5.
Когда Лос-Анджелес начинает душить своим ритмом, единственное лекарство — уехать. Хоть на день. Хоть на уикенд. Желательно туда, где не ловит Wi-Fi, где воздух пахнет соснами, а по утрам капает роса с деревянных перил.
— Я нашла домик у озера Тахо. Маленький, с камином и веранду, — сказала Эмма, прокручивая фото на телефоне. — Уедем?
Дженна задумалась буквально на три секунды:
— Только если ты будешь готовить. Я забуду, где у плиты включается газ.
— Договорились. Но ты будешь мыть посуду.
— По рукам.
Они выехали ранним утром в пятницу. Машина была набита пледами, термосами, плеером с подключением к колонке, книгами и странного вида гитарой, которую Эмма зачем-то прихватила «на всякий случай». Дорога шла вверх, в сторону холмов, а потом всё выше — в горы. За окнами менялись пейзажи: сначала бетон и пальмы, потом сосны и серые скалы.
К обеду они прибыли. Домик оказался ещё уютнее, чем на фото. Деревянный, с панорамными окнами и видом на гладь озера, которая в свете дня казалась почти зеркальной. Никаких соседей — только лес, вода и тишина.
— Это не отдых. Это побег, — сказала Дженна, стоя у окна.
— Иногда побег — это тоже форма заботы о себе, — ответила Эмма, укладывая продукты в крошечный холодильник.
Первый день они провели почти молча. Не из неловкости — из умиротворения. Эмма готовила простой ужин: пасту с овощами и вино, а Дженна читала вслух отрывки из «Над пропастью во ржи». Их слова плавали в воздухе, обволакивая мягкостью, как дым от дров в камине.
Поздно вечером, завернувшись в пледы, они сидели на веранде и слушали сверчков. Дженна тихо сказала:
— Я не помню, когда в последний раз чувствовала себя такой... настоящей.
— Может, ты просто позволяешь себе быть собой, — ответила Эмма, коснувшись её пальцев.
На следующий день они пошли к озеру. Вода была прохладной, но Эмма, смеясь, первая зашла по колено. Дженна наблюдала с берега, прищурившись от солнца, потом всё же решилась. Их крики эхом разлетались по глади воды, а потом исчезали в лесу.
После купания они лежали на большом полотенце, глядя в небо. Эмма начала говорить первой:
— Ты когда-нибудь хотела просто исчезнуть? Без драмы. Просто раствориться. Стать ничем.
Дженна повернулась к ней боком, положив голову на локоть:
— Постоянно. Особенно когда от тебя все чего-то ждут. И ты уже не знаешь, ты ли это делаешь, или роль такая.
Эмма вздохнула, глядя в облака:
— А здесь... Здесь я будто снова я. И ты — не на экране, а рядом. Настоящая.
На третий день они остались в доме. Дженна училась играть на гитаре, Эмма рисовала их с зарисовки, как в детстве. Обедали поздно, пили кофе с корицей, слушали Эйми Уайнхаус и делились историями о детстве. Дженна рассказала, как впервые поняла, что любит девушек — и как долго боялась себе в этом признаться. Эмма, глядя в кружку, просто сказала:
— Я всегда думала, что любовь — это когда ты не ищешь слов. Когда ты молчишь, а внутри — крик. Красивый.
В ту же ночь случилось что-то особенное. Они сидели у камина, свернувшись в один плед. Дженна положила голову на плечо Эмме. Тихо сказала:
— Я боюсь. Если позволю себе почувствовать — вдруг потеряю всё?
Эмма ответила не сразу. Она погладила её по волосам, потом по щеке, и наконец прошептала:
— А если не позволишь — потеряешь себя.
Они смотрели друг на друга долго. Без слов. Без спешки. Потом, в этой хрупкой тишине, случился второй поцелуй. Уже не такой робкий, как первый. Глубже. Словно выдох после долгой задержки дыхания.
Когда они легли спать, уже под утро, Эмма прошептала в темноту:
— Мы не обязаны сейчас всё решать. Главное — не убегай.
И Дженна ответила, засыпая:
— Только если ты останешься.