Моника

Мы с Ламией нашли укромное место на крыше психиатрической больницы.

Звёзды уже давно рассыпались по ночному небу, а свет полной луны освещал наши лица. Прохладный ветер проносился мимо и щекотал моё лицо, заставляя меня закрыть глаза и улыбаться порыву ветра. Наблюдая за каждой звёздочкой на ночном небе, я не могла поверить, что моя мечта увидеть звёздное небо исполнилась. Это самое прекрасное, что я видела в своей жизни. В своих страшных снах я всегда видела небо, поглощенное тёмными тучами, постоянно слышала раскаты устрашающих громов и никогда не имела представления о том, какое небо может быть прелестным на самом деле.

Высота, на которой мы находились пугала, но и она же помогала нам быть ближе к звёздам. Каждый раз, когда я поднимала руку к небу, было такое ощущение, что я дотягивалась до каждой сверкающей маленькой звёздочки.

— Когда я поднимаюсь сюда и смотрю на эти прелестные звёздочки, то задумываюсь, какого же это всё-таки быть одной из них и сиять ярким светом? — Ламия, не переставая наблюдать за ночным небом, сделала глубокий вздох и улыбнулась. — Они не больны, их ничтоне беспокоит. Это чудесно, когда ты свободен от собственных мыслей и кошмаров.

Переведя взгляд на свою подругу, я задумалась о том, что никогда не интересовалась тем, как она попала сюда и чем именно она болеет. Даже если у меня и возникал вопрос, я никогда не спрашивала девушку, почему её правая рука, начиная с локтя и доходя до кончиков пальцев перебинтована. Раньше я не замечала фиолетовых пятен на её лице и из-за тёмного освещения не могла увидеть, как сильно была разбита её губа, но сейчас все эти признаки явно были заметны при ярком лунном свете.

— Ламия, скажи мне, а как именно ты попала сюда? Какие симптомы выявили у тебя врачи? — я говорила это, не переводя взгляда с её лица. — Мне было бы интересно послушать твою историю.

Она посмотрела на меня с неким удивлением и, взглянув на свою перебинтованную руку, начала рассказывать.

— Когда мне исполнилось двенадцать лет, моя мама начала замечать во мне странные изменения. Она вечно спрашивала у меня, нормально ли я себя чувствую, болит ли у меня что-то, не хочу ли я пойти к врачу, на что я всегда отвечала, что у меня всё хорошо. И я не лгала, я чувствовала себя прекрасно. Я была полна сил и энергии, мне хотелось прыгать, танцевать, петь, веселиться день на пролёт без остановки. Единственное, что я начала замечать — это нарушение сна. Сон совсем покидал меня, так как тело постоянно просило активности. У меня всегда было повышенное настроение и чрезмерная оживлённость, которая пугала всех, в том числе и мою маму, — Ламия говорила это, опустив взгляд. — Но время шло, и я тоже начала замечать, что со мной что-то не так. Меня начали посещать мысли о том, что же будет, если я ударю себя, поцарапаю или же вообще укушу. Я начала калечить себя и получать от этого удовольствие. Всё началось с того, что я постоянно грызла ногти, кусала губы, доводя их до крови, иногда даже жевала омертвлённую на губах кожу, считая, что это вкусно. Но мне этого не хватало. Я не хотела прекращать чувствовать адскую боль, что причиняла себе собственными руками, и начала резать лезвием себе вены.

После своих слов, она протянула мне свою левую руку, чтобы показать ужасные порезы на запястьях, оставленные острым лезвием. Я зажмурила глаза, ощутив ту боль, которую Ламия причиняла себе. Не могу понять, как она смогла пережить это.

— Неужели твоя мама не замечала этого? — сказав это, я аккуратно провела пальцами по оставленным порезам на её запястьях.

Ветер, пронёся мимо нас, растрепав наши волосы в разные стороны. Ламия грустно улыбнулась после моего вопроса и вновь уставилась в одну точку.

— Она знала об этом, но никак не могла остановить меня. Мама плакала каждую ночь от безысходности, и её слёзы причиняли мне огромную моральную боль. Я не могла свыкнуться с мыслями о том, что именно я являюсь причиной этих горьких слёз. Я старалась измениться изо всех сил, но желание чувствовать физическую боль было сильнее. И вот наступил мой семнадцатилетний день рождения, который мы как всегда планировали отпраздновать с мамой вдвоём. Она испекла мой любимый шоколадный торт и после того, как я задула свечи, мама попросила порезать его для нас обеих. Я помню то чувство, которое внезапно возникло у меня в душе, когда взяла в руки нож. Мне захотелось увидеть свою кровь и попробовать её на вкус. В тот момент у меня возникла мысль, что моя рука выглядит аппетитнее шоколадного торта. Я стояла и смотрела на нож в своих руках очень долго, борясь со своими странными мыслями, которые в итоге смогли победить меня. Помню крик и шоковое состояние моей мамы, когда я со всего размаху отрубила ножом три своих пальца на правой руке. Это был незабываемо приятное ощущение боли и до невозможности приятный вкус собственной крови и плоти у себя во рту, — Ламия остановилась и с улыбкой на лице посмотрела на свою перебинтованную руку. — После этих воспоминаний в моей голове царит полнейшая мгла. Я не могу вспомнить, как именно оказалась здесь, и сколько времени уже прошло с того дня.

Я находилась в полном остолбенении после рассказа Ламии. Было тяжело поверить, что эта хрупкая и беззащитная девушка смогла бы отрубить себе пальцы, и ещё сложнее поверить в то, что она могла бы быть способна на то, чтобы съесть их.

— А ты видела свою маму после этого? — после долгого молчания мой голос охрип, и мне пришлось откашляться, чтобы задать свой вопрос нормально.

Ламия подняла взгляд и посмотрела наверх, вновь начиная любоваться звёздами.

— Мама навещает меня иногда. Но, если честно я бы не хотела, чтобы она сюда приходила. Я не могу видеть её красные от слёз глаза, не могу смотреть на её явные мешки под глазами от недосыпа. Она очень сильно похудела и начала часто болеть, и всё это из-за меня. Я бы очень хотела, чтобы мама поправилась, поэтому она не должна сюда приходить и видеть моё ужасное состояние, — подруга сделала глубокий вздох и, встав с места, начала расхаживать по крыше. — Я знаю, что меня уже ничего не спасёт. Моё состояние ухудшается с каждым днём всё сильнее. Я продолжаю причинять себе боль и не вижу ничего плохого в этом. Иногда я отвлекаю себя от этих надоедливых мыслей, разгуливая по коридорам, по палатам своих соседок, ища новое общение. Но это не всегда помогает мне.

Не могу понять, как она может рассказывать свою грустную историю и при этом не разу не прослезиться. Мои глаза уже с самого начала её рассказа начали наполняться слезами.

— Только мы можем помочь себе, ведь только мы сами являемся владельцами наших собственных иллюзий и кошмаров, — вытерев слёзы со щек, я подняла взгляд на ночное небо.

— Да, ты права. И только мы сами же можем погубить себя, — Ламия подошла ко мне и, улыбнувшись, перелезла через ограду и села так, что её ноги повисли в воздухе.

У меня всё внутри замерло от её действий, и руки вспотели от страха, ведь мы находились очень высоко.
Подруга была абсолютно спокойна, а вот я нет. Я не могла смотреть на то, как она сидит за оградой и спокойно размахивается ногами.

— Может, ты вернёшься обратно? — мой голос дрожал, а руки начали трястись от волнения. — Это же небезопасно.

— Ты что боишься? — Ламия засмеялась и с улыбкой на лице посмотрела на меня. — Тут не очень высоко, идём ко мне!

— Нет уж, не пойду, — я издала смешок и отрицательно помотала головой. — И тебе тоже даю совет возвращаться обратно, скоро начнётся обход, а нас в наших палатах нет.

— Трусишка, — подруга улыбнулась и перевела свой взгляд с меня на звёздное небо. — Хорошо, ещё пять минут посижу и перелезу обратно.

Подол моей больничной рубашки начал летать в разные стороны из-за ветра, и волосы начали лезть мне в глаза, не позволяя мне наблюдать за звёздами. Внезапно мой слух охватила та самая песенка, которую целую ночь напевала Ламия. Я сразу же посмотрела на подругу, но голос, напевающий эту песню, не принадлежал ей. Это был голос, от которого по спине сразу же пробежала дрожь.

— Раз, два, три. Не уж то, это невозможно?

Слова песни начали звучать чётче, а женский голос, напевающий эту песню, стал более звонким и пугающим. Я осознавала, кому принадлежит этот голос. Он заставлял меня отключать разум и совершать необдуманные поступки.

— Четыре, пять и шесть. Мои слова для тебя ложны?

От шёпота она переходила в полный голос, заставляя меня закрывать уши, чтобы больше не слышать песню, но, увы, этот голос был в моей голове, и я не могла не слышать его. Я начала оглядываться вокруг, стараясь хоть как-то себя отвлечь от голоса сестры, сводящего меня с ума, но у меня не получалось.

— Семь, восемь, девять. Спеши, совсем чуть-чуть осталось до десяти.

Моника, смеялась, напевая слова этой песни. Ей было смешно осознавать то, что она вновь смогла одержать контроль над моим телом, и теперь я вновь её марионетка.

— И когда я произнесу «десять».

Ощущение было такое, словно она находилась рядом со мной и кричала мне в ухо, чтобы я не прекращала её слышать.

— Хватит! Прекрати петь, — мой голос охрип.

Я не в силах была даже закричать. Единственный выход добиться тишины, дослушать песню, которую я слушала практически всю ночь, благодаря Ламие. Сестра прекрасно знала об этом, и это ещё больше забавляло её.

— Ты поймёшь, что уже взаперти!

Я не могла понять, чего от меня хочет сестра, и это пугало меня ещё больше. Почувствовав, как мои ноги сами начали шагать вперёд в сторону моей подруги, я попыталась остановиться, но мой разум потерял контроль над телом, вынуждая меня лишь молиться про себя о хорошем завершении этой ночи. Ноги не слушались и шли всё дальше вперёд, не останавливаясь.

— Остановись, Моника, — я начинала осознавать, чего именно хочет добиться моя сестра, и от этого на моих глазах начали появляться слёзы. — Пожалуйста, прекрати!

Ламия сидела спиной ко мне, продолжая наблюдать за звёздами в тот момент, как я стояла позади неё, пытаясь остановить гнусный план сестры. Песня закончилась, и ноги замерли на месте, но сестра не прекратила говорить.

— Скучала по мне, сестрёнка?

Слёзы уже во всю текли по щекам, вновь выдавая мою слабость. Я слишком долго не спала, позволив сестре таким образом победить.

— Не надо, Моника, пожалуйста. Не делай этого, — я старалась вновь овладеть ситуацией, но не могла.

Сестра была сильнее меня.

— Она меня с самого начала раздражала, и именно после знакомства с ней мы с тобой начали часто ссориться, — голос Моники был пропитан ненавистью и злостью к девушке, сидящей ко мне спиной и даже не догадывающейся о том, что позади неё стоит истинное зло.

— Не трогай её, пожалуйста. Она ничего плохо мне не сделала, — я очень надеялась на то, что моя мольба будет услышана Моникой.

Ламия повернулась лицом ко мне и в недоумении посмотрела на меня.

— Почему ты плачешь, Вероника? — она всё также продолжала сидеть, свесив ноги вниз. — Что случилось?

Я понимала, что у меня нет ни единого выбора, так как находилась во власти своей сестры, которая была твёрдо уверена в своих ужасных намерениях. Единственный выход — это сдаться и позволить сестре сделать то, что она хочет.

— Прости меня, — это последнее, что я успела сказать, прежде чем Моника окончательно взяла контроль надо мной.

Я словно вышла из собственного тела и смотрела на всё происходящее со стороны, не имея возможности вмешаться и исправить ситуацию. Девушка с обезумевшими дьявольскими глазами, с длинными чёрными волосами и в белой больничной рубашке вызывала страх и ужас. Это моя сестра, и она является настоящим воплощением зла. Её никто не сможет остановить, даже я. Перед глазами всё начало плыть, и единственное, что я смогла разглядеть — это то, как моя родная сестра без какой-либо жалости толкнула ни в чём неповинную Ламию с крыши. Всё начало кружиться в бешеном ритме. Такое ощущение, словно в меня вкололи большую дозу снотворного. Зловещая улыбка Моники и её устрашающие глаза никак не исчезали перед мысленным взором, то, удваиваясь, то, утраиваясь, вынуждая меня сильно зажмурить глаза. Я начала слышать разные голоса и устрашающие крики, молящие меня о помощи. Моё сердце билось с сумасшедшей скоростью, а тело словно стало невесомым. Я боялась пошевелиться, боялась открыть глаза и вновь увидеть эти дьявольские глаза, в которых не было ни единой капли света, лишь мгла, охватывающая в себя всё живое.

— Вероника!

Уловив среди всех этих голосов знакомый женский голос, я старалась идти к нему навстречу, не открывая глаз. Он не пугал меня, он призывал, помогая мне выбраться из этого ужасного состояния.

— Вероника, проснись.

Открыв глаза, я с криком поднялась со своего места. Я не понимала, где нахожусь, и кто находится возле меня. Единственное, что волновало меня — это смерть Ламии. Я не приложила никаких усилий, чтобы спасти её от Моники. Даже не постаралась что-либо изменить. Как я могу считать свою сестру злом, когда сама же являюсь его воплощением? Стерев слёзы со щёк, я огляделась вокруг и поняла, что нахожусь в своей палате, а возле меня сидит Ханна, в недоумении смотря на меня. Я с облегчением выдохнула, осознав, что всё это было ужасным сном.

— Ты очень долго спала, можно сказать целый день. Уже скоро будет десять часов вечера, а ты только проснулась, — она приложила свою ладонь к моему лбу, видимо, чтобы проверить, есть ли у меня жар или нет.

— Уже так поздно? — сделав небольшой вздох, я села так, чтобы мне было удобно смотреть на Ханну. — И почему ты ещё здесь? Разве ты не работаешь только на дневной смене?

Поняв, что со мной всё в порядке и никаких признаков болезни нет, Ханна встала со стула и принялась поправлять моё постельное бельё.

— Сегодня меня попросили остаться на ночную смену, чтобы присмотреть за пациентами по кое-каким причинам, возникшим в больнице, — она говорила это, поправляя мою помятую простыню и временами поглядывая на меня. — Ты проснулась вся в поту и с криками. И сон твой был неспокойный. Тебе снился кошмар?

И как же я рада, что это был только кошмар.

— Не хочу об этом говорить, — сморщив нос, я отрицательно помотала головой. — Ты лучше скажи, по каким причинам тебя оставили на ночную смену?

Ханна вновь села на стул, взяв в руки свою жёлтую папку, лежавшую на моей кровати.

— Тебе не обязательно это знать, тем более, если тебе приснился кошмар. Не будь такой любопытной, — достав из этой папки несколько бумаг, она начала их внимательно рассматривать.

— Мне хочется знать, — я скрестила руки на груди и с обиженным лицом взглянула на свою медсестру. — Ты ведь всегда мне всё рассказывала.

Ханна устало вздохнула и засунула те самые бумаги обратно в папку.

— Я расскажу тебе, но только потому, что не хочу, чтобы ты совершила такую же глупость, — положив папку обратно на мою кровать, Ханна посмотрела на меня с укором. — Одна пациентка нашей больницы, получавшая лечение в том же отделении, что и ты, совершила самоубийство. Её тело нашли ранним утром на заднем дворе больницы, а после следствия стало понятно, что она прыгнула с крыши. Сказали, что смерть была мгновенной.

С каждым сказанным ею словом, я всё сильнее и сильнее сжимала свою простыню. Перед глазами сразу же начали всплывать ужасные картинки из моего сна. Нет, это не может быть Ламия. Я не могла и вправду так с ней поступить, а Моника не могла бы действительно пойти на такое.

— А как её звали, Ханна? — мой голос дрожал и выдавал мой страх, а моё сердце вновь забилось с бешеной скоростью.

— Ламия Милдред — пациентка, страдавшая редким психическим заболеванием под названием аутофагия. Она постоянно пыталась покалечить себя, лишь бы почувствовать физическую боль. Не могу говорить о пациентах, с которыми знакома очень долгое время и к которым уже привязалась, в прошедшем времени, тем более о Ламии. Если не обращать внимания на её заболевание, она была очень весёлой девушкой. Не могу поверить, что её больше нет, — договорив всё это на одном дыхании, Ханна схватилась за переносицу, чтобы успокоиться.

Её слова повторялись в моей голове. Я вспоминала смех своей подруги, её неадекватные танцы, сумасшедшие выходки и не могла поверить, что её больше нет. А ещё больше не могла поверить в то, что в её смерти виновата я. Воспоминание о том, как моя обезумевшая сестра толкнула напуганную Ламию с огромной высоты, словно заевшая плёнка, повторялось перед глазами.

— Ханна, я хочу побыть одна, — со слезами на глазах я посмотрела на медсестру. — Пожалуйста, оставь меня одну.

Она, привыкшая к такому поведению с моей стороны, взяв папку с бумагами, выполнила мою просьбу. Как только медсестра покинула мою палату, свет в палате внезапно погас, вынуждая меня полностью залезть на кровать, прижав колени к груди.

— Как же это печально, —голос пропитанный ненавистью и злостью раздался из угла палаты, заставив меня вздрогнуть от испуга.

Темнота, вмиг затмившая всё пространство вокруг, не помешала мне увидеть женскую фигуру, одетую в такую же больничную рубашку, что и я. Когда она чуть ближе подошла ко мне, я смогла разглядеть длинные чёрные волосы. Не обращая внимания на страх, который я испытывала к стоявшей возле меня фигуре, я также чувствовала родную связь между нами.

Поднявшись с кровати и сильно сжав свои кулачки, я медленными шагами направилась в её сторону. Всё внутри меня замерло, когда я оказалась рядом с ней. От неё исходил могильный холод, который пробирался аж до костей и заставлял меня дрожать не только от страха, но и от жуткого холода. Подняв испуганный взгляд, я встретилась с теми самыми обезумевшими глазами, в которых поселилась улыбка настоящего дьявола.

— Приятно, наконец-то, встретиться со своей сестрёнкой лицом к лицу, — она улыбнулась, оголив свои белые зубы.

Свет ночных фонарей, проникающий в палату через щели досок на окне, попадал на её белоснежное лицо и на губы цвета алой крови. Моя сестра была похожа на вампира в сумраке ночи, и в то же время она была совершенна в моих глазах.

— Моника, ты очень красивая, — мой голос в такой пугающей тишине звучал, как гром среди ясного неба. — Я не думала, что моя сестра настолько прекрасна.

Она вновь улыбнулась и прикоснулась к моей руке своей ледяной ладонью.

— Ты тоже прекрасна, Вероника. Мы ведь с тобой близнецы, и ты — моё отражение, — сказав это, она ухмыльнулась и выгнула бровь.

Услышав её слова и вспомнив про Ламию, я отстранилась от неё и смотрела на свою сестру испуганно, но в то же время с сердито.

— Но я — это не ты, Моника! Запомни это раз и навсегда, — повысив голос, я не отрывала взгляда от своей улыбающейся сестры. — Я знаю, что тебя только забавляет вся эта ситуация, ведь у тебя нет ни чувств, ни души, ни сердца. Ты мертва, и всё, что находилось внутри тебя, уже давно сгнило.

В палате вновь повисла устрашающая тишина. Моника, издав смешок, начала расхаживать по палате, напевая ту самую песенку, что пела Ламия, тем самым, зля меня ещё сильнее.

— Нет чувств, говоришь? — остановившись возле окна, сестра повернулась лицом ко мне. — А как же моя любовь к тебе, сестрёнка?

Теперь пора мне ухмыляться и издавать смешок.

— Если бы ты любила меня, ты бы никогда не поступила так с Ламией, — я осмелилась вновь подойти к ней и взглянуть в её чёрные глаза. — Ты ведь знала, что она была мне дорога. Благодаря ей, я поняла, что не одна, и что в этом ужасном месте есть ещё похожие на меня люди, которых также мучают кошмары и собственные иллюзии. Мне нравилось это сумасшествие, эта живость и искренность в ней. А ты отняла её у меня, отняла мою единственную близкую подругу. И после этого смеешь говорить, что любишь меня?

Я не могла без слёз сказать всё то, что хотела высказать своей сестре. Осев на пол, я не могла остановить поток своих слёз. Капля за каплей они текли по моим щекам на пол. Я прекрасно осознавала, что показываю себя беспомощной, но никак не могла остановить своё рыдание, которое с каждым воспоминанием о смерти Ламии, усиливалось всё сильнее и сильнее.

— А при чём тут я? Это же твоими руками было совершено убийство, — Моника тоже села рядом со мной и, подняв мой подбородок, взглянула мне в глаза. — Ты узнала, что Ламия каждый день причиняет себе физическую боль, и решила таким образом помочь ей облегчить её страдания. Это ты толкнула её с крыши, ведь так, сестрёнка? И Дженну тоже убила ты, так как она издевалась над тобой.

Это был удар по самому больному месту, словно Моника вонзила нож мне прямо в сердце. В моих глазах исчез огонёк любви, который раньше пылал только для моей сестры. Она в одно мгновение смогла убить во мне ту сестринскую любовь, которую я всегда испытывала к ней. Я всегда говорила себе, что даже если Моника не любит меня достаточно сильно, как я её, моей любви хватит для нас обеих. Но сейчас я не испытывала к ней ничего, кроме ненависти и презрения.

— Не смей! — я ударила Монику, чтобы отстранить её от себя и подняться с места. — Не смей манипулировать мной. Я не твоя игрушка, с которой ты можешь играться. Я никогда не думала об убийстве других, сколько бы они плохого мне не делали, а вот ты чистое воплощение зла.

Моника рассмеялась от моих слов, вызвав моё недоумение.

— Это ещё цветочки, Вероника, — сестра в одно мгновение оказалась возле меня и резко схватила меня за плечи. — Ты не знаешь, на что я могу быть способна. И, если ты думаешь, что я не смогу причинить боль и тебе, то ты глубоко ошибаешься.

Её длинные ногти впились в мою кожу, заставляя меня прикусить губу, чтобы не закричать от боли. Она улыбалась, и эта победная улыбка также виднелась в глубине её глаз, вызывая во мне ещё больше страха.

Детский голос, зовущий меня по имени, стал моим спасением и причиной внезапного исчезновения Моники. Следы от острых ногтей, оставленных сестрой, продолжали до боли щипать, вынуждая меня зажмурить глаза, чтобы привыкнуть к этому неприятному ощущению.

— Вероника, ты здесь? — милый детский голосок раздался возле двери, заставляя меня обратить на него внимание.

Маленькая Руни стояла на пороге моей палаты, держа в руках своего потрёпанного плюшевого зайчика. Её руки дрожали, выдавая страх, а в действиях читалась неуверенность.

— Руни, как ты попала сюда? Ханна ведь сегодня на ночной смене, она будет контролировать нас, — я подошла к ней и села на корточки, чтобы мне было удобно смотреть в её напуганные глаза.

— Я никого не видела в коридоре, — её голос дрожал, а по щекам текли слёзы, которые она вытирала своими маленькими кулачками.

— Эй, что случилось? Почему ты плачешь, Руни? — взяв её за руку, я внимательно посмотрела ей в глаза.

— Ламия... Её больше нет, — она всхлипывала и шмыгала носом после каждого сказанного слова.

— А ты откуда узнала об этом? — теперь пришло время моему голосу дрожать от страха.

Руни крепче прижала к груди своего зайчонка и посмотрела на окно позади меня, словно там кто-то стоял и привлёк её внимание к себе. Обернувшись, я никого не увидела, и это напугало меня ещё больше.

— Моя мама рассказала мне об этом, — она перевела взгляд на меня и ещё сильнее начала плакать.

— Она сейчас здесь? — получив положительный кивок, я задала ещё один вопрос, который меня тревожил. — А что твоя мама сейчас говорит?

Я аккуратно вытирала её слёзы, которые продолжали течь по её щекам. Руни долго смотрела на меня, прежде чем ответить на мой вопрос.

— Мамочка сказала мне, что это Моника убила Ламию, и что она хочет навредить и нам, — она крепко схватила меня за руку и посмотрела мне в глаза. — Моника ведь не причинит нам боль, да, Вероника? Скажи, что моя мама не права.

Я не знала, что ответить, когда все её слова были правдой. И зная характер своей сестры, я была уверена, что она способна на многое. Не ответив на заданный вопрос, я крепко обняла маленькую и невинную Руни, боясь потерять ещё одного близкого для меня человека.

— Всё будет хорошо, Руни. Я не позволю Монике навредить вам, — сказав это, я почувствовала, как Руни тоже крепко сжала меня в своих объятиях.

Но нашему спокойствию не суждено было долго продлиться.

— О боже, какие вы милые, не хочу даже вас трогать, — голос Моники заставил меня сразу же отстраниться от Руни и оглядеться по сторонам.

Сестра сидела на моей кровати, запрокинув одну ногу на другую и держа в руках что-то блестящее и острое. Мне уже не нравилась эта вещь, так как она вызывала опасение.

— Что у тебя в руке? — я загородила Руни собой, чтобы моей обезумевшей сестре даже в голову не пришло обидеть её.

— Скальпель, — Моника улыбнулась и провела по острию лезвию указательным пальцем.

Я вмиг почувствовала боль и, стиснув свои зубы, посмотрела на свой палец, на котором был явно виден кровавый след от лезвия. Посмотрев на свою сестру, я заметила её зловещую улыбку.

— Острый медицинский инструмент, правда? Может с легкостью порезать кожу человека, — выгнув бровь, Моника не прекращала ухмыляться. — Благодаря этому инструменту, наша мамочка и покончила свою жизнь самоубийством.

Когда я встала со своего места, я почувствовала, как Руни вцепилась в меня, не желая отпускать.

— Не уходи никуда, Вероника, пожалуйста. Не оставляй меня с ней, — Руни спряталась сзади меня, крепко схватившись за меня.

Я была удивлена, что Руни тоже может видеть Монику. Я думала, что на это способна только я, но это ещё больше подтвердило то, что Руни может видеть то, что находиться в потустороннем мире.

— Как же приятно чувствовать страх людей, — Моника, улыбнувшись, встала с кровати и подошла ко мне.

— Не смей её трогать, — я встала напротив своей сестры и смело взглянула ей в глаза.

— Если выполнишь то, о чём я тебя попрошу, все твои подруги останутся живыми, — Моника закатила глаза и скрестила руки на груди, продолжая держать в руках устрашающий скальпель.

— А если не выполню? — мой голос дрожал от страха, так как я понятия не имела, какой именно будет её просьба.

— Тогда я найду применение этому скальпелю, и поверь, я никого жалеть не буду, и, пожалуй, начну с Руни, — после того, как Моника сказала это, я ощутила, как Руни ещё крепче схватилась за меня.

Я не могу ещё раз потерять близких для меня людей. Не смогу пережить ещё несколько смертей.

— Я выполню всё, только не трогай их, пожалуйста, — в моём взгляде читалась мольба.

Ухмыльнувшись, сестра вновь исчезла перед глазами, оставив меня с Руни наедине. Взяв девочку за руки, я вновь села на корточки, чтобы посмотреть ей в глаза.

— Послушай, Руни, ничего не бойся и иди к себе в палату. Я не позволю Монике обидеть тебя и других девочек, — сказав это, я вновь обняла её, чтобы хоть как-то дать ей поддержку и уверенность.

— А ты? Что будет с тобой? — Руни схватилась за меня так сильно, словно боялась, что я исчезну.

— Не волнуйся, всё будет хорошо, обещаю, — улыбнувшись, я встала с места и вновь огляделась по сторонам. — Я буду беречь себя, а ты себя, договорились?

Руни кивнула головой и, прижав к груди любимого зайчонка, направилась в сторону двери.

— Вероника, я буду скучать по тебе.

Сказав это, Руни покинула мою палату.

— А мама Руни и вправду ненавидит меня. Она знает обо всех моих домыслах, и от этого становится не по себе. Хорошо, что нас тут скоро не будет.

— Как это понимать, Моника? — я не могла понять, о чём говорила моя сестра.

— Ты сказала, что выполнишь то, о чём я тебя попрошу. Так вот, сегодня мы выберемся из этого ужасного места, и у меня уже есть план, как именно мы это сделаем.

Мне кажется, я увидела, как черти начали плясать в обезумевших глазах моей сестры, и это не сулило ничего хорошего.