Глава 3
– Лиза, – Вальковски несла в руках два одноразовых стакана с кофе. Один поставила подле себя, другой протянула Курт. – Вы, кажется, что-то вспомнили?
– Федю Маркова, – Лиза потянулась за кофе, но пить не стала. – Мы дружили вплоть до седьмого класса, – с минуту помолчав, она поспешила добавить: – Но, как убивала, и убивала ли вообще, не помню.
– Что случилось в седьмом классе?
– Детская шалость, – не сразу отозвалась Лиза. – В дневнике это есть, незачем пересказывать и попусту тратить время.
– Вас заперли в туалете, – подтвердила Вальковски и машинально кивнула головой. – Но Федя ведь в этом не участвовал. Его обманули, как и вас.
– Детское время – самое ранимое время. Не важно, кто первый обманет. Важно, какие последствия этот обман повлечет.
– Вы замкнулись, – смело предположила Вальковски, – перестали общаться со сверстниками, утратили доверие и уважение к учителям.
– Верно, – сухо ответила Лиза. – Классная учительница любила повторять одно рабское выражение: «Мы птицы подневольные. Что скажут, то и будем делать». Иногда мне казалось, что это ее жизненное кредо. Произносила эти слова с таким трагическим тоном, что и заядлый оптимист бы заболел депрессией. Она покорно склоняла голову перед несправедливыми обстоятельствами и нам советовала. О каком уважении вы говорите? Но вы только представьте, каково это – разочароваться в авторитете в очень юном возрасте.
– Но вы продолжили дружить с Ниной?
– До поры до времени.
– Федор Марков тоже дружил с Ниной Лермонтовой?
– Нет, – отвечала Лиза, – он ее не любил. Как мне теперь кажется, ревновал. Его можно понять: он делился успехами, а я говорила об успехе Нины; он заступался за меня, я хвастала: «Нина поступила бы также и еще подзатыльник бы отвесила»; он грустил и досадовал, я советовала поучиться мужеству у Нины. Вечно обесценивала, пренебрегала, не поддерживала и не сочувствовала. Друг из меня никакой, как видите.
– С Ниной вы перестали общаться по той же причине, что и с Марковым?
– Это произошло неожиданно. Однажды Нина не пришла на уроки. Не пришла и на следующий день, и послезавтра, и послепослезавтра...
– Ее сбила машина, так?
Лиза кивнула.
– Нина полгода пролечилась в больнице, а потом вдруг исчезла.
– Но вы ее нашли?
– Спустя десять лет.
– И убили?
– Да.
– Как именно?
– Задушила.
Обе застыли в молчании. Лиза устало следила за жидкостью в стакане. Глаза бегали, цеплялись за ниточки пара, но не видели. Вальковски лишь скользнула языком по потрескавшимся губам.
– Сожалеете? – холодно спросила она.
– Нет, – в голосе послышались торжествующие нотки, и Лиза едва улыбнулась. Вальковски опешила и забыла выдохнуть воздух. Она задохнулась, кашлянула и отпила кофе. – Я рада, что убила Нину.
– Она не появлялась в вашей жизни десять лет! – следователь раздраженно повысила голос. Впервые за восемь часов общения с Лизой Курт она потеряла самообладание, но тут же осеклась. «Профессионализм превыше всего», – говорил ей наставник, когда она только пришла на службу. – За что вы ее убили? – сдержанно спросила Вальковски.
– Вы сочувствуете человеку, в существование которого не верите?
Вальковски было запнулась, но быстро опомнилась.
– Отвечайте! – нетерпеливо потребовала она.
– Нина, как гвоздь, ржавела в моем сознании! – не удержалась и Лиза и повысила голос. – Я видела ее в отражении зеркала, в толпе прохожих, в собственной постели. Ее предательство грызло корки покоя похуже помойных крыс! Не убив ее, я бы не смогла жить дальше.
– Вы жалкая, – только и сказала Вальковски.
– Вы не знаете всего.
– Так расскажите, – снова вскипела Ванда. – Для этого я и здесь!
– Я ведь тоже не знаю всего. Не помню.
– О каком предательстве Нины вы говорите? Она виновата, что попала под машину и оставила вас, бедную и несчастную, одну?
– Она исчезла на десять лет! Не сказала, куда и зачем. Не предупредила, не пыталась связаться. Да, она оставила меня одну! Наедине с этими маленькими монстрами и болью.
– Вы могли рассказать взрослым.
– Я в них не верила. Что они могли? Накричать на детей? Пригрозить пальчиком? Да они еще сильнее бы озлобились.
– Но, быть может, вас оставили бы в покое.
– Какая уже разница. Процесс запущен: прошлое сверлит душу, а будущее загублено. Да, я тоже приложила к этому руку. Но забитым детям тяжело обрести уверенность в среде, где их пытаются подавить. Я говорю вам о серьезных проблемах. Изучите статистику детских и подростковых самоубийств, насилия в школе и других учебных заведениях, домашнего насилия. Я продукт этой проблемы. И виновата вовсе не я. И не те дети. Виноваты те, кто не решают проблему, а пускают ее на самотек. Вот, что я пытаюсь вам сказать. Я не жалуюсь на свою судьбу. Я, черт возьми, кричу вам о социальных пробелах, которые нужно заполнять!
– Не тому человеку вы об этом кричите, – уставши произнесла Вальковски.
– Тогда хотя бы представьте себя таким ребенком. Представьте, что ваши родители – неосознанные тираны. Они думают, что поступают во благо, запрещая вам лишний раз выходить из дома, плотно контролируя все ваши шаги и действия, строго следя за школьной успеваемостью. Напротив – вы должны быть им благодарны! Да, они лишают вас прелестей детства, но дают перспективное будущее. Плевать, что вы психологически задыхаетесь, устаете так, что однажды становится плевать на рейтинг в классе. Эмоционально выгораете. Но это еще ничего. Жить, кажется, можно (или нет?). Ведь вас не избивают, не унижают за то, что вы похожи на отца, бросившего мать. В школе не терроризируют одноклассники. Не отбирают любые средства связи и не запрещают общаться с друзьями. Сразу же после рождения вас не оставили на растерзание собак, потому что вы незаконнорожденный ребенок или следствие изнасилования, а может, у горе родителей попросту нет средств на ваше содержание. И такое происходит в каждой пятой семье. И вы – сотрудник полиции – говорите, что это не ваша проблема? А что же тогда ваша проблема? Повзрослевшие дети, которые с чего-то вдруг стали моральными уродами, и калечат, грабят, убивают людей? Тогда у меня для вас плохие вести: вы боритесь с симптомами страшной болезни, а надо бы с причинами. Но до причин вам дела нет.
– Это все избитые истины. Но не все так просто, как вы думаете.
Лиза нервно рассмеялась и похлопала ладонью по столу. Она успокаивалась, но смотрела на недоуменное лицо Вальковски, и ее снова пробирало на смех.
– Вы, – бормотала она сквозь смешки, – вы пару минут назад обвиняли меня в выученной беспомощности, а теперь сами же запели эту песню! – и залилась безудержным, истеричным хохотом.
Вальковски нахмурилась.
– Вы правы, – как будто против воли согласилась она и устыдилась.
– Куда же это вы? – весело спросила Лиза Курт, когда следователь поднялась с места. – Разве мы закончили?
– Я собиралась обсудить с вами некоторые записи в дневнике, но вы уже не в духе.
– Нет же, – Лиза вытерла глаза от набежавших слез и прочистила горло. – Я готова.
Вальковски вернулась на стул, положила перед собой помятый дневник и вопросительно взглянула на Лизу.
Лиза опустила веки в знак согласия.
«Не могу дышать. Воздух такой плотный, что его можно осязать. Он не проталкивается в дыхательных путях, застревает и комками ползет обратно. Легкие болезненно сжимаются, появилась хрипота. Апатия обволокла тело, сознание и, кажется, добралась до нервной системы. Все движется в замедленном темпе, вещи и предметы растягиваются на глазах. Внутричерепное давление скоро раздавит мозги, и они просочатся из клеток кожи, точно через сито.
Обида душит. Обида – болезнь, чума организма. Из-за нее апатия, из-за нее давление. Прошло столько лет, а я до сих пор не могу простить. Ни им, ни себе. Я должна была постоять за себя. Дать им отпор. Нина оказалась права: сильные становятся таковыми за счет слабых. Старо, как мир. Как-никак, мы живем в мире животных, в конкурентной среде. Если ты не лучше, то автоматически становишься хуже. Таков закон выживания. И если не хищники, то естественный отбор эволюции сожрет тебя. А хищники не просто сожрут – растерзают, исцарапают, затопчут. Нельзя позволять себе становиться жертвой. Нельзя падать ниц перед обстоятельствами. Поднимись и шагай. Закаляй характер, душу. Вот, что я посоветовала бы себе лет десять назад. Но, увы, слишком поздно. Мои дни сочтены. Остается лишь считать секунды и надеяться на безболезненность».
– Ваши дни сочтены?
– Так и есть.
– Объясните?
– Она скоро придет за мной, постучит вот в эту дверь (Лиза постучала указательным пальцем по виску) и утащит.
– Она – то есть Тень?
Лиза одобрительно кивнула.
– Почему она должна прийти за вами?
– Потому что я слабая жертва и меня сожрали. Осталось проглотить.
Вальковски недоуменно смотрела на Лизу минут пять не отрываясь. Ждала, что та скажет что-то еще, что-то цельное, а не зашифрованные намеки. Но Лиза молчала, настроение у нее, казалось, поднималось, она с аппетитом пила кофе. Вальковски вздернула брови, громко выдохнула, покачала головой и продолжила читать.
«Я помню, как оказалась в ловушке. Как за спиной захлопнулась дверь. Сознание будто отключилось, и мозг полностью перешел на автопилот. Я застыла. Замерла. Словно произошел сбой в системе. Стены обмякли, расслоились. Слой за слоем таили, и образовавшаяся жирная масса сползала вниз, к моим ногам. Единственное спасение – окно. Мозг ничего не думал, всю работу выполняли инстинкты. Противная толстая жижа коснулась подошвы школьных туфель. Расплывчато доносились смешки и веселые возгласы, кажется, перешептывания. «Там же окно», – говорил один. «Вдруг она выпрыгнет?», – подхватил другой. А я стояла на месте. Туго соображала. Не так. Не соображала вовсе. Ступор: и физический, и эмоциональный. Психическое потрясение и реальная угроза жизни. Вдруг все стало, как прежде. Твердые безобидные стены. Сознание выбралось из клетки, инстинкты отступили. Они открыли дверь и, как ни в чем не бывало, ушли на урок. Быстро сменили тему, претворились, что это вовсе не они были монстрами мгновение назад. Не извинились. Не спросили о самочувствии. Не помогли оправиться. Монстры в детской плоти. Не иначе».
– Давайте еще раз вернемся к тому случаю. Ваши одноклассники обманом заманили вас и заперли в туалете, – без интереса проговорила Вальковски. – И вы обозлились?
– Я не просто обозлилась, – с презрением ответила Лиза, кидая на следователя взгляд исподлобья. – Я получила травму. Я больше не чувствовала себя в безопасности и замыкалась. И никого не оказалось рядом.
– А как же Нина? Федор?
– Нина упрекнула в беспомощности. В этом вы с ней похожи. Федор из-за чувства вины не мог находиться рядом. Избегал. А тему с взрослыми мы уже обсудили.
«Федя долго и нудно вымаливал прощенья. Нина на следующий день исчезла. Сбила машина. Об этом писали в газетах и говорили по новостям. Вчера видела сон, где я – свидетель того, как Нину на полной скорости сбивает черная машина. Она мчит так быстро, что глаза не поспевают за ней. Я мельком замечаю беспечное лицо водителя. Он курит. Разговаривает по телефону. Загорается зеленый, и единственный пешеход переходит дорогу. А машина, кажется, и не думает тормозить. О чем думает водитель? Он точно в здравом уме. Нина наконец замечает опасность, но о чем думает она-то? Ведь продолжает идти!
– Остановись! – кричу я не то Нине, не то водителю. Но оба не слышат.
Скоро водитель, видимо, занервничал и включил голову, потому что машина начала сбавлять скорость и сигналить. Нина останавливается, но столкновение все же происходит. Неизбежный конец. Не хочу описывать дальнейшие подробности сна – тошно. Кровь, торчащая из колена кость, крики людей... Где они были раньше, эти люди. Думали, пронесет? Не видели? Или проигнорировали?
А Федю я простила. Он не виноват. Его тоже обманули монстры. Юные бесы. Предложила ему вместе пойти проведать Нину. Отказался.
– Я не с ней дружу, – говорил он, – я с ней даже не общался.
– Как хочешь, – я обиделась на него. Мог бы и поддержать».
Вальковски зарыла дневник и на немой вопрос Лизы, ответила, что на сегодня хватит.
– Значит, до завтра?
Вальковски не ответила и вышла.