Осколки детства
Я не спала.
В углу, рядом с комодом, тускло мигал ночник, отбрасывая на потолок расплывчатую тень — как пульс.
Марк сопел, уткнувшись в мой бок, и только его дыхание напоминало, что ночь не выдумана.
А всё остальное... всё остальное будто отклеилось от реальности.
Боль в боку была тупой, будто кто-то вдавливал в кожу костяшки пальцев.
Я дотронулась — тихо, чтоб не разбудить.
Синяк. Значит, всё-таки кто-то из них попал. Или я не успела уклониться?
«Флэшбек»
— Подбородок вниз. Локти выше. Не давай им места.
Голос, грубый, но с заботой, словно наждаком по стеклу.
— Ты маленькая — значит, будешь бить первой. Поняла?
Мне двенадцать. Я стою в гараже. Пахнет металлом, соляркой и потом.
На мне мужская старая футболка, доходящая до колен, и перчатки — большие, тяжёлые, будто скроены не для меня.
Кирилл — мой двоюродный брат, только что вернулся в увольнительную. И в этот вечер он не пил. Это был редкий, тихий вечер.
— Падай. Быстро. Учись правильно падать.
Я падаю. Больно. Холодно. Пыльно.
Он кивает.
— Вот. А теперь вставай, как будто жизнь зависит. Потому что зависит.
И тогда я впервые поняла, что не всегда защищают. Иногда — учат выживать.
«Настоящее»
Я снова открыла глаза.
Всё тот же потолок. Всё то же дыхание Марка.
Но ладонь дрожала — не от страха, а от злости.
Не на себя. Не на того, кто ударил.
На всех, кто когда-то решил, что я — ломкое, удобное.
«Флэшбек»
— Ты девочка. Ты должна быть мягкой.
— Я глина. Но глина — не слабость, — ответила я тёте однажды.
Она не услышала. Или сделала вид.
Иногда я ночами ходила в тир. Платила за полчаса, дрожащими руками засовывала купюры.
Пистолет в руке — тяжёлый, но честный.
Он не кричал, не говорил, как надо жить. Просто слушал.
Каждый выстрел — как пункт в договоре самой с собой:
"Ты не исчезнешь".
«Флэшбек»
Мне 11
Комната пахла чужим.
Не просто другим стиральным порошком или мебелью — а жизнью, которая жила без меня.
Каждая вещь говорила: "Ты — гость. И надолго лучше не задерживайся."
Я стояла в дверях, не зная, куда поставить чемодан. Он был тяжёлый не от вещей, а от того, чего в нём не было: маминого платка, папиного блокнота, ключей от квартиры, которая больше не существовала.
Тётя не смотрела на меня. Только вздохнула:
— Раскладывайся. Там раскладушка. Постель сама достанешь. Я устала.
На раскладушке лежало покрывало в цветах, выгоревшее посередине, как от солнца или старых слёз.
Я села на край — и он сразу скрипнул, будто возразил.
Сквозняк хлопнул дверью в ванной. Где-то тикали часы, меряя чужое, не моё время.
Я не плакала.
Не могла. Слёзы, как будто, остались там — под тем деревом, у кареты скорой помощи, где мама лежала с пустыми глазами, а папа...
Я не хочу вспоминать.
Не сегодня.
Я просто сжала в руках одну вещь, которую успела спрятать.
Лист из бабушкиной тетради.
Один. Только один.
Старый, с пятном от варенья и надписью её рукой:
"На каждый день печаль — по ложке мёда. Не меньше."
Я прижала его к груди.
Потом тихо встала, подошла к кухонному шкафу. Открыла. Нашла мёд. Чужой, не бабушкин. Горький.
Но я всё равно съела ложку.
Прямо стоя у окна.
Просто потому что — бабушка бы так сказала.
За спиной раздался голос тёти:
— Сладкое на ночь — вредно.
Я кивнула.
И осталась стоять.
Молча. Как мебель.
Как гость, который понял: плакать здесь не будут. Никогда.
***
«Флэшбек:Выстрел»
— В кружок запишешься, — бросила тётя за ужином, даже не подняв глаз.
Суп — как всегда, пересоленный. Или мне так казалось.
— Шитьё. В библиотеке у дома. Там девочки твоего возраста. Не будешь всё одна да молчком.
Я не ответила. Ложка в руках дрожала — от соли или от злости, я не знала.
Я устала быть тем, кто должен быть благодарен за угол, за суп, за каждую подачку тепла.
— Я не хочу, — сказала я. Тихо, но достаточно, чтобы тётя подняла глаза.
В её взгляде было что-то...
Как будто я разбила дорогую вазу.
Как будто предала.
— Не хочешь? А что ты хочешь?
Она отодвинула тарелку.
— Опять свои книжки? Опять в угол со своим мишкой?
Я не знала, как объяснить. Что-то внутри шевелилось — колючее, голодное, другое.
⸻
Через три дня я стояла перед серым зданием с облупленной табличкой: "Клуб практической стрельбы. Вход с 12 лет."
Мне было одиннадцать. Но я пришла.
С маминой старой курткой на плечах, со школьным рюкзаком, в котором лежал только один лист — с бабушкиной надписью и вырезкой из журнала: "Самозащита — право, а не привилегия."
Дверь открыл мужчина с короткой стрижкой и лицом, как у камня.
Он посмотрел на меня, прищурился.
— Ошиблась дверью?
Я не дрогнула.
— Нет. Я хочу научиться стрелять.
Он молчал. Потом кивнул.
— Родителей подпись принесла?
Я не ответила.
Только вытащила из кармана сложенный вдвое лист — поддельный, с закорючкой, которую я вывела сама.
Он ничего не сказал.
Только посмотрел мне в глаза.
Долго.
Словно видел не девочку, а боль, спрятанную под ребрами.
— Хорошо, — сказал. — Если не испугаешься шума — оставайся.
⸻
Первый выстрел оглушил меня.
Он отдался в теле, как удар током.
Я вздрогнула, зажмурилась — и вдруг впервые за недели почувствовала себя живой.
Не потерянной. Не сломанной.
А настоящей.
— Локти не разводи, — услышала я. — Дыши ровно. Целься не глазами, а сердцем. Оно знает.
Я нажала спусковой.
Пуля ушла чуть вбок, но...
Мне не было стыдно.
Мне было спокойно.
Впервые с того дня — спокойно.
***
«Флэшбек: Кулак не для того, чтобы мстить»
Мне 13 лет
Он приехал без предупреждения.
В доме запахло табаком и армейским мылом, и тётя закричала с кухни:
— Не трогай пальцами мои скатерти, Артём!
Он только рассмеялся. Голос — как у старых магнитофонов, немного хриплый, будто поцарапанный.
Я выглянула из-за шкафа.
Он был высоким, в чёрной футболке с гербом, в ботинках, которые гремели, как шаги в казарме.
— Это она? — спросил, глядя на меня.
— Она, — буркнула тётя, — только не порть ей голову. Она тихая. Ей жить надо, не буянить.
Он не ответил. Просто пошёл ко мне и протянул руку:
— Тёма.
Я не взяла. Смотрела.
— Ну, как хочешь. Я всё равно покажу тебе один фокус.
⸻
Он повёл меня во двор.
Мокрый асфальт. Скамейка, облупленная временем.
В руке — пустая пластиковая бутылка. Он поставил её на кирпич.
— Видишь? Вот это — цель.
Он сжал кулак.
Ударил.
Бутылка взвизгнула и отлетела.
— А теперь ты.
Я смотрела на свои ладони. Маленькие. Девчачьи.
Он опустился на корточки:
— Ты не из тех, кто бьёт, чтобы убить. Ты — из тех, кто бьёт, чтобы остаться собой.
Он взял мою руку. Направил.
— Вот здесь сила. В спине, не в кулаке. В том, как ты решаешь бить, а не как бьёшь.
Я ударила. Неловко. Пальцы зазвенели.
Он не рассмеялся.
— Хорошо. Завтра ещё раз.
⸻
На третий день я уже попадала.
На пятый — бросала бутылку выше.
На седьмой — он дал мне ленту, чтобы перевязать кисти.
— Это не для стиля. Это чтобы не сломать себя раньше времени.
⸻
Он ушёл через месяц.
Перед отъездом протянул мне свой жетон — настоящий, тяжёлый.
— Не теряй. И не думай, что сила — это когда бьют первым. Сила — это когда не дрожишь, если придётся встать за себя.
***
«Флэшбек: Однажды, возле киоска»
Мне 14 лет
шла домой короткой дорогой — мимо продуктового, через двор с облупленным ларьком.
Ветер таскал целлофановые пакеты, а где-то в подвале скрипела дверь.
Я уже пожалела, что не пошла по главной улице. Но было поздно, а я хотела успеть до прихода тёти — иначе снова будут вопросы. И упрёки.
— Отдай, дура! — донеслось сбоку.
Я остановилась.
Два мальчишки. Старше меня.
У стены — девочка, лет девяти. Щуплая, с рюкзаком, который казался больше неё самой.
Один держал её за воротник. Второй рылся в рюкзаке.
— У меня там ингалятор, — всхлипывала она, — пожалуйста...
И тут что-то включилось.
Голос Тёмы.
"Ты не дрожишь, если придётся".
— Эй. — Я сказала это слишком громко.
Они обернулись. Один скривился:
— Это не твоё дело, малышка. Иди, куда шла.
Но я уже не могла.
Подошла ближе.
— Отпусти её. Сейчас же.
Тот, что рылся в рюкзаке, фыркнул:
— Ты кто? Герой кино?
Я не ответила.
Пальцы сжались в кулак, как он учил.
Дыхание в спине. Стойка. Шаг вперёд.
— Я сказала: отпусти.
Он дернулся ко мне, как будто хотел напугать.
Я ударила.
Это было как во сне — коротко, резко, в челюсть. Его голова откинулась, он зашатался, как будто не понял, что девочка с косой может ударить.
Второй оттолкнул девочку — она упала — и кинулся на меня.
Я отпрыгнула, ударила в живот.
Точнее — как смогла. Он заорал, схватившись за брюхо, и выругался.
— С ума сошла?!
Они убежали.
Один споткнулся. Второй матерился. Я стояла, будто в тумане.
Пальцы болели. Дыхание сбилось.
Девочка всхлипывала, хватая рюкзак:
— Спасибо... я... там правда ингалятор...
Я кивнула.
Молча.
⸻
Когда пришла домой, тётя ничего не заметила. Только буркнула, что "воняешь пылью, как будто в драке валялась".
А я закрылась в ванной.
Руки дрожали.
Я смотрела на синяк на костяшках.
И думала, что это страшно.
И правильно.
***
После той драки я стала замечать: мир перестал быть плоским.
В нём появилась глубина.
Каждый переулок казался угрозой.
Каждое слово — возможной искрой.
И я знала, что не могу вернуться в наивность.
— Где ты так покалечила руку? — тётя выдернула из моего рта зубную щётку, когда я вяло пыталась объяснить, что "упала с лестницы".
— Не ври мне, Т/и. Ты снова с этим... Тёмой?
Я не ответила.
Она щёлкнула ногтем по стакану, где стояла щётка.
— Ты не для драк родилась. От матери осталась только кожа да взгляд. И то — уже не тот.
После этого она спрятала мои кроссовки.
Заперла шкаф.
Сказала, если ещё раз узнает — отправит в интернат.
Но я не могла остановиться.
Иногда... вечером, когда тётя дремала под сериал, я вытаскивала из-под дивана старую форму, накидывала куртку, и выбегала через балкон.
На остановке у магазина, где не горел один фонарь, меня ждал он
Тёма.
— Поздно уже, — хмурился он. — Что если бы тебя поймали?
— Что если бы меня поймали в другой жизни и я не знала бы, как себя защитить?
Он смотрел на меня долго. Потом только кивнул.
Мы тренировались молча.
Я падала.
Вставала.
Училась, что сила — это не крик и не кулак. Это стойкость. Выдержка. Молния под кожей, которую ты выпускаешь только тогда, когда нужно.
— Твоя фигура — это преимущество, а не слабость, — говорил он, когда я жаловалась на синяки. — Они тебя не ждут.
— Кто — они?
— Все, кто когда-нибудь решат, что ты просто девочка.
А потом...
«Переход в настоящее»
Я лежу на кровати.
С Марком, его дыхание — в моём ключице. Он свернулся, как котёнок, тихий и безмятежный.
Я глажу его по волосам. Осторожно.
Как гладили меня, когда я была маленькой.
Хотя нет — меня никто не гладил.
Это я учусь теперь — быть тем, кого не было у меня.
Он спит.
А я думаю о Тёме.
О запахе зала. О том, как он сказал однажды:
"Ты станешь крепче, чем твоя память. Просто не отступай."
Я обнимаю Марка крепче.
Он шевелится, и я наклоняюсь, целую в макушку.
Он пахнет тёплым молоком и чем-то... своим.
Домом.
Таким, какого у меня никогда не было.
И вдруг всё внутри замирает.
Спокойствие. Без тревоги. Без тревоги впервые за долгое время.
Я закрываю глаза.
Мы дома.
Пока что.
Пока никто не видит