Эпилог
«То, что является причиной для жизни, может являться также отличной причиной для смерти».
Альбер Камю
Из-за сгустившихся на небе черных облаков обрушившаяся ночь казалась еще более вязкой, цепляющейся за деревья, заборы, и за злополучный заброшенный особняк, увязший во мраке. Его входная тяжелая дверь от резких порывов ветра качалась из стороны в сторону, изредка еле слышно поскрипывая, впуская в дом, в котором и без того гуляли сквозняки, осенний холод. В гостиной было мертвенно-тихо, а медицинские инструменты так и остались лежать на полу, пока еще не нашедшие себе применения.
В комнате, с легкой руки Сиэла превращенной в научную лабораторию, была все еще заставлена свечами, фитили которых нервно подрагивали. Два стола, за эту неделю сменившие свое предназначение и превратившиеся из праздной мебели в предметы интерьера, видевшие не только смерть, но и ее расцвет, по-прежнему стояли сдвинутыми друг к другу.
На одном из них теперь лежала Ребекка, весь вид которой потерял свою былую опрятность. Подол ее платья, к которому нацеплялись жухлые листья, был в земле. В некоторых местах оборки от него оторвались и лоскутами свисали со стола. На другом также мирно покоился Эдвард, руки которого были заботливо сложены у него на груди.
Между ними стоял Лиам, который в нерешительности поворачивался то к своему другу, то к его невесте. Иногда Моррис брался за книги Сиэла и практически бесцельно принимался их листать. Что-то привлекало внимание Лиама, и тогда он сгибался над шелестящими страницами, пытаясь вникнуть в смысл написанного. Наверное, ему стоило упрекнуть самого себя в том, что он никогда не был прилежным студентом, и теперь все эти замудренные учебники, пытающиеся говорить с Моррисом витьеватыми фразами, казались лишь бесполезным набором слов, но все же Лиаму непостижимым образом удавалось не терять самообладание и не падать снова на колени в отчаянии.
Периодически в его глазах мутнело, и, когда не удавалось проморгать досадливый туман, Моррис нервно тер веки холодными руками, и кожа мелкой белой пылью осыпалась с его лица, от чего места вокруг глаз краснели.
Лиам пытался вычислить, что такого придумал Эдвард, умудрившись оживить его разлагающийся труп, и с искренним удивлением разглядывал чашки с засохшими и потемневшими полевыми травами.
‒ Серьезно, Эд? Тимьян? Ты всю эту ерунду про некромантию настолько серьезно воспринял? ‒ Лиам укоризненно смотрел на друга, который равнодушно лежал на столе и отказывался принимать участие в этой дискуссии. ‒ Ты боролся со смертью такими методами? Время ‒ великая сила, которой мы не обладаем, и которого нет у меня. Не без твоих усилий, Сиэл. Жить, согревая себя воспоминаниями, ты не захотел. Оставить меня во вчерашнем дне, смириться с утратой... Тебе этого было слишком мало. Недостаточно. Даже не допускал мысли о том, чтобы довольствоваться прошлым. Но смогу ли я повторить то, что для меня сделал ты? Если, как ты сказал, гальванизм тут совсем не причем, хватит ли моих сил на такие чудеса?
Время от времени Моррис замирал на месте, уставившись на огромную Луну, которую было видно в пыльном окне с тонкими переплетами. На далеком спутнике Земли в эту ночь можно было разглядеть кратеры и их жуткие и потусторонние, но совершенно одинокие очертания. Но Луна быстро перемещалась по небосклону. Это напоминало Лиаму о быстротечности времени и возвращало в реальность.
Моррис мало что понимал в медицинских терминах и совершенно не представлял, что именно с генератором делал Сиэл. От этого Лиам чувствовал себя первооткрывателем, с недоумением держа в руках странные провода, постепенно догадываясь об их предназначении.
‒ Извини, Ребекка, ‒ искренне, словно смерть, наконец-то, уравняла их, произнес Моррис, оглядываясь на безмолвную Филлипп и склоняясь над Эдвардом. ‒ Сиэл ‒ вне очереди. Ты должна меня понять, и я думаю, ты всегда понимала.
Лиаму оставалось только надеяться, что хоть что-нибудь, что могло бы ему сейчас помочь, осталось от всех тех научных разговоров, в которые Эдвард погружал Морриса против его воли, в этой безобразной, ненадежной памяти...
Близился рассвет, и солнце выкатывалось над Кентом, делая все предрассветные оттенки более насыщенными и правдивыми.
В заброшенном особняке,в комнате, где уже догорели все свечи, чей неверный свет никак не могсравниться с силой далекой звезды, после стольких упорных и почти безнадежных попытокразрушения правил мироздания, раздался сначала слишком тихий, чтобы бытьсочтенным за полноценное сокращение мышцы, а затем, набравший побольше сил,одинокий стук сердца...