1
Бумага. Нужно найти бумагу. Я брожу по городу, снег забивается в ботинки, за воротник. Пальцы в карманах сжаты в кулаки – опять забыл дома перчатки.
Я обхожу стороной канцелярские магазины: продавцы могут задавать вопросы. Проверяю пункты сдачи макулатуры – ничего. Наконец в архиве университета находится десяток старых дипломных работ. Отпечатанных – слава богу – только с одной стороны листа. Несколько сотен чистых страниц!
Я прячу их в рюкзак и под снегом несу домой. Мороз, усталость, долгие часы работы, всё неважно. Я нашёл бумагу.
На лестничной клетке четыре двери. За одной живёт семья с тремя детьми. Хозяина второй недавно арестовали, квартира пока опечатана. За третьей – Тамара.
Я тянусь за ключом и замираю. Не послышалось ли шагов за дверью? Не отдаётся ли в тишине её дыхание?
Не следит ли Тамара за мной в дверной глазок?
Мне нечего скрывать, мысленно повторяю я, поворачивая ключ в замке. Она не увидит ничего необычного. Бумага надёжно спрятана в рюкзаке.
В нашем доме высокие потолки и прекрасные толстые стены. Они спасают соседей от стука моей печатной машинки. И всё равно, я обкладываю её подушками, чтобы работать как можно тише.
Маму арестовали, когда мне было семь. Отец так и не рассказал, за что.
Он же настоял, чтобы я не поступал в университет, а закончил куры секретарей-машинистов. Пару лет назад он переехал к родственникам за город, оставив мне эту квартиру.
Днём я работаю секретарём на кафедре: печатаю сотни докладов, указов, записок. Вечером прихожу домой и снова сажусь за машинку.
Наверное, у меня нет фантазии – за всю жизнь я не придумал ни строфы, ни рассказа. Но я печатаю по семьдесят слов в минуту и умею разбирать любой почерк, даже самый безнадёжный. А ещё невероятно люблю читать. Только не ту литературу, которая выходит из государственных издательств. Не ту кастрированную версию языка. Не те скучные и повторяющиеся сюжеты.
Я верю – настоящая литература не умрёт никогда. Она будет жить в мыслях свободных авторов и читателей, которые не боятся заключения.
Таких, как я.
Мне передают запрещённые книги и рукописи. Я сажусь за пишущую машинку и делаю десятки копий, которые тайно расходятся по читателям. Помогаю литературе жить.
И мне страшно.
Кажется, печатная машинка стучит слишком громко. Что в мою квартиру вот-вот ворвутся люди в форме: слышите, они уже поднимаются по лестнице!
Я перепечатываю сборник рассказов одного запрещённого автора. Бросаю взгляд на часы. Закончить ещё десяток страниц, и шесть часов останется на сон. Этого достаточно, чтобы совсем не клевать носом на работе.
Выбираться утром из-под тёплого, пухового одеяла так трудно. Я умываюсь холодной водой, проверяю, чтобы рукопись и все отпечатанные страницы были спрятаны в тайнике – в нише за книжным шкафом. Тороплюсь на остановку.
Небо ещё черное, рассвет наступит не раньше десяти часов. На блестящих линиях рельс оседает снег. Руки глубже в карманы – опять забыл перчатки. За спиной раздаются шаги.
– Доброе утро, – слышу я.
Тамара не забыла перчатки. Тамара никогда ничего не забывает, будь то даты субботников или дни рождения соседских детей. Тамара очень красива – правильные черты лица, небольшой шрам на скуле, тёмная коса, сейчас припорошенная снегом.
В Тамару можно безнадёжно влюбиться, но я боюсь её. Я знаю, кто она.
Однажды она уехала на море на неделю – на море ли? – попросив меня кормить рыбок, поливать цветы и проветривать квартиру.
У Тамары есть разноцветные гуппи и десяток комнатных растений, но это не должно ввести вас в заблуждение.
Я не удержался – осмотрел её книжный шкаф, удивительно разнообразный. Там была и классика, и издания современных авторов, не запрещённых, но крайне нежеланных. Сборники стихов, романы, том рассказов Чехова...
В нём и лежало удостоверение.
Тамара оказалась не лаборанткой в НИИ, как она всем говорила. Она – агент в штатском. Убийца.
Такие как она выслеживают независимых авторов. И всех, кто им помогает. Например, меня.
Спрятав удостоверение, я хотел сбежать. Сначала. Но Тамара была далеко, а дверь – заперта изнутри. Я залез в ящики её стола, в шифоньер, даже в шкафчик под раковиной. Среди свитеров и вязаных шарфов нашлась коробка, полная патронов. Холодных, тяжёлых.
Я столько читал о пистолетах, убийствах и расследованиях. Но впервые держал оружие в руках.
Теперь мне сложно смотреть ей в глаза. А Тамара будто видит меня насквозь. Будто знает, чем я занимаюсь по ночам.
Мы проезжаем несколько остановок вместе. Я выхожу у университета, Тамара отправляется дальше.
Куда?
Зачем?
Я работаю в приёмной ректора: здесь мой стол и пишущая машинка. Но часто, если работы немного, я хожу в соседнюю преподавательскую. Там всегда можно выпить кофе и поболтать.
Особенно я люблю беседовать с Беллой, преподавательницей французского. Она уже лет пять на кафедре, а выглядит как студентка – кудряшки, большие очки в тонкой оправе. Ещё Белла постоянно мёрзнет, поэтому носит водолазки и длинные юбки, пьёт горячий чай и греется у батареи.
Мы обсуждаем предстоящие новогодние праздники с ней и преподавателем немецкого. Начинается пара, комната пустеет. Мы с Беллой остаёмся вдвоём, слушая, как шаги удаляются от двери. Она шепчет:
– Нам нужна ещё одна копия сборника. Сделаешь?
– Конечно. А с бумагой поможете?
– Я спрашиваю по всем знакомым. Это сложно, – она оглядывается, наклоняется вплотную. – Мы нашли последнюю рукопись Безрунного.
В горле пересыхает. Пальцы сжимаются на кружке.
Книги Якова Безрунного изымают ночами, врываясь в дома. Их сжигают, топят, рвут на кусочки и пускают на макулатуру.
Я напечатал десятки копий романов Безрунного. Лучшее, что я сотворил.
Два года назад его арестовали. Он умер в поезде по пути к месту заключения. Говорят, за неделю до ареста Яков закончил новый роман. Его искали мы, искали агенты, искали все. Я уже не верил, что прочитаю ещё хоть строчку от Безрунного.
И вот...
– Где?
– У его бывшей жены. Она закопала рукопись в лесу за городом. И совсем недавно решилась рассказать нам, – Белла снова оглядывается. – Через несколько дней рукопись передадут тебе. Нам нужны копии. Много копий.
В это всё ещё сложно поверить.
Я буду работать с книгой Якова Безрунного. Невероятно!
– Я позже скажу, где и когда, – Белла резко отстраняется и говорит громче: – Хочешь ещё чаю?
– Мне пора работать.
Тем днём я делаю много ошибок, порчу бумагу и думаю об одном.
Последняя книга Безрунного. Интересно, о чём она?
Дома я не успеваю сесть за машинку, как раздаётся стук в дверь. Взгляд пролетает по комнате. На столе грязная после ужина посуда. Подушки – на диване. Машинка невинно стоит на столике в углу, а рукопись и отпечатанные листы в тайнике.
Никаких улик. Но по пути к двери я спрашиваю себя, снова и снова: что я забыл? Что оставил на виду?
На пороге – Тамара в пушистом розовом халате и зимних ботинках. Худые ноги смешно торчат из них. Я даже на секунду забываю, что это Тамара, у которой есть оружие и удостоверение агента.
Что ей нужно?
Не забыл ли я лист от рукописи на столе или диване?
– У меня закончилась соль, – говорит она. – Можно взять у тебя немного? Пожалуйста.
– Да, конечно.
Я бы предпочёл вынести ей соль. Что угодно, лишь бы она не заходила в квартиру. Но держать соседку в холодном подъезде – это подозрительно.
Я закрываю за Тамарой дверь. Она снимает ботинки и в шерстяных носках бесшумно проходит в комнату. Я смотрю на её маленькие ступни – слишком безобидные. А она разглядывает мой книжный шкаф.
– У тебя так много Маркеса. Нравится?
– Да, очень. Несколько раз перечитывал
Она кивает и протягивает пустую солонку. Я рад наполнить её солью – по самые края – и выпроводить Тамару из квартиры. Но она всё ещё стоит и разглядывает шкаф.
– У тебя нет второго тома Дон Кихота, я смотрю, – показывает на сиротливую книгу Сервантеса.
– Не успел купить. А у тебя что, есть?
– Да. Кстати, Достоевский у меня в таком же издании.
Сомневаюсь, что она зашла только за солью и разговорами о литературе.
Ничего не объяснив, Тамара забирает солонку и уходит. Я закрываю дверь на все замки и долго не решаюсь подойти к тайнику. Вдруг она наблюдает. Не знаю, как, но наблюдает.
Вдруг она знает всё.