Я ненавижу тебя, Том Каулитц.
Том
Она - воплощение огня и ярости. Ее волосы развиваются на теплом вечернем ветру, а глаза цвета корицы отражают свет из зала. Она сияет в бархатной темноте, хоть она и похудела, стала гораздо печальнее, но она все так же пылает. Как и всегда. Я согреваюсь в ее ярости, впитывая обжигающее, сладострастное чувство ее гнева и всю энергию жизни позади него.
Она здесь, совсем рядом. Только руку протяни. Настоящая, из плоти и крови. Дико злится на меня. Быть может, она никогда не прекращала на меня злиться, и потому это ощущается столь правильным. Мы всегда были не в ладах. Всегда конфликтовали. После долгих, беспокойных месяцев это - смотреть на свою проказницу (свою? Нет, я упустил шанс называть ее своей) - единственное, что ощущается правильным. Планеты на своих орбитах, последний часовой механизм запущен… и мир вновь начинает вращаться, как, собственно, и должно быть.
- Я думал, ты собиралась в Стэнфорд, - осторожно говорю я.
- Не меняй тему, кусок задницы, - свирепо отвечает она.
- Тебе следовало отправиться в Стэнфорд. Ты бы там раскрылась.
Там ты была бы счастливее. Ты бы покорила весь мир. Там ты бы встретила умных и добрых парней. Парней, которые не являются мною.
- Вау, не думала, что это возможно, но ты каким-то образом умудрился выбесить меня еще больше, - иронизирует она. - Срочно звоните Папе, у нас здесь подлинное, блин, чудо.
Я вижу, как сквозь гнев дрожат ее плечи. Сначала я ее не узнал. Она была такой тихой, а все ее фиолетовые пряди выцвели. Зато я узнал Уилла Кавано. Разве могло быть иначе? Я изучал его лицо в досье ночами напролет, запоминал каждую черточку и изгиб, желая найти его самое уязвимое место. Стоит ли оглашать зачем? Покорная девушка, разговаривающая с Уиллом, не могла быть Эми. Но, когда последовал удар по его селезенке - дикий, яростный, незапланированный, инстинктивный, - я сразу понял, что это была она. Здесь, из всевозможных мест на нашей огромной планете она оказалась именно здесь. Мое сердце лихорадочно забилось, цвета и тепло проникли в самую глубь, где месяцы тренировок и вины осушили все до серого и черного.
- А что насчет тебя? - выплевывает она, когда я ничего не отвечаю. - Гарвард стал слишком претенциозен для тебя? Кого я обманываю, королева Англии менее претенциозна, чем ты.
- Я перевелся сюда. Я никогда не учился в Гарварде.
- Тогда где, черт возьми, ты БЫЛ?!
Ее слова - медленный яд. Я не могу ей рассказать. Она не поймет. Неправда. Она поймет меня как никто другой. Именно поэтому я и не могу ей рассказать. Это нас очень сблизит. Я с превеликим удовольствием согласился на эту работу, ведь так я спокойно мог воплотить в жизнь свое запланированное возмездие Уиллу, но теперь, увидев ее здесь, я об этом жалею. Этот университет нас сближает. Настолько, что я вновь смогу причинить ей боль, нанести рану, которую уже не исцелить, как было с Софией.
Я наслаждаюсь порезами, оставленными ее яростью. Боль дает мне понять, что я все еще жив. Даже после попытки убить прежнего себя - пагубного ублюдка, - оставить его позади, похороненного в вине рядом с Софией и Талли, лишь единственное пламя с губ Эми, и я вспоминаю нашу войну, наши слова, нашу связь. Я хочу поцеловать ее. Хочу целовать ее, пока она превращает меня в пепел. Хочу, чтобы она убила меня, поскольку у меня самого не хватило на это смелости.
Но она дрожит, так что я довольствуюсь ее словами.
- Я думал, что больше никогда тебя не увижу, - говорю я. Она усмехается. Ее броня крепче, чем когда-либо. Благодаря мне. Благодаря Уиллу. Благодаря ублюдкам вроде нас двоих.
- Ты позаимствовал строчку из одного из дрянных любовных романов Софии… - Она мгновенно замолкает, но уже слишком поздно. Имя Софии прозвучало во всеуслышание, разрывая швы на наших ранах. Но там, где боль останавливает большинство ртов, она питает Эми. - Я ненавижу тебя, Том Каулитц.
Я хочу обнять ее и держать до тех пор, пока она больше не сможет меня вынести, пока не сбежит куда-нибудь, где безопаснее. Куда-нибудь, где нет меня.
Но я просто киваю.
- Знаю.
- Нет. Ты не знаешь. Думаешь, та незрелая война олицетворяла ненависть? Но это… это… - Она закрывает глаза. - Ты бросил меня. Бросил, как и все остальные, и я не могу тебе этого простить.
- Ты и не должна, - утверждаю я. - Ты ничего мне не должна.
Она смеется, и ее крепкая броня на мгновение дает трещину, являя на свет прежнюю Эми.
- Очевидно, ты мне тоже ничего не должен. Даже звонка. Даже одного гребаного сообщения типа: «Не переживай, я не сбросился с моста и не разлагаюсь где-нибудь в реке, а все еще дышу, не жди меня».
И вот тогда я понимаю, что сей гнев вовсе не пропитан болью, которую я ей причинил. С таким гневом я слишком хорошо знаком. Гнев Софии всегда основывался лишь на этом. Этот же чище, ярче. Эми злится потому, что я заставил ее переживать. Потому, что она считала меня мертвым, нет, скорее, потому, что она не знала, жив я или нет. Хоть она сама этого и не осознает, но эта ярость не что иное, как защитный инстинкт, ведь для иного вида гнева она слишком добра и заботлива. Однажды я тоже был охвачен подобным гневом. Я выместил его на Эми, когда поймал ее в своей комнате за просмотром писем, сочтя, что таким образом она пытается добраться до Софии.
Я знаком с Эми достаточно долго (словно не год, а целые столетия), чтобы знать: дрожь - верный признак того, что она на грани срыва. Когда она дрожит, ее прошлое приподнимает голову, отбрасывая тени на ее сознание. Я всегда тактично воздерживался от прикосновения к ней, чтобы не сделать еще хуже, но сейчас… хоть я и кричу себе придерживаться того же плана, я не могу.
Не могу.
Я подхожу к ней, нежно обнимаю и прячу лицо в изгибе ее шеи.
- Я больше не могу, - выдыхаю я. - Я так старался, боже, как же я старался быть сильным. Сделать все правильно.
Эми застывает, и я тотчас осознаю, что делаю, и отчаянно пытаюсь отстраниться. Что-то ужасное и темное разъедает мою сущность, сдерживаемую жестокими тренировками Грегори и самовыстроенной дамбой отрицания. Одной встречи с Айсис достаточно, чтобы это нечто, словно бомба, образовало трещины в этой дамбе. Трещины, сквозь которые Эми сможет увидеть меня, настоящего меня, увидеть таким, каким меня не видел никто другой, каким я притворяюсь не быть - сломленным и мертвым внутри. Мне следует уйти, следует успокоиться, но она не позволяет мне отстраниться, она крепко обвивает руками меня за талию и прижимает к себе, к своему теплу, запаху и понимающему молчанию.
- Я п-пытался, - шепчу я. - Пытался защитить ее, тебя, всех. А в итоге убил ее. Я не смог ее спасти. Не смог… я убил ее… и причинил тебе боль. - Горячая влага накапливается в глазах, и я плотно сжимаю веки. - Я не заслуживаю жизни…
Она еще крепче обнимает меня, выдавливая из моих легких весь воздух.
- Перестань, - говорит она.
- Это правда…
- Экстренное сообщение: не все, что вылетает из твоих великолепных уст, является правдой. - Она замолкает на секунду. - Вот черт. Я только что назвала тебя великолепным. Теперь мне придется совершить харакири.
- Не смей, - бормочу я ей в шею.
- Теперь понимаешь, что я чувствую? Что я чувствую, когда ты говоришь, что не заслуживаешь жизни. Новое правило: больше никто никогда не говорит о самоубийстве.
По моей щеке сбегает слеза, и я хороню ее в воротнике рубашки Эми. Рука Эми скользит вверх и ласково поглаживает меня по голове.
- Если ты действительно считаешь себя таким плохим, - продолжает она. - Тогда живи. Живи и страдай. Живи с воспоминаниями обо всех плохих вещах, которые совершил. Не выбирай легкий путь. - Она замолкает. - Идиот.
Обзывательство - крошечная инъекция реальности, света. Трещины во мне уменьшают давление прошлого года, да и позапрошлого… слезы медленно утекают сквозь них, пока воздух выходит из моих легких. Я поднимаю голову и обхватываю ее лицо ладонями.
- Я скажу это всего один раз, так что слушай внимательно.
Ее глаза широко распахнуты, губы разомкнуты, а щеки пылают. Оказывается, она тоже плакала - на ее ресницах сверкает влага.
- Ты права. На сей раз ты права, Эми Блейк.
Она улыбается, и в течение кратчайшей миллисекунды, прежде чем ее друзья вываливаются из зала и окликают ее, все в мире правильно, все красочнее и светлее. Мы расходимся, и моим рукам сразу же недостает ее тепла.
- Секунду! - оглянувшись, кричит она им в ответ, а затем резко вновь поворачивается ко мне. - Значит, ты теперь здесь учишься? Ты живешь в кампусе, как и все мы, смиренные батраки?
Я киваю.
- Пока что. В общежитии Джефферсона. Комната 314.
Ее взгляд становится суровым.
- Тебе предстоит мне многое объяснить. Хоть и крайне запоздало. И ты должен позвонить своей маме. Она очень о тебе волновалась.
- Согласен.
- У тебя ведь сохранился мой номер, верно? Ты не выбросил телефон в озеро, когда ушел, чтобы присоединится к верховной власти или семи самураям, или монастырю жалкой непристойности, или куда там еще?
- Да, сохранился.
Она пожевывает губу.
- Я еще тебя не простила. Но спустя восемнадцать лет бурных экспериментов я обнаружила, что гораздо охотнее прощаю людей, если они взаимодействуют со мной на физическом уровне. Разговаривают со мной. Посылают сообщения. С милыми картинками кошечек или забавными смайликами…
- Я не вставляю забавные смайлики.
- Да, но ты вставляешь картинки кошек!
- Нет.
- Да, - спорит она.
- Нет.
- Черт, посмотри на нас. Почему мы просто не можем поговорить как нормальные люди? Например, о концертах, тортах, наших сугубо личных убеждениях, об оранжевом цвете и всем прочем? - Я непонимающе смотрю на нее. - Оранжевый. Ну же, давай попробуем. Поговорим об оранжевом цвете.
- Он… оранжевый.
- Динь-динь-динь. Дайте человеку сигару. Оранжевый - это оранжевый. Вау. Это была превосходная беседа. Твоя наблюдательность не знает границ. Может быть, в следующий раз мы сможем развить разговор до, например, фиолетового. Если, конечно, ты вновь не исчезнешь на годы…
- Я не исчезал на годы.
- …оставив меня потерянной и убитой горем, а потом ты вернешься спустя пятьдесят лет размышлений о фиолетовом, думая: «О да, теперь у меня есть шанс произвести впечатление на Эми своим глубоким и доскональным знанием фиолетового цвета», и найдешь меня, всю такую овощеподобную, в доме престарелых в коме, где я буду грезить о Джонни Деппе. Тогда тебе придется поторопиться рассказать мне о фиолетовом, потому что один из моих потенциальных отпрысков в любой момент сможет отключить меня от аппаратов жизнеобеспечения. А может быть, даже ты сам положишь мне конец. Пометка для себя: не стареть!
- Слишком поздно, - констатирую я, и она надувает щеки.
- В любом случае, ты мне нравишься, но ты губишь мою жизнь. Пока.
тгк:k4ultz