Не та боль
Лиам
Дверь захлопнулась за спиной, как последний удар грома после бури. Туман, все еще цеплявшийся за город, втянулся в легкие ледяной иглой. Я втянул воздух – и мир взорвался белой болью. Ребра. Один удар, ребром ладони, точный и смертоносный. Каждое движение грудной клетки теперь было пыткой. Я прижал руку к боку, согнувшись пополам, и почувствовал, как что-то теплое и соленое заструилось по губам, подбородку, капнуло на асфальт. Нос. Хруст, который я услышал еще в квартире, отозвался глухим гулом в черепе. Отек нарастал с каждой секундой, сдавливая переносицу, делая дыхание хриплым, через рот.
Просто доберись до Кобры. Только бы дойти.
Бар "Кобра" – мое сомнительное спасение на первом этаже. Каждый шаг отзывался кинжалом под левой лопаткой. Я сполз по стене, стиснув зубы, чтобы не застонать вслух. Туман казался мне теперь не просто погодой, а физическим воплощением хаоса в голове.
Толкнул тяжелую дверь бара. Запах старого дерева, табака и чего-то спиртового ударил в ноздри. И смешался с медным привкусом крови.
За стойкой, полируя бокал, стоял знакомый до мозолей на глазах бармен. Его взгляд скользнул по мне – с ног до головы, задержался на моем лице, на пятне крови, расплывающемся на груди свитера, на моей согбенной позе. Ни бровью не повел. Ни слова. Но уголки его узких губ под седыми усами дрогнули вверх. Еле заметная, но убийственно узнаваемая ухмылка. Он видел все виды посетителей, но именно мой внешний вид со свежесломанным носом и, очевидно, ребрами после визита к соседке сверху – это что-то новенькое. Его молчаливый смешок говорил громче любых слов: "Ну что, доктор, полечился?"
— Туалет, — выдавил я хрипло. Голос звучал гнусаво и чужим из-за отека и крови.
Он кивнул в сторону узкого коридорчика. Кивок был таким же неспешным, как его движения.
Убежище. Зеркало над раковиной показало жуткую картину. Лицо – асимметричный кошмар. Нос распух, покраснел, с заметным изломом у переносицы. Под глазами уже наливались сине-багровые тени. Кровь запеклась над губой, по щеке, на шее. Рубашка под свитером была испачкана алым.
Ее слова, ее голос в голове.
Злость вспыхнула, горячая и бесполезная, но тут же погасла под волной новой боли от глубокого вдоха.
Я сунул лицо под струю ледяной воды. Розовая жижа закружилась в раковине. Тереть было больно, но надо было смыть самые явные следы. Холод ненадолго притупил боль в носу, но сделал дыхание еще более мучительным. Каждое расширение грудной клетки при вдохе – острый нож. Я промокнул лицо бумажными полотенцами, превратив их в кровавые лохмотья. Лучше не стало, но хоть не так откровенно пугающе.
Вышел обратно к стойке. Бармен уже ждал. Перед ним стоял бокал необычной формы – широкий, с толстыми стенками, больше похожий на маленькую урну. Но это был кубик. Прозрачный кубик изо льда? Нет, из толстого матового стекла. А внутри... напиток.
Горьковато-сладкий микс темного виски, вишневого ликера, капли гранатового сиропа и чего-то еще, чего я никогда не мог определить.
Подача была особенной. Верхний край кубика был густо обсыпан мелким черным порошком. Не сахаром. Молотым черным перцем. Как пыль на крышке настоящей гробницы. Или как пепел.
— Гробница, – произнес он своим низким, безэмоциональным голосом, ставя кубик передо мной. Его взгляд снова скользнул по моему носу, по моей руке, прижимающей бок.
Я усмехнулся. Резко. Больно. Кровь снова выступила на губах. Идеально. Название. Подача. Все как есть. Моя личная гробница доверия, глупости и сломанных костей в стакане.
Я схватил кубик. Холод стекла обжег пальцы. Поднес ко рту. Перец щекотал ноздри, обещая пожар. Я залпом хлебнул почти половину. Алкогольный удар в грудину заставил закашляться. Боль в ребрах взвыла протестом. Горечь перца, горечь спирта, горечь крови во рту, горечь ее слов, горечь собственной слепоты – все смешалось в один адский коктейль.
Гробница. Да. Очень точное название. Для чего-то, что только что умерло во мне. Или для меня самого? Я допил остальное, чувствуя, как перец оседает на губах жгучим саваном.
Стас молча протянул чистую салфетку. Его глаза все еще светились тем же немым вопросом и все той же едва уловимой усмешкой. Я смахнул перец с губ, бросил на стойку купюру – немного больше, чем стоил коктейль.
Мне нужно было уйти. Быстро. Пока адреналин еще держал боль на расстоянии вытянутой руки. Пока бармен не задал вслух тот вопрос, что читался в его взгляде.
Пока я не начал задавать его себе.
Я вышел из «Кобры», и город встретил меня молчанием.
Не просто тишиной — а напряженной, звенящей пустотой, будто улицы затаились, задержали дыхание, наблюдая. Туман стлался по мостовой, цеплялся за фонари, превращая их в размытые пятна, будто кто-то стер границы между мирами. Воздух был влажным и тяжелым, словно пропитанным чужими мыслями.
Я пошел.
Каждый шаг отдавался в ребрах глухим, болезненным эхом, будто внутри меня били в набат. Шум собственных шагов — гулкий, преувеличенный — казался насмешкой. Вот он, Лиам, психолог, который полез в душу с кувалдой и получил сдачи.
И я заставлял себя идти пешком.
Наказание. За то, что переступил черту. За то, что не смог остановиться. За то, что, даже сейчас, когда каждый вдох — это боль, а в голове звенит от удара, я все еще думаю о ней.
Ее рука — резкий, точный удар в грудь. Не хаотичный, не истеричный. Рассчитанный.
Откуда у нее такая реакция?
Это не просто испуг. Не просто инстинкт. Это тренированное движение. Я видел подобное у бывших военных, у спортсменов, у тех, кто знает, как бить правильно.
Но Селин...
Я перебирал в голове детали, как будто разглядывал осколки разбитого зеркала, пытаясь сложить их в целое.
- Слишком осторожна. Избегает личных тем, уводит разговор, когда вопросы становятся неудобными.
- Ее реакции иногда... неестественные. Слишком холодные, будто она просчитывает каждое слово, каждый жест.
- Ножи на стене. Не просто декор. Они висят слишком аккуратно, как инструменты.
- Папка, которую она спрятала. Бумаги, торчащие из-под застежки... что-то похожее на схему?
Она боится, что я узнаю что-то конкретное.
Что-то, что хуже лжи.
Что я упускаю?
Может, она охранник? Или занималась единоборствами? Или... Что-то не сходилось.
Город вокруг будто смеялся надо мной.
Туман клубился, обволакивая здания, искажая очертания. Окна домов казались слепыми глазами, наблюдающими за моими мучительными догадками.
Я остановился перед витриной магазина.
Стекло отражало мое лицо — искаженное, опухшее, с запекшейся кровью у рта. Глаза — широкие, чуть испуганные.
Я засмеялся.
Хрипло, с болью.
Город ответил мне эхом, будто подхватил шутку.
А я стоял перед своим отражением, с разбитым лицом и сломанными ребрами, и понимал одну простую вещь:
Я вернусь к ней.
Не потому что должен.
А потому что не могу иначе.
📖
Прошло две недели.
Ребра все еще ныли при резком движении, нос зажил, но иногда, когда я слишком глубоко вдыхал, казалось, что хрящ слегка смещается, напоминая о том вечере. О ее кулаке. О ее глазах — холодных, яростных, испуганных.
Я шел по университетскому коридору, и вокруг кипела жизнь, абсолютно несовместимая с тем, что творилось у меня в голове.
Студенты толпились у аудиторий, смеялись, спорили, роняли книги. Девушка с розовыми волосами что-то горячо доказывала своему другу, размахивая руками. Парень в очках прислонился к стене, уткнувшись в телефон, и ухмылялся. Кто-то бежал на пару, чуть не сбивая меня с ног.
Жизнь. Обычная, шумная, не знающая о моих сломанных ребрах и о той, что их сломала.
Я зашел в аудиторию.
Лекцию вела доктор Эллис — женщина лет пятидесяти, с седыми волосами, собранными в тугой узел, и внимательными, проницательными глазами. Она изучала физическое насилие — не только как травму, но и как язык.
«Некоторые люди не умеют по-другому», — говорила она, медленно обводя взглядом аудиторию. «Их так научили. Для них удар — не агрессия. Это способ сказать: "Отойди. Ты слишком близко". Это крик, когда слов уже не хватает.»
Я сидел, стиснув челюсть, и чувствовал, как ее слова впиваются в меня, как иглы.
Селин.
Ее удар. Точно рассчитанный. Не истеричный, не хаотичный. Рефлекторный.
Кто тебя научил бить так, чтобы ломать?
Мы разбирали кейсы.
«Женщина, 32 года. Привычная реакция на конфликт — физическое нападение. В детстве подвергалась насилию со стороны старшего брата.»
Я слушал, и в голове всплывали обрывки ее слов:
«Мой брат дает мне нож. Говорит: "Убей, иначе убьют тебя."»
«Мужчина, 40 лет. Бывший военный. В стрессовых ситуациях применяет силовые приемы, даже когда угрозы нет.»
«Подросток, 17 лет. Бьет первым, потому что уверен — другого выхода нет.»
Я сглотнул. В груди что-то сжалось — не только из-за ребер.
Мы перешли к практической части. Работа в парах.
Моя напарница — Алиса, хрупкая девушка с острым взглядом. Мы разбирали случай «жертвы, которая стала агрессором».
— Ты сегодня какой-то отстраненный, — заметила она, склонив голову. — Как будто не здесь.
Я улыбнулся, насколько позволяла боль.
— Просто задумался.
— О чем?
О том, что я полез в клетку к хищнику и удивляюсь, что меня покусали.
— О том, что иногда люди бьют не потому, что злы, — сказал я вместо этого. — А потому, что это единственный язык, который они знают.
Алиса задумалась.
— Но ведь можно научиться другому, да?
Можно. Если кто-то тебя научит.
После пары я вышел в коридор.
Студенческий гомон, смех, чьи-то шаги. Солнечный свет падал из высоких окон, рисовал полосы на полу.
А у меня в голове была она.
Ее голос. Ее удар. Ее страх.
Я достал телефон.
Две недели молчания.
Но сейчас, после лекции, после всех этих кейсов, я понимал ее чуть больше.
И чуть меньше боялся.
Я открыл сообщения.
Набрал:
«Ты права. Я перешел черту. Но ты могла просто выгнать меня. Почему ударила?»
Пауза.
Добавил:
«И да. Я жив. Если тебе интересно.»
Отправил.
И тут же пожалел.
Но было поздно.
Институт жил своей жизнью.
А я стоял с телефоном в руке и ждал.
Как дурак.
Столовая университета была полна, но не шумна. Студенты сидели сгорбившись над конспектами, шепотом обсуждали тесты, механически пережевывали бутерброды. Запах кофе и вчерашних пирожков висел в воздухе. Я нашел Маркуса в углу — он сидел, развалившись на стуле, и крутил в пальцах карандаш, ухмыляясь чему-то в телефоне.
— Ты выглядишь так, будто тебя снова поймали на плагиате, — бросил он, не глядя, когда я опустился на стул напротив.
— Спасибо, — проворчал я, осторожно выпрямляясь, чтобы не потревожить ребра.
Маркус поднял глаза — и его улыбка сползла.
— О-оу. Это новый уровень «плохого дня».
Я промолчал, ковыряя вилкой безвкусный салат.
— Ладно, — Маркус отложил телефон. — Кто-то все-таки решил, что твои сеансы терапии причиняют ненужную боль?
Я вздохнул.
— Представь, что ты пытаешься помочь человеку, а он... — я искал слова, — реагирует неадекватно.
— Неадекватно, — повторил Маркус, приподняв бровь. — То есть как?
— Как удар в грудь.
Маркус замер. Потом рассмеялся — громко, вызывающе, так, что пара студентов обернулась.
— Ну, может, она просто ненавидит, когда в ее голову лезут без спроса? — он откинулся на спинку стула. — Я бы тоже дал по зубам.
Я нахмурился.
— Это не шутка.
— А я и не шучу, — внезапно его голос стал тише. Глаза, обычно блестящие от едва скрываемого веселья, потемнели. — Ты уверен, что сломана она, а не ты?
Я отстранился.
— Я просто хочу понять.
— Понять или вломиться в ее крепость с тараном? — Маркус покрутил стакан с водой, оставив мокрые кольца на столе. — Я однажды понял, что если не сбегу от контроля отца — стану его копией.
Я замер.
Отец. Маркус никогда не говорил о семье. Никогда.
— Иногда нужно поменять стратегию подхода к человеку, — продолжил он, все так же легко, но теперь в его глазах была тень.
Я смотрел на него — на эту вечную маску шутника, за которой вдруг проглянуло что-то сломленное.
— Твой отец... — начал я.
— Ну что, коллега, — Маркус быстро перевел тему и ткнул вилкой в свой подозрительно серый гуляш, — готов разбирать маньяков?
Я ковырял салат, избегая майонеза.
— Если бы у них всех был один профиль, наша работа была бы проще.
— О, а вот и нет! — Он оживился, доставая конспект. — Возьми Чикатило и Мэнсона. Один — застенчивый психопат, другой — харизматичный нарцисс. Общее?
— Потребность в контроле, — пробормотал я, листая свои записи.
— Бинго! — Маркус щелкнул пальцами. — Но вот в чем фишка: один контролировал через страх, другой — через обожание.
Я откинулся на стул, чувствуя, как ребра ноют.
— Ты к чему?
— К тому, — он наклонился, понизив голос, — что все они чувствовали свою правоту. Убери мораль — и каждый их поступок логичен.
Я замер.
Как Селин.
Ее удар. Ее страх. Ее убежденность, что я — угроза.
— Эй, ты опять там? — Маркус хлопнул меня по плечу.
— Да, — я сделал глоток воды. — Просто... интересная параллель.
— Между нами и маньяками? — Он фыркнул. — Лиам, дружище, иногда салат — это просто салат.
Но я уже не слушал.
А если нет?
— О, смотри, Лена с факультета социологии! — Маркус резко оживился, махнув рукой куда-то за мою спину. — Она мне нравится. Ты не против, если я...?
Он уже вставал, улыбка снова на месте, тень — спрятана.
— Конечно, — я кивнул.
Он ушел, оставив меня с недоеденным обедом и его словами, которые застряли в голове, как заноза.
«Ты уверен, что сломана она, а не ты?»
Я вышел на улицу. Солнце било в глаза, но внутри было холодно.
Вспомнился отец. Его кабинет, заваленный папками пациентов. Его голос, холодный и методичный, разбирающий чужие жизни на составляющие.
«Лиам, люди — это механизмы. Найди слабое звено — и ты сможешь их починить.»
Я всегда ненавидел эти слова.
Но сейчас...
Неужели я...?
Нет.
Я не он.
Я не копаюсь в слабостях ради контроля. Я хочу помочь.
Селин травмирована. В этом вся разница.
Телефон в кармане молчал.
Она не ответила.
И я не знал, хочу ли я, чтобы она ответила.
Но одно я знал точно — в следующий раз я не полезу к ней с вопросами, как слепой щенок.
А я сидел в углу столовой, с сломанными ребрами и новыми вопросами, и думал о том, что, возможно, Маркус прав.
Иногда нужно поменять стратегию.
📖
Я запер дверь квартиры, бросил рюкзак на пол и — только тогда позволил себе понять.
Тело горело.
Не от боли в ребрах. Не от усталости.
От воспоминания.
Ее глаза за секунду до удара.
Пустые. Острые. Как лезвие.
Я видел, как она переключилась — из той, что смотрела сериалы и ела мороженое, в другую. Ту, что била на поражение.
И в тот момент, когда ее кулак врезался мне в грудь...
Мне это понравилось.
Я зажмурился, чувствуя, как жар растекается по животу.
Что за черт?
Я никогда не был из тех, кого заводит агрессия. Наоборот.
Но с ней...
Я сел на кровать, сжав кулаки.
Ее пальцы, вцепившиеся в край подушки, когда я предложил посмотреть сериал.
Ее удар — точный, профессиональный, прекрасный в своей жестокости.
"Черт, что со мной?"
Я видел, как она изменилась — в один миг. Глаза стали пустыми, острыми, будто она не человек, а оружие, разрядившееся в меня. И когда ее кулак врезался в ребра — адская боль, да, но еще...
Это было красиво.
Так четко. Так профессионально. Ни лишнего движения, ни истерики. Просто холодный расчет. Как она умеет это делать?
И потом — ее страх. Не перед моей агрессией, нет. Перед тем, что я не испугался в ответ. Перед тем, что увидел ее настоящую.
Я сжал зубы, чувствуя, как тело отзывается на эти мысли.
Она опасна. Она может сломать меня.
И черт возьми, мне хочется снова оказаться перед ней.
Хочется, чтобы она ударила опять.
Хочется, чтобы она боялась — не меня, а того, что я все равно не отступлю.
И то, как она испугалась после.
Не моего ответного удара. Не крика.
А того, что я не испугался ее.
Я провел рукой по лицу, чувствуя, как учащается пульс.
Меня заводит ее опасность.
Я хочу снова это почувствовать.
Я встал, подошел к окну. Ночь. Город. Огни.
Где-то там она. Возможно, тоже не спит.
Возможно, думает обо мне. Или старается не думать.
Я ухмыльнулся.
Семь дней.
Я дам ей неделю. Пусть «переварит» ситуацию.
А за это время...
Я посмотрел на груду учебников на столе.
Подтянуть учебу. Разобрать кейсы. Приготовиться.