! Лежит там, сука, костьми гремит в своей комнате! Высохла вся, как мумия, а всё пялится! Это она виновата, что я тут гнию! Если б не её халупа сраная, не её воспитание я б давно уехал! Пенсию её получал... А она там... сдохла и смотрит, сука! Гниёт! Как этот город весь ебучий!» Он снова забился в рыданиях, колотя кулаком по полу, измазанному его же дерьмом.

Пять часов они просидели в застрявшем лифте.

Он рассказывал ей про бабку, про Коран, про чеченцев, про то, как он хотел бы всех их "вырезать и сжечь". Тян молчала, только иногда шептала: "Пожалуйста, не трогай меня". К концу пятого часа Витя выдохся. Он сидел в углу, обхватив голову руками, и бормотал что-то про "проклятую жизнь". Лифт наконец дёрнулся, двери открылись, и в кабину ворвались мужики в оранжевых жилетах.

Тян выскочила первой, крича и плача, а Витю вытащили за шкирку. Во дворе уже собралась толпа зевак, кто-то снимал на телефон. Чеченцев, правда, не было — то ли ушли, то ли решили, что с таким психом связываться себе дороже. Витю закинули в "буханку" с надписью "Полиция", и он, глядя в мутное окно, вдруг подумал, что доширак, наверное, давно сгорел. А вместе с ним, может, и хрущёвка. И бабка. "Ну и хуй с ним", — пробормотал он, когда машина тронулась.

А в лифте остался только запах дерьма, крови и дешёвого пива — как памятник этой серовской драме, где никто не победил, но все проиграли.