I Глава 22: Осталось не долго
Прежде одиночество было безликим, и он никогда не думал, что хоть один человек, войдя в его жизнь, мог бы принести ему исцеление. Теперь у одиночества было имя: Мэгги, Мэгги, Мэгги, Мэгги, ...
Колин Маккалоу «Поющие в терновнике»
***
Я откинулся на спинку дивана и смотрел, как Элли ласково проверяет ребёнка своей женщины. Их ребёнка.
— Джей, не суй в рот ладью! — Элли отобрала шахматную фигурку у мальчика и поцеловала его в щёку.
— У вас растет будущий гроссмейстер.
— И будущий футболист! Этот ребёнок даже в кроватку с мячом ложится.
Элли лучезарно улыбнулась Дине и прижала её к себе за талию.
Да похер с женщиной она или с кем, хоть с котопсом, лишь бы улыбалась своей искренней улыбкой и была счастлива. Элли достаточно горя хлебнула, чтобы теперь жить спокойно и вдали со своей семьёй. И за это мирное небо над её головой я всем глотку перегрызу.
Джей подполз к ногам Птенчика и ухватился за подол её платья. Она мягко ему улыбнулась, и у меня сердце сжалось.
— Хочешь ко мне на ручки?
Малой угукает и кулачки к ней тянет. Девчонка посадила его к себе на колени и пощекотала его за живот, а он заливисто засмеялся.
У меня не было семьи. Моей семьи. Мне этого всегда не хватало. У Элли была своя женщина и ребёнок, у меня же был только я сам. Не скажу, что из‑за этого я стенал или рвал на себе волосы, но, глядя на Птенчика с Джеем, вдруг понял, что хотел бы видеть такую картину каждый день: мою женщину и моего ребёнка у неё на руках. Если бы это была Птенчик? Какой бы стала моя жизнь рядом с ней? Было бы привычным взять её за руку или молча смотреть кино, перебирая её волосы, чувствуя, как она засыпает? Относить её в спальню, а самому возвращаться в кабинет и продолжать работать, пока среди ночи она не придёт и не заберётся ко мне на колени — отгораживая меня от бумаг и обволакивая своим сонным запахом и теплотой тела...
— Джоэл, ты как?
— Что? — не сразу понял, кто и о чём меня спрашивает.
— Я спросил, всё ли окей? За стены часто выезжаешь.
— Работы много, Док.
Док Ли был близок к Дине и Элли: лечащий врач их ребёнка и просто друг, поэтому и присутствовал сегодня на семейном вечере.
— Селена, порез больше не болит?
Какой порез, блять? Чего я не знаю? Я подался вперёд и впился взглядом в Дока.
— Нет, всё отлично. Затянулось почти, — моя девочка подняла указательный палец. На фаланге я увидел лёгкое покраснение.
— Откуда порез? — спрашиваю у неё, и чувствую, как у самого желваки играют от напряжения.
— Готовить училась, — улыбается и Джея на руках качает.
Я откинулся на диван, стараясь расслабиться. Драгмар хорошо на неё влияет. Мне не терпится отправить Птенчика к плите, чтоб свои навыки продемонстрировала. Желательно голой.
Задержал взгляд на её пальце. Это я должен был подуть на порез, обработать и заклеить его пластырем. А перед этим слизать её кровь.
— А что с твоими руками? — Элли вдруг приподняла бровь и посмотрела на мои сбитые кулаки, затем снова подняла на меня глаза.
— Ничего особенного. На самокате по улице катался и упал.
Элли расхохоталась.
— Ты задница, Джоэл! Тихушник!
— Не забивай голову лишним, мелкая.
Я потрепал её по затылку и поцеловал в лоб.
Птенчик сказала, что у неё замерзли ноги, и попросила у Дины тёплые носки. А я пожирал глазами её маленькие стопы, когда она натягивала эти носки. Долбаные шерстяные подонки, надо бы их сжечь за то, что касались её ног, а я нет.
Смотрел, как Птенчик держит Джея на руках, и понимал, что плавлюсь от собственных мыслей. Я очень хочу ребёнка. Всегда хотел. Если бы она родила мне сына, каким бы он был? С золотистыми кудряшками и её вздёрнутым носиком? Да, блять. И с заячьей губой. Или какие еще бывают генетические дефекты от прямого кровосмешения...
Резко встал и направился к выходу.
— Джоэл, ты куда? — окликнула меня Дина.
— Выйду подышу.
Мне нужно было проветрить голову, прежде чем это желание выжжет меня дотла.
— Только недолго, за стол скоро садиться.
Вышел на веранду, глубоко вдыхая прохладный воздух. Сжал руками перила и вытянул голову вниз, растягивая напряжённую шею.
До Падения в моей жизни была женщина, с которой я всерьёз пытался создать семью. Она мне нравилась — насколько вообще может нравиться женщина такому, как я, чьи опыт ограничивался проститутками и шлюхами. Анна — милая, молчаливая, миниатюрная, крашеная блондинка, с пышным телом и роскошным задом. Я лишил её девственности на заднем сиденье своего пикапа, прямо перед тем, как уйти служить в армию. Потом она писала мне слезливые письма, клялась в вечной любви.
Работа в армии по контракту хоть и приносила неплохие деньги, но постоянное отсутствие почти не оставляло мне времени на нормальную «гражданскую» жизнь. А значит, не было времени и на мою будущую семью — жену и детей, о которых я всерьёз мечтал. Не знаю, откуда во мне взялся этот сентиментальный порыв. Наверное, насмотрелся на сослуживцев, которых по возвращении обнимали жёны, и мне хотелось того же: чтобы меня дома ждала женщина. Чтоб ждала, уют создавала и детей моих под сердцем носила.
Это желание никуда не ушло, даже когда я повзрослел. Назначил дату свадьбы с Анной. Хотел, чтоб по правильному всё было. Между короткими контрактами я успевал трахать её чётко и исправно, а, возвращаясь в горячие точки, ждал от неё новостей, что она наконец забеременела. Мне до дрожи хотелось ребёнка.
Но в какой‑то момент я решил осесть и открыть свою небольшую строительную фирму. Вкалывал сутками — и бизнес пошёл в гору. Я хотел, чтобы у будущей матери моих детей было всё: стабильность, деньги, возможности. Анна, мечтавшая стать врачом, не могла позволить себе учёбу — я оплатил ей один из лучших университетов. «Ученье — свет», как говорится.
Перемены в ней. я не сразу заметил. Слишком много сил уходило на фирму, и меня часто не бывало дома. Вскоре она стала холодной в постели, ложилась, раздвигала ноги и всё. Я особо не страдал: если я хотел, чтобы подо мной стонали и выли, то я мог пойти к шлюхам. А Анна оставалась для меня тем человеком, с кем я собирался завести детей. Я думал, что ей просто тяжело с учёбой и новой жизнью.
И тут в один день она является вся в слезах и сквозь всхлипы говорит, что беременна и хочет сделать аборт, потому что не знает, кто отец. Оказалось, она трахалась с однокурсником в том самом университете, куда я её отправил. Подавил желание убить её на месте, решил подождать результаты на отцовство, который показал, что ребенок мой.
Её любовника я переехал колесом пикапа. До сих пор помню с каким хрустом переломился его череп. Задействовал старые связи из армии, провернул всё тихо. Тело не нашли. Никакого покаяния я не испытывал.
А невесте своей недоделанной, дал понять, что я скорее привяжу её к батарее, чем дам убить моего ребенка. Я сказал, что буду заталкивать ей в рот еду и заливать насильно воду — но она доносит и родит. А там пусть катится на все четыре стороны. Авансом жизнь ей подарил. Измену, можно сказать, проглотил за рождение моего ребенка.
Говорят, что мужчины принимают только тех детей, чьих матерей они когда-то любили. Это не так. Я любил свою дочь намного сильнее, чем ненавидел женщину, которая её родила.
Сара... При мысли о ней у меня в горле встал ком, и там, где у людей имеется сердце, стянуло раскаленным железом из-за попытки вдохнуть полной грудью. Моя девочка... если б не Падение, если б не все эти перемены...
Я выдохнул, сжал перила сильнее и посмотрел на тёмные улицы. Нужно было успокоиться, пока никто не заметил, как меня трясёт изнутри.
Потянуло до боли знакомым и желанным ароматом. Я повернул голову и с шумом втянул в себя воздух.
Из дома ко мне вышла моя... Птенчик.
— Джоэл, я спросить хотела.
Красивая... Настолько красивая, что сводит скулы от желания схватить её в охапку, приподнять, обхватив под бёдра, впечатывая её в себя. Хотелось жадно изучать руками её тело под платьем, любоваться медовым водопадом волос.
— Спрашивай.
— Это правда, что я могу иметь что захочу?
Я запутался во взгляде зелёных глаз, растворился в них, потерялся настолько, что даже дыхание сбилось.
— Правда.
Ей стоило лишь намекнуть, и я бы достал для неё что угодно: хоть параплан, хоть розового пони, хоть джакузи с пузырьками. Каждая прихоть, каждое желание — щелчок, и оно у неё уже есть.
— У тебя есть банка краски?
Дуновение ветра смахнуло золотистый локон с её плеча, оголив хрупкую ключицу. Я сильнее сжал перила.
— Я просто не знаю, где её взять. Ойсин платит мне тушёнкой, — она прикусила губу, и от этого я чуть не взвыл. — Но мне нужна зелёная, чтобы нарисовать ирландский трилистник. Посмотри, пожалуйста, если есть.
Уже тогда я мог положить к её ногам весь мир... или то, что от него осталось. За одно только «пожалуйста» слетевшее с этих розовых губ, я бы залез в чрево самому Сатане. А моя девочка смущенно мнёт платье и просит достать банку вшивой краски, даже не подозревая о власти, которую имела надо мной.
— Краска будет.
— Спасибо.
Она повернулась, собираясь уйти, но я остановил её:
— Подойди ко мне.
Она не ожидала услышать это от меня. Я сам не ожидал. Первый шаг ко мне сделала нерешительно. Затем второй, третий... И я стиснул зубы, чтобы не поддаться порыву сократить это расстояние и прижать её к себе.
Достал маленькую бархатную коробочку из заднего кармана и протянул ей. Словно боясь обжечься, она нерешительно взяла её тонкими пальцами с моей ладони.
— Что это?
— Открой.
Она приоткрыла коробочку, и в её глазах вспыхнуло удивление.
В последнем дозоре, когда мы ехали между кордонами, я заметил покосившуюся вывеску «Cartier» возле бывшего молла и приказал взводу остановиться. Внутри торгового центра оказалось полно заражённых, и нам понадобилось время, чтобы всех отстрелять. Когда пулями снесли стеклянную дверь у входа, я прижал к стене парочку щелкунов, а осколки витрины вошли мне в ногу и бедро. Позже я сам вынимал их щипцами и заливал раны водкой. Но оно того стоило. Потому что сейчас смотрел в сияющие глаза девчонки и радовался сам.
— Какое красивое... — она смущённо подняла на меня взгляд.
Она надела кольцо на безымянный палец, и оно село как влитое. Я знал, что подойдёт. После Падения драгоценности не имели прежней цены, но мне хотелось подарить ей что-то особенное, изысканное и редкое — такое же, как она сама. На кольце птичка из белого золота с бриллиантами в крыльях переливалась в полумраке. Моя девочка любовалась им, а я любовался ей.
— Никто и никогда мне такого не дарил... Спасибо, Джоэл.
Только она произносила моё имя именно так. Джо-Эл.
— Не за что. Иди в дом, тут прохладно.
Пожирал её удаляющуюся фигуру взглядом, запечатляя момент.
Совсем скоро, когда ради неё я буду идти по головам, оставляя за собой пепелище из трупов, в моём сознании она навсегда останется в этом белом хлопковом платье и с синими лентами в волосах.
Я стоял, задрав голову вверх пытаясь увидеть небо, но темнота всё сгущалась. После ярко‑сиреневой вспышки молнии и раската грома наступила такая тишина, что слышались лишь капли дождя и шорох лис, рыскующих в темноте.
Воздух был свежим, но внутри меня кипела ядовитая ненависть к самому себе — потому что я не умел проигрывать. Никогда не знал, что это такое. С крыши срывались большие капли, звонко разбиваясь о лужи, словно аплодируя моему поражению.
Поражению перед НЕЙ.
Что не так со мной? Почему я не могу выбросить тебя из головы? Почему ты мне голову кружишь? Сжимать до хруста в своих объятиях... Как же я простужен тобой, маленькая. Имя твоё вспыхивает молнией, яркими вспышками перед глазами.
С...е...л...е...н...а...
Стена, которую я возводил, начинает рушиться. От одного твоего имени в моей голове, кирпичи её крошатся в пыль. Оно разносит стену как мортиры.
Я прокручиваю его в голове: «Селена... Селена... Селена...» Оно вбивается ржавыми гвоздями прямо в сердце. Я вспоминаю твой запах каждый день и каждую ночь. Хотя я так и не вкусил тебя по-настоящему... Моя Ахиллесова пята. Моя девочка. Моё проклятие. Моя племянница.
Я проиграл тебе. Давно проиграл.
Ты сильнее меня. Сильнее моего рассудка. И если я признаю эту зависимость, для меня это конец. Точка невозврата.
И я просто скоро сорвусь.
Осталось не долго.
Комментарий от автора:
Джоэл — настоящий консерватор, в чём-то даже архаичный. Например, он искренне считает, что женщина не должна пить ничего крепче шампанского или мартини. А уж возможность «убить ЕГО ребёнка без ЕГО разрешения» в принципе не укладывается у него в голове. Как и многое другое, что идёт вразрез с его представлениями о правильном и неправильном.