The Last of Us: Предел

Смотрю в его чёрные, бездонные как ночь глаза. Он нависает надо мной, и я, будто в первый раз, ощущаю, какая между нами разница. Какой же он высокий... сильный... Десять месяцев. Долгих, ломающих месяцев я не стояла рядом с ним, не чувствовала его близости. И сейчас, прижавшись спиной к металлу машины, снова становлюсь маленькой. Совсем крошечной рядом с ним.

Из горла вырвался всхлип. Я отчаянно покачала головой.

— Джоэл... Я не сбегала. Это не так... Я не знала, где ты... Я думала, ты... — голос дрожит. — Пожалуйста, послушай меня...

— Заткнись.

Рука обхватила мою шею и сжалась. Резко, без предупреждения. Не до боли — до ужаса.

— Потом расскажешь, чего ты там не знала, — прошипел он, наклоняясь к самому уху, пачкая меня кровью. — Позже. Когда я тебя ещё раз прижму и ты мне всё выложишь. Без соплей и свидетелей. До последнего слова.

Он резко отпускает. Воздух возвращается в лёгкие с болезненным жжением.

— Заберите её, — коротко бросает кому-то за спиной, не оборачиваясь.

— Нет...

Он не смотрит на меня.

Два бойца хватают меня под руки, и я понимаю, что он сейчас уйдёт. Уедет. Меня посадят в другую машину. Без него.

— Нет! Не хочу без тебя! Не разделяй нас!

Мои крики срываются на хрип.

— Джоэл! Пожалуйста! — я вырываюсь, как могу, одной рукой прижимая к себе сына, второй отталкиваясь от конвоиров.

— Не надо! Не увозите меня! Я с ним хочу! С ним! — воплю так, что режет горло, что становятся не слышны свисты пуль. Сын на груди вздрагивает и замирает, он чувствует всё.

Кто-то со злостью толкает в спину, и я с разбега влетаю внутрь машины. Дверь захлопывается почти по пальцам.

Я кидаюсь к окну, прижимая к себе ребёнка, ладонями по стеклу, вжимаясь в него лбом, будто если прижмусь сильнее — Джоэл меня услышит.

Но он даже не поворачивает головы.

***

Есть такие моменты, после которых не возвращаются. Ты не сразу понимаешь, что это был он — тот самый. Не слышишь зловещий колокол, не видишь табличку с надписью «поворот не туда». Просто делаешь шаг. А потом ещё один.

И вот ты уже в месте, где назад не ведёт ни одной тропы. Ты зовёшь — но звать некого. Поворачиваешься — но за спиной пустота. Всё, что было до, осталось где-то там, отсечено, как отрезанный куском стальной двери день. Ты можешь соскрести ногтями стены, можешь умолять. Только ничего не вернётся. И ты не вернёшься тоже.

Я будто упала в чёрный колодец. Туда, где нет звука и света. Не на дно — а вглубь. Там, где ты наконец осознаёшь: дальше будет только хуже. Ты внутри и всё давно решено за тебя.

Сначала тебе кажется, что ты ещё сможешь всплыть. Ты зовёшь. Ты дёргаешься. Кидаешь глазами вверх, где ещё виден круглый кусочек неба. Но с каждым дюймом вниз становится всё холоднее, всё темнее.

И та рука помощи, на которую ты больше всего надеялся... Эта рука не вытаскивает — она держит за волосы и давит вниз, глубже, в самую тину.

— Приземление через пять минут. Нас уже ждут, — ровный голос прозвучал будто из-под воды. Я вздрогнула и распахнула глаза.

Шум лопастей давил на уши. Сын спал у меня на руках, сжав кулачки. Он очень долго плакал, и я не могла его успокоить. Потом просто обессилел и уснул.

Мы летели уже несколько часов. Где-то далеко, позади, осталась база Шута, пылающая в огне. Остался и Джоэл. Я не видела его с той самой минуты, как нас увезли в разные стороны — его джип свернул прочь, а меня без слов затолкали в другую машину и потом посадили в вертолёт.

С тех пор я не проронила ни слова. Сидела в углу, обняв ребёнка, уставившись в пол. Ни один из конвоиров даже не взглянул на меня. Будто я — пустое место. Не более, чем вещь. Его вещь.

***

После приземления на вертолётной площадке я увидела несколько машин, выстроенных у обочины. Нас уже давно ждали. Меня тут же повели к одной из них и, не церемонясь, усадили внутрь.

— Где мы? — спросила я, повернувшись к конвоиру, который сидел рядом.

В ответ — полное молчание. Водитель тоже хранил тишину, как будто моего вопроса вообще не прозвучало. Я понятия не имела, где нахожусь. Ни названия города, ни ориентиров.

Машина остановилась у ворот. Они приоткрылись со скрипом, и мы въехали внутрь.

В центре стояло невысокое промышленное здание с облупленными стенами. Когда-то оно, возможно, было частью завода. На фасаде — выцветшая, почти сросшаяся с бурьяном табличка:

"Полиграфический комбинат Сеинт Рейджес".

На крыше — стрелки. Я сразу их заметила. Камуфляжа не было, но оружие — при них. По территории прохаживались бойцы, одетые в обычную одежду. Ни одного значка, ни одного шеврона. Только оружие.

Это не люди ФЕДРА. Конечно, нет. Это люди Джоэла.

— Выходим, — сказал конвоир, открыв мою дверь.

Горячий смог ударил в лицо, заставив прищуриться. Воздух был густым, пыльным, как перед грозой.

— Где мой муж? — спросила я, едва сдерживая дрожь.

— Никаких вопросов. Следуй за мной.

Он шагнул вперёд, и мне пришлось подчиниться. Мы вошли в здание. Внутри было прохладнее — бетонные стены и толстые перекрытия держали тень. С каждым шагом босыми ступнями по холодному полу я чувствовала, как пятки ноют от ожогов. Кожа пульсировала, будто с неё содрали верхний слой. Так и было.

— Куда вы меня ведёте?

— В твою комнату.

— Там есть душ? Мне нужно помыть ребёнка... и воспользоваться туалетом.

И самой помыться.

Он остановился, тяжело выдохнул.

— Тогда сюда, — недовольно произнёс и подошёл к двери сбоку от лестничного пролёта.

Ключ щёлкнул в замке, и дверь открылась со скрежетом. За ней оказались старые душевые. Потолок низкий, стены выложены бледно-зелёной плиткой, местами потрескавшейся. Зеркала мутные с трещинами, пара кабинок с туалетами в углу. Всё ржавое и уставшее от времени, но... к моему удивлению, здесь не пахло канализацией.

— Здесь душевые и туалет. Толчки работают оба. Душ — только вот тот, — он ткнул пальцем в дальний угол. — Вода только холодная, — пожал плечами.

— Я не могу мыть ребёнка холодной водой.

— Но первые струи всегда тёплые. Успей, — бросил он.

— Полотенца? Мне нужна одежда — для меня и для сына, — попыталась говорить спокойно. Я всё ещё была в этом чёртовом платье. И я уже не знала, имею ли я вообще право что-то просить. Я была здесь на правах пленницы. Той, что ждёт своего палача.

Конвоир думал точно так же.

— Принцесса, что ли? — усмехнулся. — Вон там тряпка висит какая-то. Оботрёшься. А вещи в твоей комнате. Эндрю вроде как их уже притащил.

— Спасибо.

Он нахмурился, насупив густые брови.

— И не смей тут в выкрутасах поучаствовать. Вон там окно, — кивнул на маленькое квадратное окошко под самым потолком у кабинки. — Захочешь сбежать — попробуй. Под окном с той стороны металл, обрезанный кольями. А ещё охрана. У нас чёткие инструкции. Не создавай ни мне, ни кому-либо ещё проблем. Договорились?

По сравнению с Сайласом и Куком этот мужчина казался почти джентльменом. Джентльменом с лицом рубленым, как кирпич, и манерами тракториста, но по крайней мере без садистской искры в глазах.

— Я не собираюсь сбегать.

Рация в его кармане зашипела. Из неё донёсся незнакомый голос:

— Объект на месте?

Он вытащил рацию, надавил кнопку и, не глядя на меня, подтолкнул вперёд — к душевой.

— Что рот разявила? Мойся давай.

Он закрыл за мной дверь, и почти сразу за ней прозвучало в ответ:

— Объект на месте. С ней всё в порядке.

***

Комната, в которую нас определили, находилась на втором этаже. Она была пустынной, но не мрачной. Деревянный пол, кое-где потрескавшийся от времени. У стены — простая кровать с металлическим изголовьем и тонким матрасом. Огромное витражное окно выходило на внутренний двор. Сквозь стекло пробивался свет. Жаркое солнце вычерчивало на полу прямоугольные тени. Пыль плясала в воздухе, подсвеченная косыми лучами.

— В этой комнате ты будешь находиться. Скоро принесут еду, — сказал конвоир и закрыл за собой дверь на ключ.

На кровати, небрежной стопкой, лежали вещи для меня — грубые холщовые штаны и простая футболка. Рядом — какое-то подобие наволочки. Я тут же смастерила из неё одеяльце и аккуратно замотала в него сына. Старый подгузник я выбросила, а крошечную распашонку постирала в душевой, натёрла её куском вонючего, серого мыла с прожилками. Повесила сушиться на изголовье кровати, где свет от окна падал прямо на ткань.

Проклятое платье сбросила с себя как змеиную кожу и кинула тряпкой в угол комнаты. Смотреть на него не хотелось. Я больше никогда не надену красное.

Малыша я накормила, приложив к груди, и укачала, напевая что-то невнятное, придуманное на ходу — про поля, луга, красивый дом и уточек, которые плывут мимо.

Я была в неврозе. Ладони мокли так, что одеяльце намокло вместе с ними. Сын заснул.

Подошла к дальней стене, где за узкой перегородкой скрывался небольшой уголок. Только подойдя ближе, заметила табличку на стене:

«Работник месяца»

Под ней — выцветшая фотография женщины с чёрными кучерявыми волосами и надпись: Нурит Бронштейн.

У стены стоял старый стол, явно из вахтёрской будки или консьержской. Всего два ящичка. Я сразу принялась их открывать. Не знала, зачем — рефлекс, укоренившийся за месяцы выживания.

В первом ящике только пыль и шелуха времени. Во втором — ещё пыль, старый чек и две резинки для денег. Не истлевшие. Я вытащила их и, сжав зубами, собрала спутанную копну волос в короткий хвостик. Не будут лезть в глаза. И шея не будет так потеть.

Я вздрогнула, когда снаружи глухо и протяжно ударил гром. Секундой позже хлынул дождь. Равномерный, тяжёлый, с металлическим звоном по козырьку за окном. Каждый удар капель отдавался во мне — резкими толчками бил по мозгам. Мысли метались, натыкаясь на стены. Хотелось спрятаться от всего — и некуда.

Это всё — кошмар, но... терпимый. Клетка. Но именно в этой клетке я мечтала оказаться, если она приведёт меня к нему. Я всё выдержу. Любую боль. Любую неизвестность.

Где я? В каком-то городе Сеинт Рейджес, судя по той вывеске. Хотя это не важно. Главное — Джоэл. Он здесь. Он придёт ко мне. В эту комнату.

Когда?

Я ходила по комнате, взад и вперёд, заламывая руки, пока не поняла, что больше не могу. Ноги горели. Я босая. Ботинок в комнате не было. После душа кожа на пятках размякла, волдыри лопнули, и теперь каждый шаг был пыткой.

Ещё нестерпимо болел палец на руке — безымянный. Тот самый, который Шут едва не отрезал. Кожа на нём фиолетовая, порез рваный, воспалённый. Пульсация не утихала. Я попыталась не думать о нём. Но боль, она не слушалась.

Где сейчас Джоэл?

В этом здании? Нет... Я бы почувствовала. Его здесь нет.

Мой взгляд потянулся к окну. За стеклом уже темнело. Там — серая мгла, силуэты охраны с оружием в руках, расхаживающих под дождём. Свет выхватывал лица, потом гас.

Мне нужно с ним поговорить. Объясниться. Он должен знать правду. Всё — от начала и до конца. Тогда он поймёт. Тогда он...

О, Господи...

Он, наверное, уже убил Шута. Хотела бы я это видеть. Может, Шут успел что-то сказать перед смертью? Рассказать? Нет. Конечно нет!

Если бы Джоэл знал всё — если бы он знал ПРАВДУ — я бы не сидела здесь. Не была бы в запертой на бывшем полиграфическом комбинате с ЕГО СЫНОМ на руках БЕЗ него.

И все эти месяцы, всю мою беременность, я провела в жутком "Олд Пайн"... А всё потому, что если меня подставили ещё тогда, в Джексонвилле, значит, Джоэл искал меня не там. Меня спрятали. Спрятали надёжно. А он ничего не знал. Ни про лагерь. Ни про ужасы, что случились со мной и с Молли в том проклятом скаутском аду.

Дверь скрипнула. В проёме появился молодой парень с подносом в руках.

Я подскочила, игнорируя боль в ступнях. Не ради еды. Ради ответа.

— Где Джоэл? С ним всё в порядке? Он не ранен?

Парень замер, явно не ожидая шквала вопросов. Потом нахмурился и молча прошёл в комнату, к кровати. Я, по привычке, инстинктивно прикрыла малыша собой, заслонив его от незнакомца. Он положил поднос на край матраса и уже собирался выйти, когда я вцепилась в его рукав.

— Как я могу к тебе обращаться?

— Никак. Для тебя у меня нет имени.

— Ты же... Эндрю, верно?

Он прищурил глаза. Всё верно.

— Эндрю, пожалуйста, скажи, где Джоэл. Я имею право знать. Потому что я его жена. А этот ребёнок, — я указала на сына, который мирно спал на кровати, — его сын. То, что сейчас происходит с нами — это какой-то кошмар. И я знаю, что у тебя есть приказ. Но я прошу... молю... если ты хоть что-то знаешь, скажи мне. В порядке ли он? Жив?

Эндрю смотрел на меня долго. Слишком долго. В его взгляде было странное смешение — изумление и живой интерес. Он смотрел, как на диковинное существо.

Потом он медленно качнул головой. Ни «да», ни «нет».

— Что он сделал... Все про это знают. Ради тебя. Уму непостижимо...

— Что он сделал? — переспросила шёпотом, чувствуя как холодеет затылок.

Но Эндрю уже отстранился. Сбросил мою руку, отвернулся и пошёл к двери. Ни слова больше.

Я рванулась за ним — подскочила и догнала в пару шагов, но он успел выйти и закрыть дверь прямо перед моим лицом.

— Что он сделал?! — выкрикнула я, ударяя кулаком в дверь.

Ответа не последовало. Был слышен только шум дождя.

***

На следующий день вместе с подносом мне принесли пару ботинок. Дырявые, не по размеру, но в этот момент — как подарок с небес. Надев их на больные ступни, я только скривилась. Но лучше с ними, чем без них.

Меня вывели из комнаты. Снова — без слов. Вниз по лестнице, в душевую. Я умылась, обдавая лицо ледяной водой. Обмыла ребёнка. Постирала грязные пелёнки. Без понятия, сколько мы здесь пробудем, но я не дам сыну зарасти в грязи. Ни при каких условиях.

Слёзы не шли. Я смотрела, как вода стекает в ржавый сток. И слёз всё не было. Как будто организм устал даже от отчаяния.

Эндрю не появлялся. Вместо него за мной пришли двое других. Молча вывели. Молча вернули обратно. На их лицах не отражалось ничего — ни враждебности, ни сочувствия, ни любопытства.

В самом здании бойцы почти не появлялись. Только изредка — где-то за дверью — слышались шаги. Никаких голосов и суеты.

Еда была простой. Пресной. Без соли. Каждый день одно и то же — варёная крупа, жареное мясо и три кружки воды. И это было прекрасно по сравнению с тем, к чему я привыкла.

Я смотрела в окно и долго наблюдала. Постепенно начало приходить понимание: это не маленький лагерь и не поселение. Это — тюрьма.

Моя личная тюрьма. Укреплённая. Отдельная от всех. Спрятанная за высоким забором и густыми кронами деревьев, из-за которых вдалеке торчали острые пики гор.

***

Меня разбудили блики фар, что прорвались сквозь стекло, и вой моторов, дробящий ночь. Я резко вскочила с кровати, подбежала к окну. Сердце забилось ...везде.

Ворота были распахнуты. В лагерь въезжали тяжёлые, грязные джипы. Они грохотали по лужам, фонари заливали двор ярким светом. Я замерла.

Из одной из машин вышел он.

— Джоэл... — прошептала я.

Он был весь в крови. Израненный, пошатывающийся. Один из бойцов держал его под руку. Джоэл тяжело ступал, стиснув челюсти. Его лицо... Господи, его лицо было побито, подбородок разбит, бинт на плече насквозь пропитан кровью.

— Джоэл!! — я забила ладонями в стекло.

Он резко поднял голову. И наши взгляды встретились.

— Что с тобой... — мои губы шептали.

Джоэл отвёл от меня холодный, пробивающий насквозь взгляд. Они вошли в здание.

Я подбежала к двери и забарабанила кулаками.

— Кто-нибудь! Откройте!! Пожалуйста!!

Секунды казались вечностью, пока наконец дверь не распахнулась. На пороге стоял Эндрю. Лицо напряжённое, озирается через плечо, будто боится, что кто-то услышит.

— Чего тебе?! — прошипел он.

— Джоэл вернулся! Он ранен! Я видела, как он шёл! Мне нужно к нему, ты слышишь?! Пусти меня!

Я рванулась вперёд, но он преградил путь телом, удерживая меня за плечи.

— Тихо! С ума сошла?! Тут все на ушах и так стоят!

— Мне плевать! Он истекает кровью, ты это видел?! — всхлип сдавил горло. — Он не должен быть один... Я должна быть рядом! Он мой муж! Я имею право!

— Стой, — резко остановил меня, — ты не можешь сейчас к нему. Сказано — оставить его в покое. Ему оказывают помощь. Сказано — не пускать никого. Тебя тем более.

— Он сказал?! — голос взлетел до крика. — Я только на минуту — умоляю, Эндрю! Я требую, отведите меня к нему!

— Тебе нельзя! Угомонись!

— Я. Хочу. Его. Видеть! Сейчас!

— Назад! — рявкнул он. — Будешь буянить — у меня есть разрешение кинуть тебя в подвал!

Он уже развернулся к двери, но я рухнула на пол и обхватила его за ноги.

— Отведи меня к нему! Пожалуйста! Умоляю!

— Отойди! Кыш! Я же сказал — нельзя, — процедил он сквозь зубы, раздражённо, но глаза его дрогнули.

— Я молю тебя... Я могу ему помочь! Я училась! Я проходила медицинские курсы — я умею промывать раны, ставить капельницы, колоть обезболивающее, менять повязки!

— Нахрен ты ему сдалась? Сюда медики приехали.

— Тогда пусть я буду уборщицей. Поломойкой. Кем угодно. Только бы быть рядом.

— Ты чокнутая! Брысь отсюда! Да не хочет он тебя видеть, слышать — что не ясно?!

— Я ни слова не пророню. Молчать буду, как немая! Только...пусти...

Он резко схватил меня за ворот и отбросил в сторону. Дверь с грохотом захлопнулась за его спиной.

До самого утра я сидела на полу, прижав к себе колени, и вслушивалась в звуки снизу. И плакала. Тихо. До хрипа в горле. На этот раз — слёзы пошли.

***

Я не спала. Конечно нет. Тело ломило, будто меня били всю ночь. Кидало то в жар, то в озноб. Под кожей что-то пульсировало. Меня било в лихорадке. Я ждала. Ждала, что дверь распахнётся, и кто-нибудь наконец скажет мне хоть слово о Джоэле.

Дверь и правда открылась. Я резко попыталась подняться, но тело не подчинилось — ноги подогнулись, и я бы рухнула на пол, если бы охранник не подхватил меня и не уложил обратно на кровать.

— Эй... ты чего? — спросил с тревогой.

За его плечом показалось лицо Эндрю. Напряжённое и испуганное. В глазах — почти страх.

Я медленно подняла руку и посмотрела на палец. Он не болел. Он уже не чувствовался вовсе. Но вся рука пылала, как в огне. Кожа натянулась, стала блестящей, покрасневшей. Внутри будто ползали осколки стекла.

— Передайте Джоэлу, — проговорила я хрипло, — что мне нужен медик. Он, скорее всего, не захочет никого ко мне посылать. Но... скажите ему, что я потеряю безымянный палец.

Я вскинула руку, демонстрируя воспаление. И посмотрела прямо на Эндрю.

— Если бы я лишилась любого другого пальца — мне было бы всё равно. Пусть бы ампутировали хоть все. Но не этот. На нём я ношу моё обручальное кольцо. Я не хочу его снимать.

Он кивнул. И они оба вышли, закрыв за собой дверь.

Прошло не больше двадцати минут, как дверь снова открылась. На пороге появились две женщины. В белых, давно посеревших от времени халатах.

Они вошли молча. Ни одного слова, ни эмоции. Сначала окинули взглядом меня, потом — сына, мирно угукавшего у меня под боком, свернувшегося клубочком в холщовой «наволочке».

Одна из них, чуть старше, с туго затянутыми волосами, присела на край кровати. Ладонь сомкнулась на моей руке.

— Порез рваный, с признаками инфекции, — говорю я, стараясь держать голос ровным. — Отёк распространяется вверх по фаланге. Есть лихорадка. Я не чувствую пульса на подушечке. Начало ишемии.

Женщина на мгновение задержала на мне взгляд.

— Почти вовремя, — коротко сказала она, кивая второй, и развернула чемоданчик на кровати. — Ещё немного, и гангрена пошла бы.

— Обезболивающего нет, — предупредила она, доставая инструменты. — Придётся потерпеть.

— Потерплю, — выдохнула я, даже не представляя, с какой болью сейчас приходится справляться Джоэлу.

Процедура была долгой. Они обрабатывали рану антисептиком, промывали, щадяще удаляли участки омертвевшей кожи, а потом зашивали. Стежок за стежком. Я стиснула зубы. Иногда стонала. Но не дернулась.

Я прижимала сына ближе. И смотрела, как игла проходит под кожей.

— Ну вот и всё. Ты настоящий боец, — сказала медик, накладывая повязку и обматывая палец бинтом. Затем достала из чемоданчика небольшой пакет и положила рядом на тумбочку. — Вот тебе раствор для промывания, стерильные салфетки, чистые бинты и наружный антибиотик. Меняй повязку дважды в день. Ну ты и так знаешь.

Я тихо кивнула.

— А со ступнями что? — спросила вторая, глядя на мои ноги. Я совсем про них забыла. На фоне боли в пальце.

— Обожгла. И... не знаю, наверное там глубокие занозы.

— Так, сейчас посмотрим... — она присела на корточки, аккуратно взяла мою лодыжку и подняла ногу, чтобы рассмотреть ступню поближе.

— Угу... ожоги первой степени, местами есть трещины. Тут, — она провела пальцем вдоль пятки, — заноза под кожей, воспаление уже началось. Тут тоже. И вот здесь. Придётся вытащить.

Она достала пинцет и дезинфицирующий раствор.

— Потерпи. Будет жечь.

Я стиснула зубы и кивнула.

Она быстро и ловко вытащила несколько заноз, обработала раны и нанесла тонкий слой антисептической мази, затем перебинтовала ступни.

— Точно также меняй повязки каждый день. И старайся не ходить босиком. Даже в душе. Вставай только на какой-нибудь пакет и заранее его обработай. И ноги обязательно держи в чистоте, ладно? Ты ослаблена, и любое заражение — это риск.

— Хорошо, — кивнула я.

Медики начали собирать инструменты, аккуратно укладывая всё обратно в чемоданчик.

— Моё молоко... Я могу кормить ребёнка? Или из-за температуры оно уже непригодно? — спросила с тревогой.

— Позволишь осмотреть?

— Да.

Женщина аккуратно приподняла мне футболку и нырнула рукой под неё, мягко, но уверенно ощупывая обе груди. Пальцы задержались на ключевых точках, проверяя на уплотнения и жар.

— Температура на фоне воспаления, не системная. Лимфоузлы чистые, грудь мягкая, нагноений нет. Пока так — можешь кормить. Это даже лучше для ребёнка, чем замены. Но следи за собой. Если поднимется выше тридцати восьми с половиной, начнутся ознобы или рези — скажи. Тогда будем решать. Я оставлю тебе градусник.

— Спасибо, — прошептала я.

— Что-то ещё? — спросила, уже собирая чемоданчик.

— Да. У меня восстановился цикл после родов. Мне нужны прокладки. Или хотя бы тряпки. У меня начинается менструация. А ещё мне нужно нижнее бельё. У меня нет ни трусиков, ни лифчика, — спокойно сказала я, не глядя ни на Эндрю, ни на второго конвоира, стоявших у двери и следивших за каждым моим движением. Мне было тотально плевать.

Женщины переглянулись, и та, что постарше, сдвинула брови, но промолчала. А вторая, помоложе, замялась, почесала щёку и сказала неловко:

— Этого у нас с собой нет... Правда. Если бы были — дали бы. Но... мы передадим. Ему. Уверена, тебе принесут.

***

Я заснула. А когда разлепила слипшиеся ресницы, надо мной стоял Эндрю с подносом в руках.

— Я не голодна. Положи поднос на пол. Я поем позже.

Он сделал вид, что не услышал. Подошёл ближе, аккуратно поставил поднос мне на колени. Затем стянул с плеча сумку и бросил её у кровати.

— Здесь всё, что ты просила.

Я перевела взгляд — Джоэл спал. Его дыхание было глубоким, медленным. За окном была ночь.

— Ты должна всё съесть. При мне.

— Ты меня заставляешь, что ли?

— Да.

Я приподнялась, подтянула поднос и... ооо! На подносе, помимо привычной варёной крупы, лежал большой, аппетитно поджаренный кусок рыбы. Рядом — аккуратно нарезанные свежие овощи: морковь, ломтики помидора, полоски перца. В маленькой плошке — горсть тёмно-синих ягод. А в стакане — что-то янтарное. Я сделала глоток и замерла. Яблочный сок. Свежевыжатый. Сладкий и холодный. Выпила его залпом. И только тогда поняла, как зверски хочу есть.

— Ты так и будешь стоять и смотреть?

— Да.

— Можешь угоститься, раз так пялишься. Голодный?

Он фыркнул, отвёл взгляд — но остался. Молчал, пока я доедала. Не спешил, не торопил.

— Всё.

— В плошке ещё осталось несколько ягод. Доешь.

Я доела. И только тогда он взял поднос и ушёл.

Потянулась к пакету у кровати. Внутри действительно оказалось всё, о чём я просила: прокладки, нижнее бельё — и даже больше, чем ожидала — тампоны. Ого! Также лежала простая, но чистая футболка. И вдобавок — мягкие носки и пара лёгких кроссовок. Почти новые. Моего размера.

***

Все последующие дни тянулись, как один бесконечный день сурка. Я выполняла рекомендации врачей, продолжала спрашивать про Джоэла — и всё так же не получала ни слова в ответ. Прислушивалась к звукам за дверью, к голосам за стенами — в надежде услышать его шаги. Напрасно.

Затем нам с сыном разрешили выходить на улицу. Ступни почти зажили, шаги больше не приносили острой боли. Шов на пальце затягивался, рука не горела, не пульсировала.

На улице нам разрешали быть трижды в день по десять минут. Я ходила с Джоэлом на руках, подставляя лицо солнцу. Тепло грело кожу. Охрана не спускала с меня глаз, будто я уголовник рецидивист.

Я сорвала с травы ромашку и стала играть ею у личика Джоэла, как погремушкой. Он потянул к ней свою пухлую ладошку. Улыбнулся. Сердце сжалось от нежности и боли одновременно.

Но больше всего я ощущала — взгляд. Его взгляд. Каждый раз, когда мы выходили на прогулку, я чувствовала, как он смотрит. Я искала его среди тонированных окон здания, но стекло молчало, не показывая ничего. И всё же сегодня... сегодня это чувство стало почти физическим.

Подняла глаза и интуитивно, по наитию, нашла нужное окно. Там, как мне казалось, стоял он. Джоэл. Наблюдал за мной. За сыном в моих руках.

И я знала — он придёт ко мне. Сегодня.

Я выдержала его взгляд. Не отвела глаз, даже когда сердце хотело вот-вот выпрыгнуть из груди. Чуть вздёрнула подбородок, говоря без слов: я жду тебя, Джоэл. Приходи.

И он придёт. Но тот Джоэл, которого я знала, уже не войдёт в эту комнату.

Придёт другой.

Сломанный.

И он захочет поломать и меня.