Падение дома Розенбергов

— Почему во время похорон всегда идёт дождь? Я устал от этого пошлого клише, — признался стоящей рядом Маргарите Оливер Флемминг, зажмурившись, когда на острый нос его приземлилась очередная крупная капля холодного сентябрьского дождя. Как и лето, осень обещала выдаться мрачной и сырой, а с солнцем, как считал Оливер, и вовсе следовало попрощаться до весны.

Маргарита только отмахнулась от него, придвинувшись ближе к держащему зонт Артуру Филипповскому, наблюдая за тем, как медленно опускается в свежевырытую могилу заколоченный несколько минут назад гроб. Рита мельком осмотрела и свои ноги, невольно порадовавшись тому, что выбрала закрытые ботинки со шнуровкой — стоящие поблизости женщины в туфлях шли с утопающими в грязи размытых дорожек каблуками.

Доктора Раевского отпевали в Соборе Успения Божией Матери и Всех Святых, расположенном неподалёку от Кенсингтонских садов. По пути в церковь Артур рассказывал Рите и Олегу, что здание повторяет базилику Сан-Дзено Маджоре в Вероне, что храм этот был англиканским приходом вплоть до второй половины прошлого века, когда его арендовала православная община, что Царские врата иконостаса были чудом спасены из ныне закрытого храма при Русском Посольстве после Октябрьской революции... Слова Филипповского Рита пропускала мимо ушей, всё ещё пытаясь осмыслить произошедшее пару дней назад. Всё тело до сих пор болезненно ныло, особенно швы на боку, и Рита без конца сидела на обезболивающих, лишь бы хоть немного чувствовать себя человеком. На руку Артура, скрытую теперь бинтами, было попросту страшно смотреть: врачи обещали придумать что-то для уменьшения последствий, но готовили Филипповского к тому, что ужасающие глубокие шрамы и даже отсутствие пары ногтей останутся с ним на всю жизнь, как и периодические судороги и тремор. Тот самый приятный врач, зашивавший ранение Маргариты, сказал, что, окажи они помощь чуть позже, кисть руки и вовсе пришлось бы ампутировать.

И прокручивающая раз за разом в голове воспоминание Камиллы Рита не могла не отметить внезапную иронию.

Только покинув «Колизей», Рита, лёжа в палате и изучая больными глазами белый потолок, могла обдумать всё произошедшее.

«Камилла была у Раевского три года назад, — вслух рассуждала Маргарита, поглядывая на сидящих на краю её постели Артура и Олега — Анну и Генриха Рита выпроводила, попросив оставить наедине с молодыми людьми, заодно посоветовав по возвращении привезти ей кофе и баттенберг из той самой пекарни на Кенсингтон-Черч-стрит. — Значит, она погибла как минимум недавно. Или же она вовсе жива, но тогда мы с Вэнем просто парочка больных на голову придурков, верно?»

«Не стоит так категорично выражаться», — и Олег гладил её по волосам в привычном ему стремлении успокоить и сгладить углы — Державин не изменял себе даже после всего пережитого.

«Меня только одно волнует... Почему она не встретилась со мной? Хотя бы с Валентайном... Неужели мы не заслужили этого? — и Маргарита отворачивалась, жмурясь, в надежде скрыть набегающие на глаза слёзы обиды и глухой тоски, засевшей глубоко в сердце. Разве могла бы так поступить Камилла, любившая её больше жизни? Любившая семью... — И её пропажа была спланированной. Что она знала?»

Рита понятия не имела, насколько должна была быть страшна тайна, чтобы ради её сокрытия пришлось похищать человека, даря ему билет в один конец. На секунду Маргарита даже ловила себя на кровожадной, страшащей её мысли — почему нельзя было просто убить Камиллу, а не обрекать её на смерть медленную и мучительную, на жизнь, больше напоминавшую будни в камере пыток?

«Ужасный конец всегда лучше ужаса без конца, верно?» — вспыхнула в тот момент мысль Камиллы, и Рита болезненно морщилась, но не от изнывающего от последствий минувших дней тела, а от осознания того, что даже думать она начинала так, как сестра: Рита не понимала, откуда взяла подтверждения этому, но догадывалась, что размышления и даже ход мыслей её становится всё больше схож с тем, как думала Камилла. Возможно, оттого появлялась и несвойственная мягкость и нежность? Или же...

Маргарита качала головой и раздражённо хмурилась, до сих пор не веря в то, что влюбилась. Не могла убедить себя, осознать, что всё ещё может чувствовать. Не существовать, а жить. Так, как этого хотела Камилла, так, как учила она — с любовью ко всему миру, к принятию своего креста с покорной улыбкой на лице. С умением остаться человеком даже тогда, когда человек в окружающих тебя тварях уже давно мёртв.

Но была ли Рита лучше этих тварей?

«Меня зовут Маргарита Розенберг, и я убила человека». Слова, брошенные пару лет назад для привлечения внимания Раевского во время их первого и последнего сеанса, стали пророческими. И Рита снова и снова вспоминала, как, ослеплённая яростью, вонзала нож в податливую плоть, заодно царапая и кости. Как бурлила в её крови ненависть, наделившая животной силой — Маргарита даже не помнила, как смогла пробить Латифу кинжалом череп, да ещё и несколько раз.

Эту смерть не комментировал никто. Никто не видел. И только все подозрения прессы, мастерски отводимые языкастым Оливером Флеммингом и деньгами Генриха Розенберга, пали на Риту. Гибсон самодовольно ухмылялся, разглядывая её, окровавленную, почти победно хохотал, когда результаты экспертизы показали отпечатки пальцев Риты на кинжале.

«Это убийство в целях самообороны. Аль-Гулам убил Раевского, Казима, напал на саму мисс Розенберг, кто-то бы мог поступить иначе?» — как ни в чём не бывало оправдывался Оливер перед представителями силовых структур, понимая, что в его рукаве есть главный козырь — полиция пришла уже тогда, когда Латиф был убит. Отрицать вину Маргариты стало бесполезно, а сделать её в глазах других героиней, учитывая, что заложники видели её, говорящей с Казимом, и Артура, вознёсшего над его головой гранату, было проще простого.

Потому ничего удивительного не было в том, что результаты экспертизы совершенно случайно — и никак иначе! — попали в руки журналистов.

Так Рита Розенберг стала убийцей.

И даже стоя в церкви, с накинутым на голову чёрным платком и держа в руках свечу, слушая прощальную молитву, Рита думала об этом, смотря на раскрытый гроб. Раевский издали напоминал спящего, и Маргарита с содроганием вспоминала, сколько усилий потребовалось работникам морга, чтобы придать такой вид лицу, на котором навеки застыло выражение недоумения, без страха, но уже сквозившее отчаянием — смерть поражала исключительно в момент осознания скорой кончины, оставляя на лице покойного почти глупое выражение. Вблизи у убитых Маргарита видела именно такое.

В правой руке Казимира Захаровича лежал крест, на лбу — бумажный венчик с изображениями Христа, Богородицы и Иоанна Крестителя, на груди — икона Спасителя. Доктора Раевского целовали в венчик, касались губами иконы — перед началом отпевания Филипповский рассказал о всём процессе, но Рита только отмахивалась — ей уже приходилось участвовать в подобных мероприятиях в детстве. Маргарита даже невольно вспомнила вкус поминальной каши, ощутив его на языке — маленькая Рита всегда спрашивала, зачем в пресный рис добавляли мёд и сладости, а Анна, вымученная и постаревшая, всегда занимавшаяся организацией похорон, рассеянно рассказывала что-то про символизм и сладость райского блаженства. Дедушка Миша, бабушки, София... Камилла. Слишком часто Рите приходилось бывать на похоронах. Слишком много смертей видела.

— Будешь? — Оливер вернул Риту в реальность, пока под пение литии гроб опускали в яму, и только теперь Маргарита увидела, что Флемминг периодически пил из небольшой фляжки, хранившейся во внутреннем кармане его пиджака.

— Даже на похоронах ёрничаешь? — раздражённо цокнула Рита, и, поколебавшись, взяла флягу в руки, отворачиваясь, желая было сделать глоток, но усталый вздох стоящего рядом Филипповского и пристальный взгляд Державина заставили девушку передумать и прекратить глумление над памятью покойного. Вернув фляжку владельцу, Маргарита тихо шепнула: — Потом выпью.

— Главное, чтобы дядюшка не пил, — добавил Оливер, и выражение лица его с обрисованными, высеченными из мрамора чертами приняло почти обеспокоенный вид.

На кладбище находилось более сотни человек, в том числе и чета Розенбергов. Генрих держал зонт над Анной, стоя впереди дочери — Маргарита предпочитала не лезть в толпу, оставаясь позади всех прощающихся и участвующих в церемонии. Будто услышав, о чём шепчутся Рита и Оливер, Анна обернулась, приложив палец к губам и неодобрительно покачав головой. Рита только скорчила непонятную гримасу, заставив мать изумлённо вскинуть брови и отвернуться. А телефон тем временем завибрировал — пришло очередное уведомление.

«Смотри, что опять попалось, и такого всё больше», — сообщение Николаса сопровождалось печальным смайликом и ссылкой на очередное видео, и Рита, выуживая из кармана кожаного лакового плаща наушники, достав один, низко опустила голову, погрузившись в просмотр, уже примерно зная, что увидит.

Очередное видео-расследование какого-то популярного блогера и криминалиста-любителя по совместительству. Дело Камиллы Розенберг с кричащим заголовком: «Проклятье семьи Розенберг. Как дочь миллиардера осталась потерянной и не найденной?». Старые фотографии Камиллы в окружении семьи, найденные в сети — Рита поражалась тому, что некоторые фото всё же остались в открытом доступе. Семья тщательно позаботилась о том, чтобы сохранить память о дочери только в кругу близких.

— Действительно, хотела бы и я знать, как, — прошипела себе под нос Маргарита, почувствовав, как к ней склонились Оливер и Артур, шагнул ближе Олег, всматриваясь в экран смартфона. Перемотав видео до конца, Рита уже без комментариев слушала последние слова автора.

«И после всего произошедшего, в том числе и заключения под стражу Генерального прокурора Великобритании, напрашивается всего один вопрос: что же происходит внутри этой семьи? И что будет с главным источником доходов Розенбергов — финансовым конгломератом Rosenberg's Group, активы которого давно превысили два триллиона долларов?».

— Папу отправят на тот свет раньше времени, — вынесла вердикт Рита, убирая наушники и заблокировав телефон, заметив, что похороны уже подходят к концу — все молитвы были прочитаны, все слёзы, если они были — выплаканы, и рядом с установленным крестом медленно возвышалась гора свежих и искусственных цветов, венков с чёрными лентами и надписями на русском.

У доктора Раевского не было родственников. Рита только по дороге к кладбищу узнала, что у Казимира Захаровича была жена, но и та погибла чуть меньше двадцати лет назад — пала несчастной жертвой работы Раевского.

«Он говорил, что всё, что мы боимся потерять, должно быть потеряно», — шепнула Рите после своего рассказа Айседора Державина, сейчас облачённая во всё чёрное, стоящая рядом с отцом у могилы Раевского и принимающая соболезнования вместе с ним.

Виктор Державин был ближайшим другом Казимира Захаровича, тайным благодетелем, жертвующим крупные суммы на реализацию проектов покойного психиатра. И потому Риту душила неприязнь к мужчине — находя деньги на подобное, он не мог обеспечить безбедное будущее собственному первенцу, заставив сына пробиваться в жизни самостоятельно? Маргарита боялась даже думать о том, каким человеком мог вырасти Державин, сломайся он.

— Олег, — словно прочитав мысли Маргариты, Айседора отошла от отца, ловко лавируя между расходящимися людьми. Возможно, что-то в чертах Доры и было схоже с Камиллой — но недостаточно, чтобы назвать её похожей на погибшую наследницу семьи Розенберг. Вэнь бы сказал, что Айседора была простой вежливой и скромной девчонкой, Камиллу бы он назвал непокорённой и несломленной. Воином, душой, запертой в слабом теле. Необузданным хаосом небес, воплощённым в человеке и отчаянно желавшим любви, за каждую каплю которой приходилось бороться со всем миром. И Рита не сомневалась, что Камилла выстояла. Только гадала, кому она проиграла свой последний бой. — Олег, прошу, подожди... Отец хочет поговорить с тобой.

Державин встретил слова сестры со скепсисом, вопросительно приподняв светлые брови и дожидаясь продолжения речи. Но Айседора только покачала головой, сделав шаг назад и поманив брата за собой.

— Олег, пожалуйста, — попросила Дора ещё раз, и Олег, с минуту посмотрев на её лицо с такими же синими глазами в окружении белёсых ресниц, устало махнул рукой, направившись к отцу.

— Дора, дорогая, а Вы куда потом? С отцом поедете? — полюбопытствовал Оливер, поймав тонкое запястье девушки, не давая пойти следом за мужчиной.

— Я поеду в больницу, к господину Чжоу, — и Дора, потеряв всякий интерес к Оливеру, благоговейно уставилась на Маргариту и Артура. — Маргарита, Артур, вы герои.

— Мы идиоты, — оборвала восторженную тираду девушки Рита, покосившись на Артура. Дождь почти закончился, но юноша продолжал держать зонт над головой возлюбленной, шагнув ближе, чтобы спрятать под ним и Айседору. — И если бы все держали языки за зубами, было бы гораздо проще.

— Маргарита, но...

— И господина Чжоу оставь в покое, ему не нужно сочувствие какой-то малолетки, которая хочет захомутать его, — и Артур изумлённо уставился на Маргариту, пытаясь понять, что сквозило в металлическом голосе девушки: раздражение, обида или... Ревность? Маргарита была зла из-за того, что на Вэня обращали внимание девушки, но в чём скрывалась причина её злобы? Обида за сестру? Но ведь Вэнь даже не смотрел на других — на мероприятиях, где присутствовал господин Чжоу, женщины порой подходили знакомиться, были среди них и те, кто был чем-то схож с Камиллой: светловолосые, стройные... Вэнь замирал, щурился, пялился на них с высоты собственного роста, нелепо отшучивался и уходил, гордо подняв голову и не желая сталкиваться с кем-то взглядами. В рамках вежливости и приличия, принятых в треклятом высшем обществе, от которого так бежал Вэнь. Единственное, за что он мог благодарить это общество, была Камилла, взращённая в нём, несмотря на холод, как цветок эдельвейса, сумевший прорасти в каменистой горной почве.

Камилла Розенберг сплошь состояла из противоречий, была сшита из недомолвок и соткана из тайн. Жестокость в ней уживалась с нежностью, праведность — с мстительностью, жажда жить — с принятием смерти. И больше всего Маргариту злило, что любовь её, безграничная и всепоглощающая, не исключала тысяч секретов.

«Почему я узнаю об этом так поздно?! Что ты ещё прячешь?!» — беззвучно кричала Маргарита, глядя на портрет сестры — Артур благоразумно убрал эту картину с выставок и распорядился доставить в их с Маргаритой дом, откуда позже её обещал забрать Вэнь, а заодно — подчистил всю информацию о своих работах в сети. А пока господин Чжоу коротал дни в госпитале, портрет стоял в мастерской Артура, накрытый тканью — Филипповский не хотел лишний раз тревожить возлюбленную. Тем более, Рита прекрасно справлялась с этим и сама, то и дело врываясь в кабинет и срывая ткань с полотна, вглядываясь в искусно написанные черты, тончайшие линии, вырисовывающие лицо и сквозящий непонятной тоской и смирением взгляд в обрамлении тёмно-каштановых стрельчатых ресниц.

— Я не хочу никого хомутать, я хочу подружиться. После всего пережитого... — отвлекла Риту от мыслей оправдывающаяся Айседора, но Маргарита только лениво отмахнулась:

— По твоей логике все оставшиеся в живых должны стать друзьями навечно?

— Дора, милая, не берите в голову, — и Оливер Флемминг ласково подтолкнул девушку в сторону отца и Олега, о чём-то тихо спорящих. Ненавязчиво Оливер коснулся влажных локонов Айседоры, лежащих на худом плече, и отбросил их за спину, чтобы не мешались.

— Почему тебя так раздражает сестра Олега? — с опаской поинтересовался Артур, заметив, что дождь закончился, и наконец-то убрал зонт, неловко пытаясь закрыть его одной рукой.

— Она решила, что может помочь Вэню, и не заметила, как влюбилась, — отчеканила Рита, забирая зонт у Филипповского и закрывая его сама, вернув обратно в здоровую руку.

— Ты думаешь, что она влюблена?

— Ты сам говорил, что для подобного нам не нужно много времени.

— Всё-то ты помнишь, моя королева.

Рита хотела что-то ответить, но тут же зачем-то шикнула на Артура, будто он собирался нарушить тишину и помешать ей подслушать разговор двух Державиных. Отец и сын были удивительно схожи внешне: Рита недаром спутала на фотографиях молодого Виктора и Олега. Даже форма очков, нацепленных на прямые носы, была одинаковой. Виктор был только немного ниже, но достаточно высок, чтобы смотреть на Державина-младшего, как на равного.

— Весьма оригинальный способ примирения с сыном, не находишь? — в голосе Олега впервые чуть ли не за всё время знакомства Маргарита услышала язвительность.

— Это не способ примирения, скорее, предложение отдать дань памяти доктору Раевскому, — невозмутимо парировал Виктор, не смягчившись даже тогда, когда к ним подошла Айседора, а Оливер, продолжая кокетничать, скользящей походкой вернулся к Рите и Артуру, даже не оборачиваясь — только бы не оторвать взгляда от говорящих мужчин.

— Я уверен, что достаточно других кандидатов. Нам с тобой поздно налаживать отношения, — и Олег, развернувшись, направился к Артуру и Рите. Только в спину ему долетел голос Виктора:

— Я перезвоню тебе через неделю, обдумай всё и дай мне ответ, принятый разумом, а не сердцем.

— Ты однажды такое решение принял, — процедил в ответ Олег, стягивая с себя очки и вытирая их краем пиджака.

— Господин Державин, обсуждали с отцом должность главврача в «Атлантисе»? — как ни в чём не бывало поинтересовался Оливер, склонив голову к плечу. В тоне его не было ни ехидства, ни насмешки — Флемминг будто бы интересовался искренне, и в тёмных глазах его, похожих на расплавленный сахар, даже проскользнуло сочувствие. Сам Оливер Флемминг был приторно-сладкий, пахнущий лимоном и яблоками, лощёный и вальяжный, и казался лишним на празднике смерти. В голове Риты даже мелькнула мысль, что такие не умирают. Окажись Оливер в «Колизее» с остальными заложниками, он бы, бесспорно, выбрался оттуда без единой царапины.

— А Вы откуда знаете? — хмуро полюбопытствовал Державин, надевая очки обратно.

— Будто Раевский, Царствие ему Небесное, не хвастался открытием новой психиатрической клиники, — закатил глаза Оливер. — Его «Гиперборея» стала лучшей психиатрической клиникой Европы, прекрасное место в Швейцарии в окружении гор, сам бы туда съездил отдохнуть, ей-Богу! — почти восторженно воскликнул Флемминг, тут же скромно умолкнув и с наигранной стыдливостью опустив глаза вниз, даже слегка склонив голову, что и не требовалось — Генрих всё равно был выше. — Дядюшка, всё хорошо?

— Относительно, — Генрих Розенберг держал руку на талии супруги, покорно следовавшей за ним. — Всяко лучше Валентайна. Что он задумал, Оливер?

— Задумал? Дядюшка, Валентайна обвиняют в таких преступлениях, что суд присяжных засадит его за решётку на пожизненное! — и господин Флемминг по привычке начал вновь повышать голос, отчего Рите захотелось заставить его замолчать — чередование громких возгласов и шёпота действовало на нервы.

— Закрой рот, Флемминг, — неожиданно выдала Маргарита, уставившись на брата. — И сейчас ты идёшь впереди и успокаиваешь журналистов у ворот кладбища, как и подобает представителю твоей профессии.

— Сестрица Маргарита, твоей профессии это тоже подобает...

— Ты забыл, с кем говоришь? Я наследница семьи Розенберг, — и Маргарита сама не могла поверить в то, с какой надменностью бросила эти слова. По коже пробежали мурашки, и Рита, отойдя от Артура, сделала то, от чего бежала всю жизнь. Шагнула в сторону родителей, беря под руку отца с противоположной от матери стороны.

— Риточка, дорогая, ты знаешь Оливера, он не со зла, — попытался смягчить углы Генрих, но Маргарита заметила, как губы его тронула едва заметная усмешка, а в стальных глазах разлилось что-то, напоминавшее гордость.

— Если не держать собаку на поводке, она загрызёт кого-то. От наших родственников не стоит ждать безусловного добра. Почему наша семья строит свою историю только на собственной крови? — и вопрос Маргариты улетел в пустоту, растворившись во вновь накрапывающем дожде. — Мы поедем к Валентайну сегодня снова, я разберусь с ним, папа, — что она творит! Маргарита из прошлого хотела бы ударить Маргариту из настоящего, избить её, заставить упасть на колени и харкать кровью, продолжая бить ногами по лицу и голове до тех пор, пока нынешняя Рита бы не смогла двигаться и дышать отшибленными лёгкими. И страшнее всего было то, что Рита даже не стала бы сопротивляться. Её отстроенный по кирпичикам мир из бетонных стен, плотно защищавших от семьи и чувств, взорвался ещё без малого пару месяцев назад вместе с бомбами в Парадиз-Сити.

— Если собаку не ласкать и не воспитывать, однажды она загрызёт тебя, — мягко поправил Маргариту Генрих, и обветренные губы его коснулись макушки дочери. Рита хотела было закатить глаза, но сдержалась — стоило проявить уважение к отцу.

— Воспитать можно либо страхом, либо преданностью, — спустя долгое время заговорила Анна, достав из кармана лёгкого пальто пачку сигарет, и уже через секунду меж пальцев госпожи Розенберг оказалась зажата тонкая ментоловая сигаретка — от привычки молодости курить во время стресса Анна не избавилась до сих пор.

— Курить вредно, тётушка, — только и успел обронить Оливер, проходя мимо семейной пары и их дочери, будто невзначай дотронувшись до плеча Маргариты, стряхивая с него то ли капли дождя, то ли дурные мысли.

— Не тебе учить меня!.. О, Лао, — и внимание госпожи Розенберг сместилось на Шэна, бредущего неподалёку в одиночестве. — Ты-то почему решил почтить память старика?

— Я работал с ним и Валентайном Розенбергом последнее время, — Шэн сжал в ладони докуренную сигарету, но не выбросил её, идя дальше с крепко сжатыми кулаками.

«Я тоже подставился», — прочитала Рита в его хмуром лице.

Маргарита не могла понять и этого: неужели Шэн Лао решил участвовать в этом из любви к сыну? Рита сомневалась, что ему были нужны деньги: у такого, как господин Лао, не может быть недостатка в финансах. Что-то на уровень выше, связанное с политикой, в которую так не любила лезть Маргарита? Артур много раз говорил, что Шэн Лао тесно связан с правительством Китая, и, в отличие от Вэня, даже наёмники компании господина Лао не могли ступить и шагу без согласия правительства. И неужели Валентайн настолько не хотел прибегать к помощи господина Чжоу, что обратился с этим к Шэну?

Всё потом. Слушая пустую болтовню вокруг, Рита устало облокотилась на плечо Генриха, наблюдая за стоящим у ворот Бромптонского кладбища Оливера, окружённого журналистами, и шоколадные глаза господина Флемминга полыхали пламенем в свете вспышек фотоаппаратов.

— ...почему нам не могут ответить мистер Розенберг или сама Маргарита Розенберг? — донёсся до Риты обрывок фразы.

— Согласитесь, мало кто после подобных потрясений будет в состоянии разговаривать с прессой, — легко парировал Флемминг, при этом умудряясь и оборачиваться к операторам и фотографам нужной стороной, подбирая удачный ракурс.

— Мистер Флемминг, как мисс Розенберг убила Аль-Гулама? — один из журналистов выпалил этот вопрос и, наверное, в ту же секунду пожалел, что произнёс это вслух. Будто в замедленной съёмке, Оливер развернулся к бросившему резкую фразу мужчине. Оливер блестяще контролировал эмоции, и потому смог продемонстрировать на камеру только полную любезности улыбку. Сам господин Флемминг со смехом отмечал, что в подобном был схож с Камиллой: ненаглядная кузина всегда держала на лице маску доброжелательности и учтивости, особенно в моменты, когда хотела разрыдаться на людях. О том, что хотел сделать в тот момент Оливер, оставалось только гадать. Рита не могла понять, что движет кузеном — скорбел ли он по Камилле, насколько было ему больно от смерти родителей, дорожил ли он Маргаритой и почему решил работать с Валентайном? В одном только Рита не сомневалась: сейчас Оливер Флемминг хотел сбежать от папарацци, но вынужденно стоял там, с хирургической точностью нанося скальпелем слов необходимые порезы.

— В целях самообороны, сэр. И я ежеминутно благодарю Господа за то, что после Бромптонского кладбища мне не пришлось ехать на Хайгейтское, чтобы хоронить сестру, — надтреснутым голосом закончил Оливер, и лицо его омрачила тень скорби.

— Вам ведь уже приходилось хоронить сестру... — раздалось из толпы, но говорящего тут же перебил другой журналист:

— Что насчёт Генерального прокурора, господин Флемминг?

— Дело Валентайна Розенберга не предаётся огласке, первое слушание пройдёт завтра. На неделе мы с Маргаритой Розенберг организуем пресс-конференцию и ответим на все Ваши вопросы. Прошу, леди и джентльмены, проявите уважение и человечность. Мы все всё ещё остаёмся людьми.

Чёрт возьми, да работать с репутацией семьи Розенбергов было одним удовольствием — насколько потрясающей и влиятельной была эта фамилия, насколько в головах людей укрепился образ доброго «дядюшки Розенберга» — Генриху даже не приходилось играть из-за собственных мягкости и самообладания! Оливер даже понимал, почему выбор пал на Камиллу — с её поведением и умением держать себя семья осталась бы всё такой же незапятнанной. Правда, всё, что семейство выстраивало поколение за поколением, решил враз уничтожить находящийся ныне в камере Валентайн. И с каких пор братец Валентайн, инструмент решения проблем, возжелал стать одной из них?

Ещё некоторое время поговорив с журналистами, успокаивая и ловко отражая словесные атаки, господин Флемминг завершил беседу, направившись обратно к семье. И Рита видела, что он чуть ли не пританцовывал от удовольствия.

— Дядюшка, тётушка, поезжайте домой, мы с Риточкой ещё заглянем к нашему общему кузену и пококетничаем с ним, — Оливер отсалютовал господину Лао и полез во внутренний карман пиджака за портсигаром. Что ж, ещё немного, и скоро закурит и Маргарита. Либо всерьёз задумается над прохождением лечения в «Гиперборее».

— Маргарита, простите... — возбуждённый шепоток за спиной заставил Риту дёрнуться и повернуть голову так резко, что послышался даже хруст позвонков. Отпустив руку отца и грязно выругавшись, Маргарита грубо схватила под локоть Айседору, отходя с ней в сторону.

— Что тебе ещё надо? — зашипела Рита на ухо девушки, и та перехватила её запястье, чуть сжав. Маргарита возмущённо застыла, а затем... Ослабила хватку, уже спокойнее глядя на собеседницу, но всё ещё недобро кривя полные губы.

— Вам неприятна эта тема, и, хотя я не знаю причин...

— Господи, Дора, прекрати уже тянуть кота за хвост!

— Я волнуюсь за него не из-за влюблённости, а из-за того, что, приехав к нему вчера, услышала, что он говорит сам с собой. И... Медсёстры тоже подтверждают это. Он говорит на китайском, поэтому... Не могу сказать, о чём.

— Вот как? И как часто? — Рита покосилась на руку Айседоры на своей, и отстранилась, хмуро пялясь на девушку. Завидев озадаченность Маргариты, ближе подошли Артур и Олег.

— Почти постоянно, когда остаётся один и если у него есть силы на это... У господина Чжоу были какие-то психические заболевания?

— У него была только одна болезнь. Неизлечимая, госпожа Державина, — поняв, о чём речь, сухо выдал Артур.

— Да? Что с ним? — участливо поинтересовалась девушка, и синие глаза её вспыхнули неподдельным волнением и интересом. От отца Олег знал, что Дора планировала стать врачом, но, в тот же день после теракта первым делом позвонила в Варшавский медицинский университет, отозвав документы — подала их Айседора ещё в июне, с успехом поступив на бюджет, и приёмная комиссия была удивлена тому, что за месяц до начала обучения зачисленная абитуриентка передумала. Что заставило девушку отказаться, не знал и сам Виктор Державин. Только молча поддержал дочь в решении, сказав, что, если она хочет сделать год перерыва после школы и определиться — пускай поступает так, как считает нужным.

Подобное отношение к ребёнку даже вызывало у Риты чувство зависти и очередные приливы злобы — чем был хуже Олег? И неужели родители Риты не могли так же реагировать на её выбор, спокойно принимая его? Об Артуре не стоило даже заикаться: господин Лао хоть и дал ему возможность получить образование для души, всё же заставил идти и туда, куда было необходимо для ведения бизнеса. Все считали Филипповского юным дарованием, сам же Артур был вынужден играть роль вундеркинда и уметь всё. Быть самой выгодной инвестицией.

***

— Можно играть и лучше, попробуй заново, — строго прокомментировала Мария, оперевшись о стену и внимательными ледяными глазами продолжая изучать движения сына. — Осанку держи.

— «Вальс смерти» это просто шутка Стампа, — тихо ответил женщине Артур, оглядывая собственные трясущиеся руки. Четыре пальца из десяти были сломаны Шэном Лао — мужчине не понравилось, что его тринадцатилетний сын не умеет держать в руках оружие.

— Его вполне реально сыграть, ты с пяти лет играешь на пианино, разве для тебя это проблема? — скептически хмыкнула мать, сложив руки на груди.

— Мне больно.

— Ты обязан.

Артур смолк, ощущая, как к горлу подкатила горечь разочарования. Отец изменился резко, менее чем за год. Мать менялась постепенно. И если раньше Артур с радостью получал от неё похвалы, в последние пару лет всё стало только хуже — Мария срывалась по мелочам, критиковала, грубила. Время от времени настроение её улучшалось, и Мария даже лелеяла сына, оставаясь (до сближения Артура с господином Чжоу, разумеется!) единственным лучом света в жизни молодого наследника семьи Лао, но и подобных моментов становилось всё меньше. Прекрасная и талантливая пианистка мечтала о том, чтобы сын превосходил во всём не только её, но и всех остальных учителей: будь то живопись или фехтование, конный спорт или плавание — Артур был обязан уметь всё. Знать всё — не давались Мину Лао в совершенстве только некоторые естественные науки, но крепкие пощёчины заставляли снова садиться за учебники, вызубривая законы механики и электромагнетизма — Артур и спустя десять лет не понял, зачем учил столько лишней информации, и даже оправдать подобное избитыми фразами в стиле «Для расширения кругозора!» и «Для общего развития!» не получалось.

Артур вновь опустил руки на клавиши. Три пальца на левой руке и один на правой отекли, а согнуть их нельзя было вовсе — чтобы попадать по клавишам и во избежание ещё более сильной боли приходилось держать пальцы расставленными. Артур знал, что он не сможет сыграть идеально, будет пропускать ноты, может даже сбиться — и обязательно услышит очередную гневную тираду в ответ.

Оригинальная версия «Вальса смерти» скорее напоминала безумный набор нот и действительно была чем-то вроде шутки композитора. Артур играл адаптированную версию, не менее сложную, но более благозвучную и ту, которую можно было сыграть всего в две руки.

Артуру не нравилось играть подобные мелодии. Громкие, резкие, тревожные — так похожие на отца. По коже пробегали мурашки, а боль в руках отзывалась с новой силой, вплоть до искр перед глазами — тогда Артур ещё не знал, что со временем удары будут становиться только сильнее, а справляться с последствиями будут помогать не холодные компрессы и сидение дома, а врачи.

Не мог Артур объяснить и ненависти отца в свою сторону — он не делал ничего плохого. Шэн... Будто терпел до того дня, пока не высказал всё отцу. И Артур мог поклясться, что, пусть бездонные отцовские глаза и не выражали больше никаких чувств, в них был сокрыт страх. Всепоглощающий, проникающий глубоко под кожу и заключающий в объятия каждую клетку тела, окутывающий мраком и совершенно животным ужасом. Отец отдалялся, Артур раз за разом оказывался рядом — и господина Лао раздражало то, что он не может сбежать от собственного сына, повисшего ярмом на его шее. Как вечное наказание, напоминание о всех грехах и ошибках.

Пальцы ныли, их сводило судорогой, казалось, отёки стали раза в два больше — и Артур продолжал играть, стискивая челюсть до скрипа зубов, чувствуя, как по лицу от напряжения градом стекает холодный пот, попадающий прозрачным бисером на ресницы, но отчаянно бегая взглядом по разложенным нотам, желая быстрее закончить проклятую композицию. Ноты перед глазами расплывались всё сильнее, и Артур даже слышал, как пару раз не попал по нужной клавише, но не сбился, продолжая игру. Строки смешивались друг с другом, больше напоминая каракули, которые остаются, когда на бумаге расписывают новые ручки.

Мария наблюдала с восторгом и немым восхищением — её сын был произведением искусства. С тех пор, как Мария положила на алтарь воспитания Артура жизнь, карьера её заключалась в одном — состояться как образцовая мать, взрастившая идеального ребёнка. И если карьеру Марии Филипповской оборвал брак с Шэном Лао, то возможность создать безупречного человека этот хмурый мужчина не сможет отобрать никогда.

Последние секунды Артур проигрывал, задержав дыхание и не позволяя воздуху вторгнуться в лёгкие до тех пор, пока не прозвучит финальная нота. Миг — и руки обессилено падают прямо на клавиши, вместо переливов музыки вырывая из пианино что-то, больше напоминающее предсмертный вопль.

И Мария зааплодировала, почти бегом направившись к сыну. «Ты потрясающий!» — хотела воскликнуть Мария — и не смогла, случайно задев крышку рояля, с грохотом упавшую прямо на ослабевшие руки Артура. Артур не кричал, но был готов поклясться, что слышал, как захрустели под тяжестью крышки ломающиеся кости. С подобным хрустом на зубах ломались косточки обожаемых Артуром мандаринов и винограда — и спустя годы он с таким удовольствием набрасывался на них, что ел их, не обращая внимания на хруст или набитую оскомину, сковывающую рот.

Ломались кости, ломались надежды, ломался сам Артур.

***

— Будь уверена — братец Валентайн не страдает, — кокетливо улыбнулся Оливер, идя рядом с Маргаритой по коридорам участка и обнимая кузину за плечи. Несколько раз Рита раздражённо скидывала с себя руку Флемминга, но Оливер возвращал её на место, намекая, что от него не отделаться. Артур и Олег ожидали снаружи — на этом всё так же настоял Оливер, намекнув, что видеться с такой персоной, как Валентайн, стоило исключительно родственникам. Генрих и Анна навестят его позже, Александра была уже утром.

Но единственного, кого Рита не ожидала увидеть, она встретила выходящим из отведённой для Валентайна камеры.

Имя Джеймса Джонатана Бауэрмана почти никогда не произносили вслух в стенах госучреждений — называли просто «премьер-министр», будто боясь, что, позови чиновники этого хмурого мужчину, он тут же возникнет рядом, нависнет грозной тенью, вперится взглядом ледяных, мертвецки-бледных глаз, пронзающих тело иглами в стремлении добраться до самой души.

Джеймс Дж. Бауэрман происходил из семьи крупных инвесторов, очередных близких друзей семьи Розенберг. Маргарита смутно помнила, что Бауэрманы полным составом были на совершеннолетии Камиллы. Джеймс был старше Валентайна на десять лет, и по-настоящему тесное знакомство им обеспечила работа в правительстве. И поджарая фигура в сером костюме маячила за спиной Джеймса Бауэрмана в том числе и больше пяти лет назад, когда он только встал во главе тори — уже вторые выборы побеждали консерваторы, находящиеся под руководством Джеймса.

Стоило отметить, что Джеймс был безукоризнен и внешне: вечно полуприкрытые, спрятанные под светлыми ресницами акварельно-прозрачные глаза, завидный рост (господин Бауэрман был почти на пол головы выше Оливера) и подтянутое тело, спрятанное под тёмно-синим костюмом с накрахмаленной рубашкой. Джеймс Джонатан Бауэрман был чужим семье Розенбергов, и вместе с тем и тонкими чертами с острым носом, и пшеничными волосами с пробивающейся проседью, и, что не могло не забавлять Риту, веснушками, пятнышками покрывавшими высокие скулы и щёки мужчины, был схож с именитым семейством. Такие же веснушки прятала под толстым слоем косметики Маргарита. Таких веснушек стеснялась Камилла, считая, что смотрятся на её мраморном лице они чересчур по-детски. Теперь Рита осознавала, что Камилле безумно хотелось побыть ребёнком, но сестра перестала считать себя таковым... Лет с двенадцати? Рита не была уверена, было ли это связано с первым эпизодом домогательств в короткой и страшной жизни Камиллы Розенберг, но осознавала правду ещё более жестокую: детство у Камиллы забрала её же семья, сделав главной наследницей.

— Добрый день, мисс Розенберг и мистер Флемминг, — голос Бауэрмана был строг и сух, как и сам Джеймс. Как и Валентайн. Порой Рита не без иронии думала, что с Джеймсом, несмотря на разницу в возрасте, у Валентайна больше общего, чем с Александрой, родной сестрой-двойняшкой. Может, потому Валентайн и подпустил Джеймса к себе столь близко?

В том, что Бауэрмана подпустил к себе Генеральный Атторней, а не наоборот, Маргарита не сомневалась: Валентайн был холоден и нелюдим, с деланной маской безразличия, прячущий в душе пробирающую до костей вьюгу с обжигающим ветром, завывание которого больше походило на скорбную песнь плакальщицы. От собственной аллегории Рита вздрогнула, вспоминая утренние похороны, и предпочла почти миролюбиво оскалиться, пялясь на премьер-министра воспалёнными, животными глазищами.

— Был бы он добрым, господин Бауэрман. А Вы что же? Обиделись на братца Валентайна за то, что он предпочёл компанию братца Оливера Вашей? Не грустите, в жизни Валентайна есть люди и поважнее нас с Вами, — театрально отмахнулась Рита, заставив Оливера удивлённо вскинуть брови: девушка не позволила ему вставить и слова.

«А что я значу для тебя, Валентайн Розенберг?» — мысленно обратилась к кузену Рита, нервно прикусив потрескавшуюся и покрытую вишнёвой помадой губу. Валентайн сказал, что всё пойдёт не так только тогда, когда ему это понадобится. Сказал, что всё пошло по плану и одновременно нет. И спустя время наконец-то выяснить правду у Валентайна было просто необходимо.

— Не сомневаюсь, Маргарита, — Джеймс позволил себе полуулыбку, тронувшую обветренные губы, и неспешно направился на выход. — Оливер, не хотите пройтись со мной? Я здесь инкогнито, и, надеюсь, таковым и останусь.

— С удовольствием, мой премьер-министр! — и Флемминг наконец-то выпустил Риту из не по-родственному крепких объятий, после которых хотелось с головой забраться в душ, а ещё лучше — в наполненную кипятком ванну и утопиться там в попытках стереть с себя прикосновения Оливера. — Должен сказать, нам есть, что обсудить с Вами...

— Более чем, если я не получил объяснений от Валентайна — получу от Вас, — и господин Бауэрман вновь обратился к Маргарите: — Он в отвратном настроении и отказывается беседовать. Уверены, что не хотите для начала обсудить всё со мной, мисс Розенберг?

— Госпожа Розенберг, — неожиданно для самой себя поправила Джеймса Маргарита, продолжая скалиться и подавив удивление от собственных слов. — Однако для начала я предпочту компанию брата.

— Понимаю. Семья превыше всего, верно? — в тоне Джеймса не было неприязни или иронии, напротив, голос его был почти сочувствующим. Джеймс, как член такой же семьи, понимал и многочисленные правила, и запреты. И то, что в приоритете у Розенбергов всегда будут они сами.

Маргарита многозначительно кивнула и, толкнув плечом Оливера, направилась к камере, где содержали кузена.

Валентайн Розенберг сидел на кровати, погрузившись в чтение книги. Одет мужчина был в чёрные брюки и белую рубашку-поло, открывающую вид на крепкие руки с выпирающей сеткой вен на предплечьях. Кисти Валентайна были скрыты кожаными перчатками, а сбоку от него покоился аккуратно сложенный пиджак.

— Здравствуй, Рита, — Валентайн поднял голову лишь на мгновение, приветственно кивнув, и вновь принялся бегать глазами по строкам, щурясь — очки Валентайн забыл, а чтение без них представляло собой настоящее испытание. Впрочем, некогда Генеральный прокурор, а ныне заключённый под стражу до решения суда, стоически дочитал страницу до конца, после чего отложил книгу поверх пиджака, с другой стороны похлопав по койке рукой, приглашая присесть и сестру.

Маргарита скептически хмыкнула, глядя на брата сверху вниз, а затем, покачивая бёдрами, неспешно прошла к Валентайну, усаживаясь рядом.

— Выглядишь так, будто не тебя могут засадить на пожизненное.

— А ты будто не рада будешь.

— Врезать бы тебе, да руки марать неохота. Попрошу Вэня сделать это, — и Рита в который раз поймала себя на отчаянной лжи, пугающей её саму. Теперь марать руки было нестрашно. После всего, случившегося в «Колизее», Рита сумела принять страшную правду. Чудовищем был не Казим, не Вэнь Чжоу, не водитель проклятой фуры. Не было вины матери и отца. В ту ночь Маргарита Розенберг переступила черту, у края которой вальсировала со смертью годами, не находя в себе сил сделать шаг в сторону. От которой хотелось бежать и приходилось возвращаться раз за разом. Рита не могла сбежать от самой себя, хотя изо дня в день пыталась сделать это.

И вонзая нож в податливую, обмякшую ещё после первого десятка ударов плоть, Маргарита Розенберг рыдала и улыбалась, пока густая кровь Латифа Аль-Гулама хлюпала, брызгая из разорванных артерий пульсирующей алой струёй, окропляя тело Риты, попадая на губы и затекая в рот. И Рита захлёбывалась слезами и кровью, и в ней самой кипела всепоглощающая, больная любовь к Камилле, и вместе с тем — противоположная светлой и невинной любви ненависть, бурлящая, пенящаяся слюной поражённого бешенством зверя, стекающая по подбородку и перемешанная с багровой жижей, заливающей всё вокруг.

— Не хочешь объясниться? — не дала вставить Валентайну и слова Рита, опустив взгляд на ботинки, разглядывая их и с недовольством отмечая то, насколько обувь осталась грязна после размытой кладбищенской земли. Кажется, заметил это и поморщившийся Валентайн: бывший Генеральный Атторней всегда отличался педантичностью и стремлением к чистоте. — Ты же ждал своего ареста.

— Риточка, — когда Валентайн называл её так в последний раз, голос его сочился насмешкой и ехидством. Сейчас же мужчина говорил осторожно, почти по-отечески нежно. Рука в перчатке легла на плечо Маргариты, придвигая её к себе, и Валентайн заключил сестру в неловкие объятия — впервые за долгие годы Валентайн Розенберг вообще обнимал кого-то.

Маргарита отвернулась от него, но не от презрения — чтобы не запачкать косметикой рубашку Валентайна. И сама прижалась к нему, смыкая руки в замок на широкой спине брата. Стало страшно даже дышать, неожиданно одолела слабость, налившая свинцом натруженные и ноющие мышцы. Как два инвалида, ещё недавно парализованных и прикованных к постели, не в силах пошевелить даже пальцем, Рита и Валентайн Розенберги стыдливо прижимались друг к другу, будто в страхе быть застуканными за чем-то непристойным, запретным. Ведь Генеральному прокурору не положено демонстрировать слабости, а женщина, носящая титул «Совесть британской журналистики», годами бежала от семьи, в том числе и от брата, держащего под колпаком Англию.

И даже Валентайн с наслаждением вдыхал резкий запах вишнёвых духов, смешивающийся с его парфюмом с нотами кедра и мяты. Другая рука мужчины осталась болтаться в воздухе, пока Валентайн не решился положить её на макушку Маргариты, боязливо притрагиваясь к тёмным русым волосам, неспешно зарываясь в кольца кудрей пальцами.

«У неё такие же мягкие волосы, как и у Камиллы», — вдруг подумалось Валентайну. Иногда он гладил по волосам Александру, но ощущения были совсем другими: локоны её всегда были закреплены лаком — сестра-близнец пеклась о внешнем виде, как и подобает модели и просто девушке из высшего общества. Отчего-то Валентайн думал, что так же следит за собой и Рита, но нет: теперь Валентайн мог понять любовь Артура Филипповского к тому, чтобы утыкаться носом в пряди Маргариты.

— Рита, — тихо позвал кузину мужчина, — мне нужно выйти отсюда.

— Надо же, могла бы догадаться, — и в хриплом голосе Маргариты проскользнуло нескрытое разочарование. Девушка попыталась отстраниться, но Валентайн только ближе придвинул её к себе, склоняясь к спрятанному за прядями уху — с разорванных мочек ещё не сняли швы, и распухшие стянутые раны Рита стыдливо скрывала.

— Мы уничтожим Джея, — одними губами шепнул ей Валентайн, и взгляд его неспешно обвёл комнату — всё содержимое камеры мужчина перевернул в первый же день, ища прослушку — и пара жучков действительно сейчас мирно покоились в тёмных углах. Существуя, чтобы не вызывать подозрений, и находясь достаточно далеко, чтобы не услышать сказанное Валентайном.

«Зачем ты это сделал?» — задал Валентайну вопрос премьер-министр всего пятнадцать минут назад.

«Ну я же теперь даже круче Железного человека. Кто-то должен быть героем, Джеймс», — только и усмехнулся в ответ Валентайн, давая понять, что разговор окончен.

Джеймс Джонатан Бауэрман был странным человеком. Правильный до приторности, ведомый какими-то одному ему понятными принципами. И одному ему понятными истинными мотивами, в которых не последнее место было отведено Валентайну Розенбергу.

Вот только Рите об этом знать пока не стоило.

Маргарита неспешно отстранилась от брата, впиваясь в стальные глаза мужчины своими, болезненными и воспалёнными, с изумрудными радужками, казавшимися ещё ярче на фоне покрасневших белков.

— Увидимся, братец Валентайн, — только и пробормотала Рита, поднимаясь с места.

— Подожди, — окликнул её Валентайн и, выудив из кармана ручку, поймал ладонь Риты в свою, прямо на коже оставляя номер телефона.

— Это что?

— Номер мастера, который шьёт перчатки на заказ. Я пользуюсь его услугами лет так десять. Артуру он теперь пригодится, — и от такой наглости на секунду опешила даже Рита.

— Ты язвительности у Флемминга научился? — только и выдала девушка, брезгливо отдёрнув руку, с неприязнью уставившись на брата.

— Искреннее волнение, не более, — без тени насмешки произнёс Валентайн. — Напомни, по ком сегодня поют панихиду?

— По доктору Раевскому, — прохладно бросила Рита, и от былого трепетного чувства, возникшего рядом с Валентайном, не осталось и следа. Не оборачиваясь, Рита прошла к двери, и, скрывшись за ней и услышав, как заскрежетали ключи в замочной скважине под рукой охранника, нервно выдохнула. — «По ком поют панихиду», тоже мне...

— Что сказал братец? — Оливер вынырнул из-за угла подобно чёртику из табакерки, и тёмные глаза его восторженно, почти подобострастно устремились на Риту, изучая каждую морщинку, каждую точечку и веснушку на лице. Подхватив обожаемую (отчего-то к Рите Оливер воспылал особой любовью после событий в «Колизее» — младшая сестра действительно показала ему настоящую гладиаторскую бойню, которую тот желал узреть) кузину под руку, господин Флемминг поспешил с ней на выход, уводя подальше от любопытных глаз и ушей блюстителей порядка.

— «По ком поют панихиду?»... — растягивая каждое слово процитировала Валентайна Рита, наблюдая за тем, как и без того широко распахнутые щенячьи глаза Оливера становятся ещё больше, норовя вот-вот вылезти из орбит — в больной голове Флемминга деталь за деталью складывался только ему известный пазл. Видимо, удостоверившись в правильности получившейся картинки, Оливер кивнул сам себе, и чуть ли не бегом потащил Маргариту к машине, облокотившись о внедорожник рядом с Артуром, довольно ухмыляясь.

— Господин Филипповский, есть работка для Вас. Мы будем пытать человека.