Синопсис падения
В самых серых и забытых складках мира, где дни сливаются в однообразный гул дождя по ржавой крыше, человеческая душа может начать гнить заживо. Лишенная света и цели, она порой ищет выход не в созидании, а в разрушении – сначала себя, а потом и хрупких опор чужого спокойствия. Это не всегда осознанный бунт, чаще – лишь слепой, инстинктивный тычок в сторону равнодушной вселенной, попытка заставить ее заметить твое падение. Но вселенная, хоть и кажется безразличной, обладает странной памятью и своими, порой жестокими, законами равновесия.
В задрыпанном городишке под названием Серовск, где ржавые хрущёвки торчали из земли, как гнилые зубы, обломанные временем и равнодушием, жил-был Витя. Витя был типичным русским битардом: 28 лет, прыщавое лицо, будто карта забытых угрей, сальные волосы до плеч, которые он не мыл с тех пор, как "Ледниковый период" был в моде, заношенная футболка с выцветшим логотипом WoW и вечный запах перегара, смешанный с тонкой ноткой дерьма — его личный парфюм. У Вити была одна особенность — недержание каловых масс. Он не то чтобы стеснялся этого, но и гордиться не спешил. Просто жил с этим, как с дождливой погодой за окном, что в Серовске лила чуть ли не круглый год, превращая дворы в болото из грязи и окурков.
Двухкомнатная хрущёвка, доставшаяся от бабки, была его крепостью — обшарпанные стены, прогнивший линолеум и вечный сквозняк, который гудел в щелях, как призрак коммунизма. Бабка, кстати, так и лежала в дальней комнате — высохший труп в старом халате с цветочками, с провалившимися глазницами и оскалом, будто она до сих пор осуждала внука за его образ жизни. Витя её не хоронил. Зачем? Пенсию приносили исправно, почтальонша даже не спрашивала, жива ли старуха, а запах он перебивал дешёвым одеколоном "Шипр", что вонял, как смесь бензина и ёлок, да пачками сигарет "Прима", от которых першило в горле даже у тараканов.
Просыпался Витя обычно не от будильника, а от симфонии запахов, царивших в его двушке и желании поссать. К привычному амбре перегара и немытого тела примешивался тот самый, еле уловимый, сладковатый, тошнотворный душок из бабкиной комнаты. Он просачивался сквозь щели под дверью, как напоминание о том, что смерть – это не только тишина, но и вполне конкретный, въедливый аромат. Витя морщился, вставал с продавленного дивана, служившего ему и кроватью, и обеденным столом, и шёл на кухню. Там он первым делом открывал окно, впуская в квартиру сырой воздух с улицы, пахнущий мокрым асфальтом и помойкой из соседнего двора. Потом жадно пил воду прямо из-под крана, от которой несло хлоркой и ржавчиной, и закуривал первую за день «Приму». Дым немного перебивал вонь, но лишь на время. Витя знал, что скоро смрад вернётся, как навязчивый сосед, которого не выгнать.
Жизнь так и проходила незатейливо, но иногда насыщенно, как доширак с просроченной тушенкой. Днём он сидел в своей зассанной комнате, где на столе громоздились пустые банки из-под "Ягуара", липкие от сладкой дряни, крошки от чипсов с крабом, что воняли рыбой, и засохшие пятна доширака, похожие на абстрактные картины какого-нибудь шизофреника. Он либо дрочил на порно с криками "сука, шлюха, тварь", пока монитор не начинал мигать от перегрева, либо рубился в World of Warcraft, где его паладин 80-го уровня с ником "HarN6ATop1488" был грозой нубов и легендой среди таких же отбитых задротов. Обожал смотреть шок контент на анонимных форумах. Но настоящая страсть Вити начиналась ночью. Он брал уже потрёпанный Коран, который специально заказал в интернет магазине, и с особым наслаждением вытирал им жопу после очередного приступа недержания. Потом фотографировал это дело на древний "Нокиа" с треснувшим экраном и выкладывал на форумы мусульман и чеченских пабликов в ВК. "Смотрите, абизяны, как я вашу веру унижаю, ха-ха!" — писал он, добавляя смайлики с говном, свиньями и танцующими какашками. Чеченцы в ответ слали ему проклятия, обещали найти и "зарезать как барана", но Витя только ржал, сидя в своём вонючем логове, попивая тёплое пиво из мятой бутылки. Он был уверен, что в этом богом забытом Серовске его никто не достанет — тут даже менты появлялись только по праздникам, да и то пьяные.
Мир Азерота был единственным местом, где Витя чувствовал себя не полным говном, а почти богом. Его паладин, HarN6ATop1488, закованный в сверкающие (на мониторе) латы, часами гриндил однообразную хуйню: убей десять кабанов, собери пятнадцать цветочков, отнеси письмо какому-то пидору в другой конец карты. Монотонность не бесила – она убаюкивала, позволяла не думать о вони из соседней комнаты и липких штанах. Потом были данжи – он, тяжело дыша неумело танчил или выдавал смехотворный ДПС, матеря криворуких хилов и пулящих всё подряд ДД. Но настоящая отдушина – это БГ или просто ганк нубов в локациях для качков. Увидеть какого-нибудь лоха 40-го уровня, несущегося по своим делам, налететь, въебать ему пару плюх и смотреть, как серая тушка распласталась на земле – вот это был кайф. «Соси, чмо!» — шипел Витя в экран, чувствуя прилив удовлетворения, пока за окном Серовск тонул в привычной серой мороси.
Однажды вечером, когда дождь за окном лил особенно мерзко, а "Ягуар" закончился ещё утром, Витя решил навестить старуху. Он доплёлся до дальней комнаты, пнув по пути пустую банку, которая с грохотом улетела под диван. Дверь скрипнула, как в дешёвом ужастике, и он вошёл, неся с собой шлейф вони. Бабка лежала на продавленном диване, укрытая пыльным пледом до подбородка, её высохшие руки торчали наружу, как когти какой-то дохлой птицы. Свет от голой лампочки падал на её лицо, и в полумраке казалось, что её пустые глазницы следят за каждым его шагом. Витя плюхнулся на табуретку, зажёг "Приму" и выпустил струю дыма прямо в её оскал. "Ну чё, старая, как дела на том свете? Опять пялишься, сука?" — начал он, почёсывая прыщ на шее. Бабка, естественно, молчала, но Вите мерещилось, что её челюсть чуть дёрнулась, будто она хочет что-то сказать. "Думаешь, я тут зря штаны просиживаю? Это ты мне жизнь испортила, карга! Если б не твоя хата, я б давно в Питер свалил, а не гнил в этом сраном Серовске!" — орал он, тыкая сигаретой в её сторону. Пепел падал на плед, оставляя серые пятна. Он вытащил из кармана тот самый Коран, потряс им перед её высохшим лицом и захрипел: "Смотри, бабка, как я их всех достаю! Хоть какая-то радость в этой помойке!" Потом он швырнул книгу на пол, допил тёплое пиво из бутылки, что валялась рядом, и продолжил: "А ты лежи тут, воняй дальше. Пенсию мне носить не перестанут, так что не рыпайся, старуха!"
Он сплюнул на пол, рядом с Кораном. «Ты ж меня сама таким сделала, сука старая!» — прохрипел Витя, глядя в пустые глазницы. В памяти всплыли её вечные причитания, её совковая «забота», от которой хотелось выть. «Не так сидишь, не так ешь, не так дышишь! Что люди скажут?! Витенька, будь хорошим мальчиком!» А чуть что не по ней — сразу ор, подзатыльники, угрозы ремнём. Любую его попытку сделать что-то своё — нарисовать, слепить, просто помечтать — встречала презрительным: «Дуростью маешься! Лучше бы делом занялся!» Она душила его своей гиперопекой, не давая шагу ступить без её контроля, а потом сама же шпыняла за несамостоятельность. А когда у него начались эти... проблемы... когда он начал обсираться, она не к врачу его повела, нет. Она орала, называла «засранцем», «позором», заставляла самого стирать обосранные трусы в ледяной воде, шипела: «Только попробуй кому рассказать, убью!». Стыд и унижение въелись в него так же крепко, как запах хлорки и бабкиного гнева. Да, он ненавидел её. Ненавидел каждой клеткой своей вонючей души, ненавидел её морщины, её скрипучий голос, её вечно поджатые губы и этот её «правильный» советский взгляд на мир, в котором ему, Вите, места не было. Ненависть росла годами, как плесень в углах этой хаты, и теперь, глядя на её высохший труп, он чувствовал только злорадное удовлетворение. «Дождался, карга старая,» - прошептал он в тишину.
Он встал, пнул табуретку и ушёл, оставив бабку в её вечной тишине, а в комнате — запах табака, перегара и лёгкий намёк на его "особенность".
Раз в месяц случалось событие – день пенсии. Почтальонша, тётка неопределённого возраста с усталым лицом и вечно мокрым зонтом, стучала в обшарпанную дверь Витиной хаты условным стуком – два коротких, один длинный. Витя, заранее прислушиваясь, быстро пшикал в коридоре остатками «Шипра», чтобы хоть как-то перебить трупный душок, и открывал дверь ровно настолько, чтобы просунуть руку и с показательной уверенностью проговорить: «Давайте сюда, бабка спит ещё». Тётка, не глядя ему в глаза и брезгливо морща нос, быстро совала ему мятые купюры и ведомость, где Витя коряво чиркал загогулину вместо подписи бабки. Он знал, что почтальонша всё понимает – или догадывается. Но ей было похуй. В этом сраном городе всем на всё было похуй, лишь бы их не трогали. Получив деньги, Витя захлопывал дверь, пересчитывал купюры и злорадно хмыкал в сторону дальней комнаты: «Видишь? Хоть мёртвая пользу приносишь».