The Last of Us: Предел

А завтра утром я стану служить мессу. Но до утра еще далеко, и волшебства в службе давно не осталось. А сейчас — только ночь и Мэгги. Желанная. И это тоже — святое причастие.

Колин Маккалоу «Поющие в терновнике»

***

Ранним утром. Штаб.

Сразу же после той ночи, когда я лишил Селену девственности, я отдавал себе отчёт в том, что она могла забеременеть.

От одной этой мысли сердце сжималось и захватывало дух, настолько сильно, что казалось разорвет грудную клетку. Представлял её беременной... Как она ходит с животиком, гладит его и улыбается. Наверное, нет ничего прекраснее чем видеть, как внутри её чрева прорастает моя дикая любовь, чтобы увидеть жизнь и превратить это безумие в человека.

Я ждал этого. Да, блять! Эгоистично ждал когда она забеременеет. Я бы трогал её живот, ощущал, как толкается ребёнок. Мой ребёнок. НАШ ребёнок. Прислонялся бы ухом и чувствовал эти пинания, слышал биение его сердца. С благоговением бы прикасался к этому таинству... От одной воображаемой картинки распирало нереальной гордостью.

И вместе с этим, до адской кровопульсации в висках, меня выворачивало наружу от тревоги. Да, у нас не так как у всех. Не так как у нормальных людей. У нас совершенно особая, дикая любовь, которую любовью то и не назвать в привычном понимании. Это чёрная, дикая лють. И те последствия, которые возьмет на себя моя маленькая, хрупкая девочка — целиком и полностью моя ответственность.

Я знал, что он скажет. Но всё равно вызвал его.

Док приехал быстро.

— Если Селена забеременеет, я должен понимать, с чем мы можем столкнуться, — сказал я, сжимая пальцы так, что заныли костяшки и заломило фаланги.

Снял очки, потер переносицу, оглядел меня поверх оправы.

— Я хочу знать какие могут быть последствия от кровосмешения.

— Смешение крови близких родственников может привести к появлению на свет детей, более предрасположенных к болезням, — спокойно ответил он. А я его ответ не ушами услышал, а кувалдой по морде прочувствовал.

Он немного помедлил и продолжил:

— Это связано с тем, что у таких партнёров повышенное количество одинаковых генов и, соответственно, более высокий риск наследственных заболеваний.

Кулаком по столу так, что Док подпрыгнул и очки из рук выронил, от неожиданности.

Бляяяять! Аж зверем взвыть хочется! Всё, что я и так знал. Но слышать это вслух — другое дело.

— Джоэл, я сказал, что может привести, а не приведёт. В моей практике таких случаев не было, и я не могу утверждать, что у вас обязательно родится больной ребёнок.

— Каковы шансы на здоровую беременность?

— Решать проблемы нужно по мере их поступления. Ведь Селена ещё не беременна, верно?

— Пока нет.

Я хотел этого. Эгоистично, отчаянно, безоглядно.

— У нас есть операционная, аппараты и кое-какие медикаменты, — Док выдохнул, потер переносицу. — Мы сделаем всё возможное для предотвращения осложнений.

— На каком сроке можно узнать о состоянии ребёнка?

— Примерно после восемнадцатой недели.

Грудную клетку сводит и чувствую, как потряхивает всего.

Четыре месяца.

Четыре месяца надежды.

Четыре месяца страха.

Я сглотнул, провёл рукой по лицу.

— Если будет какая-то серьезная патология... — осёкся, потому что дышать трудно, — Ты сделаешь ей аборт.

Сказал, и сам не поверил. Мне проще лезвием себе по шее провести, чем убить своего ребенка в утробе любимой женщины. Но я ни за что не обреку Селену на подобные муки — всю жизнь смотреть на свидетельство моей больной, проклятой любви.

Док выдохнул, потер пальцами гладкий подбородок.

— Аборт? Джоэл, я не хочу быть моралистом, но... Каждый живой, человеческий ребёнок — это дар, особенно после Падения...

Смотрит на меня в упор.

— Я мнения твоего не просил. Если плод окажется больным, ты вычистишь Селену. Проведёшь всё наибезопаснейшим образом для неё. И так, чтобы она ничего не поняла. Сделаешь ей наркоз.

— Аборт при первой беременности опасен!

— Вопрос решен. А теперь вернемся к антибиотикам, — сменил я тему, откидываясь в кресле. — Хватит ли новой поставки на всех? И расскажи про производство. Что вы там химичите из грибов? Насколько это адекватно?

***

Однажды вернулся домой и застал мою девочку плачущей на диване. Маленьким комочком она завернулась в плед, тихо плакала в ладони.

Чтоооо? Какая тварь посмела?!

Я в два шага оказался рядом, опустился на колени перед ней и без усилий отвёл её руки от лица.

— Селена, — голос звучал глухо, срывался от напряжения. — Что случилось? Кто тебя обидел?

Зашипел сквозь сжатые зубы при виде её заплаканного лица. Подбородок дрожит, прозрачные слёзы дорожками стекали по бледным щекам.

— Я ппытаюсь быть сильной, Джжоэл. — говорит, захлебываясь слезами, — Но эттосложно, когда всегда — вопреки.

Сердце забилось быстрее, удар за ударом разгоняя кровь по венам.

— Назови имена, маленькая. Кто тебя так расстроил? Кто и что тебе сказал? Я же всё равно узнаю.

Каждого, сука, жителя города на допрос вызову! Каждого!

— Не скажжу...ты ихнакажшшшь...

— Не плачь, девочка моя любимая. Тшш... — прижимаю её голову к своему плечу, успокаивая.

— Онисказли...ччто.мы.мммы...извращенцы...

Я их не накажу, я их утоплю! Кишки свои жрать заставлю!

— Ты услышала это в больнице? — мой голос звучал ровно, но пальцы врезались в её плечи. — От кого-то из персонала или от пациента? М? Посмотри на меня, любимая.

Еле сдерживая себя от первобытного гнева, готовый сорваться в больницу и перестрелять там всех нахер, я взял Селену на руки и прижал к себе.

Лично ей в лицо такое бы побоялись сказать. Даже самая последняя псина Джексонвилля знает, что в сторону моей женщины дышать то опасно, не то что обижать. Значит, она эти слова услышала случайно.

Я ещё долго укачивал её на руках, гладил по голове, успокаивал. Просил поделиться именами, но она так и не рассказала.

— Я такая слабая, Джоэл, — она начала говорить и я замер. — Я жалкая. Как только я услышала эти сплетни, эти гадкие слова, мне стало так плохо... — шепчет бледными губами. — Нужно было забыть это, не реагировать. Но я не смогла. Я впервые столкнулась с таким. И, наверное, это не закончится. Они будут говорить о нас...

Осторожно обхватил ладонями её лицо, заставил посмотреть в глаза.

— Я хочу, чтобы ты надела то белое платье, что сшила тебе Драгмар. Готов поклясться, ты в нём ослепительно красива.

— Надеть белое платье? Для чего? — недоуменно выдохнула.

— Сегодня мы поженимся.

Я не спрашивал.

Смотрит на меня такими яркими, такими невыносимо зелёными глазами. Моё отражение дрожит в ее взгляде.

— Сколько раз я проклинал себя... — я прижал её ко лбу, крепко, до дрожи в костях. — Сколько раз разбивал руки в кровь, до мяса на костяшках... Сколько раз хотел всадить себе пулю в висок, лишь бы сбросить это наваждение...

Я прикрыл глаза, вдыхая её запах.

— Но я так и не смог заглушить тебя в себе.

Мои пальцы сжались в её волосах.

— Я провалился.

Тихий, выдохнутый смешок.

— Как ты меня называла? Урук-Хай? Бессмертный воин?

Я провёл носом по её щеке.

— Нет, маленькая. Ты была неправа. Ты разнесла этого воина в клочья одним лишь своим вздохом.

Я смотрел на неё жадно.

— То, что я чувствую к тебе — это страшно, Селена. Ты понятия не имеешь каковы размеры моей одержимости. И ты никогда не будешь безумна мной настолько, насколько я безумен тобой.

Скользнул пальцем по её нижней губе, чувствуя дрожь.

— Если ты когда-нибудь передумаешь и разлюбишь меня — я убью тебя.

Она не дёрнулась.

— А затем сдохну сам, потому что без тебя я не жилец.

Мгновение — и я поймал её дыхание своими губами.

— И корчась в аду я буду точно знать, что ты никогда не будешь отдана другому тем Богом в которого я никогда не верил...

Я склонился к её уху, впиваясь в неё каждым словом.

— Даже на том свете ты будешь принадлежать только мне.

Вернулся к губам поймал её дрожащий выдох.

— Потому что отныне ты не моя племянница.

Я вплёл пальцы в её волосы. И посмотрел её в глаза. Схватил её взгляд. Приковал.

— Я стираю это слово, зачеркиваю и пишу новое. Забудь его. Оно больше не существует. Перед всем миром и Богом ты будешь моей женой.

***

Несколько дней назад...

Как только я переступил порог церкви, деревянные полы заскрипели под ногами прихожан, которые тут же поспешили к выходу.

Падре, до этого тихо читающий молитвы у алтаря, поднял на меня удивлённый взгляд и замолк. Здесь он видел меня впервые.

— Не прекращай молитву, падре. Я подожду, — в глухой тишине мой голос отразился эхом от стен и потолка.

Я прошёл к дальней скамье, изрезанной временем, сел, вытянул ноги и достал из нагрудного кармана пачку сигарет. Закурил.

Падре молча захлопнул Священное Писание и направился ко мне. В это время за моей спиной закрылась тяжёлая деревянная дверь. Вышел последний прихожанин. Мы остались одни.

— Здесь нельзя курить.

Я сделал глубокую затяжку, а потом затушил сигарету о подлокотник.

— Окурок куда?

Падре стоит надо мной, глядя сверху вниз.

— Урна есть на улице, — он кивнул в сторону выхода.

Я медленно поднял на него взгляд, отметив этот тон. Что ж, пусть. Сегодня я сделаю тотальное исключение.

— Уходить я пока не собираюсь, — ответил спокойно и убрал окурок в карман штанов.

— Ты пришёл исповедаться?

Я коротко усмехнулся.

— Боюсь, мне уже поздно.

— Никогда не поздно покаяться за содеянное.

— Не трать своё время, падре. Я здесь по делу.

Он помолчал, а потом всё же сел на скамью рядом, окинул меня взглядом.

— Ты даже не позволишь Ему поговорить с тобой?

— Зачем Создателю говорить со мной? Тратить на это своё роскошное время? Скорее всего, Он займёт эти минуты чем-то более продуктивным — массовыми убийствами и распространением кордицепса. В этом Он преуспел за последние одиннадцать лет. Он вообще забыл про всех нас.

— Он никогда не забывал.

— У меня есть подозрение, что Ему насрать.

Он выдержал паузу, но взгляд не отвёл.

— Создавать или не создавать жизненные обстоятельства, условия нашей жизни или, выражаясь твоими словами, массовые убийства — это не функция Бога. Бог создал нас по образу и подобию Своему. Ты создал всё остальное властью, данной тебе Богом. При этом Бог дал тебе свободу выбора — ты волен делать со своей жизнью все, что ты захочешь.

— Иными словами, Падение — следствие наших деяний?

— Простыми словами, причина в нашем скудоумии и невежестве, — спокойно ответил он. — Но все люди изначально задуманы чистыми сосудами, которые должны быть ведомы только чувством любви. Это должна быть главная наша мотивация к жизни. Но затем всё извратили и мир покатился вниз.

— Все человеческие действия мотивируются на глубинном уровне одним из двух чувств: страхом или голодом, падре. Это всё, что мотивирует человека, и все другие идеи являются производными этих двух. Остальное — просто различные вариации, различные обработки одной и той же темы.

— А как же любовь?

Солнечный свет проникал через узкие окна, падая на стены, не украшенные золотом и красками.

— Разве не ради любви к ближнему ты создал этот город? Разве не...

— Философии на сегодня достаточно.

Откинулся назад, закинув руку на спинку скамьи.

— Ты повенчаешь меня с моей женщиной.

— Зачем тебе венчание, если ты не веришь в Бога?

— Потому что в Бога верит она.

— И всё же, ради любви ты здесь... Кто она? Кто твоя женщина?

— Селена, — спокойно ответил и втянул ноздрями воздух пропитанный запахом свечей и ладана.

— Так это правда... — сухо выпалил он. Он медленно повернул голову к алтарю, моргнул несколько раз.

— Правда.

Вот и моя первая исповедь.

— Это невозможно! — падре вскочил со скамьи и отступил от меня как от прокаженного. — По законам церкви запрещены браки между кровными родственниками! Я не могу венчать вас. Это...это инцест!

Если задушу его сутаной, венчание придётся отложить. Другого священника в городе нет.

— Падре, я делаю для тебя то, что не делаю ни для кого, — я тебя прошу. И заметь, прошу по-хорошему. Повенчай нас.

Он сглотнул, явно чувствуя, куда склоняются весы.

— Что тебе надо? Назови свою цену. Еда? У тебя и у твоей семьи будет неограниченный запас. Вода и электричество? По рукам. Тебе ведь точно нужна ещё одна церковь? Смотри, сколько желающих слушать твои красивые речи. Возьми любое здание. Я разрешаю. Только повенчай нас.

Священник шумно выдохнул и провёл рукавом по мокрому лбу.

— Еда... это прекрасно... да и электричество... ох... уму непостижимо... и здание мне действительно необходимо, но желательно где-то в центре, у Столовой... — он замялся, брови дрогнули, а затем он зашептал почти испуганно: — Но ведь... ведь это страшный грех, Джоэл! Я же не Господь Бог, я же не апостол! Я не могу переписать Библию! И... и как я объясню это прихожанам?

А вот теперь он начинает раздражать. Я медленно поднялся на ноги, размял шею, хрустнув позвонками, и пошёл к нему.

— «Никто ни к какой родственнице по плоти не должен приближаться с тем, чтобы открыть наготу», — продолжает падре, отступая от меня назад, — послание от Левита, глава восемнадцать, стих шесть.

Схватил его за сутану, притянул ближе и приставил нож к горлу.

— Прямо сейчас ты станешь кем угодно. Апостолом или самим Иисусом Христом, иначе я стану Иудой и перережу тебе глотку. Послание от Миллера, слово номер один.

— Я с-смерти не боюсь! Её нет!

— А семья твоя смерти боится? Супруга? Дети? Твой сын... Сколько ему сейчас? Семнадцать?

Падре побледнел.

—Скажи, он боится смерти?

— Только не моя семья! Прошу! Я же ничего не сделал!

— Вот именно. Ты не сделал. Но сделаешь.

Лихорадочный взгляд падре скачет между мной и кончиком ножа.

— Когда мы придем, ты встретишь нас с распростертыми объятиями и беспрекословно проведёшь обряд венчания. Ты меня понял?

Он быстро закивал.

— Запоминай каждое слово. Внимательно меня слушай. Не забудь ничего. Выучи слова наизусть. Чтоб от зубов отскакивало.

— Да... да... — закивал он ещё быстрее.

— И не дай Бог моя женщина узнает, что тебя заставили. Я вырву тебе язык собственными руками.

Тряхнул его за сутану и продолжил:

— Перед лицом Всемогущего и всех святых этот союз...

— П-пред лицом Всем... и всех этот с-союз...

— Слово пропустил! Заново повторяй!

— Перед лицом... Как там дальше?

Блять.

Я резко схватил его за шкирку и поволок к ближайшей двери.

— Что там?

— Мой кабинет! Ааа!

Открыл с ноги дверь и затащил падре внутрь. Посередине комнаты стоял массивный дубовый стол с зелёной столешницей. В углу мягкое красное кресло, над ним картина в тяжёлой раме. Под ней — старинный глобус, а вдоль стены тянулся резной шкаф, забитый книгами и антикварными вещами. Где он только этим разжился? Хорошо живёт.

— Найди лист бумаги и чем писать. Записывать будешь под диктовку.

Он подскочил к столу, дёрнул верхний ящик и вытащил лист с карандашом.

— Вот! Нашёл!

— Записывай!

— Д-д-да, записываю.

— Перед лицом Всевышнего...

— Это в исламе Всевышний, а у нас...

Я всадил нож в стол, пригвоздив к нему лист бумаги.

— Молча пиши! Перед лицом Всемогущего и всех святых этот союз является легитимным по всем земным, небесным и преднебесным правилам.

— Помедленнее, пожалуйста... — Падре записывает трясущейся рукой, — ... и преднебесным...

— Одобряемым Богом, ангелами и архангелами. Кто ещё там есть?

— Где? В Библии?

Я медленно вдохнул, подавляя желание размазать его об стол.

— Ну а где ещё? Не беси меня, падре.

— Главное, что Бога назвал. А так там много кто упоминается... рыбаки, демоны, херувимы, Серафимы, Сатана, — пробормотал он, покосившись на меня.

Я медленно наклонился ближе.

— Надо было соглашаться на электричество.

— Я согласен! Согласен!

— Пиши дальше!

***

Сейчас

Падре выдавал заученную речь и обливался потом.

— Перед лицом Всевышнего и всех святых этот союз является легитимным по всем земным, небесным и преднебесным правилам. Одобряемым Богом, ангелами и архангелами....

Его голос растворялся где-то на заднем фоне, терялся, проваливался в гул крови, что шумела в ушах. Потому что передо мной стояла ОНА.

Глубоко дышал, глядя на эту совершенную красоту. До безумия прекрасное лицо. Ни одной общей черты с Томми или со мной, ничего кроме удивительной, буквально ослепляющей женской красоты от которой мутнел разум. Белое платье подчёркивало её ангельскую чистоту.

Она — совершенная.

Вышибало дух, глядя на прикрытую тонкой материей грудь с твёрдыми камушками сосков, тонкую талию и на волны распущенных по хрупким плечам волос.

Она — мой Бог. Она и есть моя религия.

— Моральный, верный, чистый и пречистый союз, становится моральным, верным, чистым и пречистым браком... Венчание произошло пред общиной Церкви. — дрожащим голосом продолжает падре. — Что Бог сочетал, того человек да не разлучает. И заключённый вами супружеский союз я...эмм...я...

Придушу его сутаной.

— Сейчас...сейчас... Ах вот, да...вспомнил... И заключённый вами супружеский союз я подтверждаю и благословляю властью Вселенской Церкви! Обменяйтесь кольцами!

Я протянул ей ладонь, и Селена вложила в неё свои пальцы — прохладные, подрагивающие.

Моя девочка.

— Теперь я сам, любимая.

Прикасаюсь к её рукам, словно жаждущий касания святыни. Неспешно надел на безымянный палец кольцо с маленькой птичкой. Тонкая рука, тонкие пальцы...

— Объявляю вас мужем и женой!

Сильно сдавило дыхание, судорожно глотнул воздух и тут, словно нож пронзил меня внутри, между ребрами, захотелось закричать и не смог...только смаковать до одури желанный факт.

Селена — моя. Сердце, душа, жена моя...

Её глаза медленно расширяются и наполняются слезами. Наклонился к ней, прижимаясь лбом к её лбу.

— Я буду любить тебя вечно.

— Я буду дышать тобой, Джоэл. Любить до последнего своего вздоха.

Назад пути не будет. И не было его никогда.

— Теперь только смерть разлучит вас!