Испытание?...
Один из них подошёл ближе.
— А ты ничего такая, можно и развлекаться— пробормотал он, склонившись ко мне. Его палец скользнул по моей щеке, оставляя после себя липкий след.
Марк не дышал.
Он смотрел.
На меня.
Ждал.
И я знала: он запомнит этот миг. Запомнит меня — или моё поражение.
Поэтому я улыбнулась.
Ему.
Спокойно.
— Всё хорошо, солнышко. Я с тобой.
А потом — двинулась.
Сначала — тишина.
Густая, как перед бурей.
Марк не дышит.
Пальцы на моей щеке — холодные, уверенные.
Взгляд блуждает, не ожидая сопротивления.
Но я уже считала.
Трое ближе двух метров.
Оружие — у двоих. Один расслаблен. Один увлечён съёмкой.
Один — у меня в пределах досягаемости.
Они думают, я жертва.
Но я — мать.
Пусть и не по крови. Но по обету.
Я двинулась.
Внутри — молния.
Снаружи — штиль.
Первый — прямо в гортань.
Костяшки пальцев ударили точно, резко, без крика. Он захрипел, глотая воздух, которого уже не было.
Я схватила его за ухо, потянула вниз, врезала коленом в лицо.
Второй — сбоку.
Поворот бедра, нога — в колено. Хруст — как сухая ветка. Он упал, воя. Пистолет из его рук полетел в сторону, блеснул в воздухе.
Марк не закричал.
Он смотрел.
С раскрытым ртом.
С ужасом.
С верой.
Третий — потянулся к оружию.
Я была уже рядом.
Схватила его запястье. Повернула.
Треск. Пистолет выстрелил в потолок, как предсмертный крик.
Я вырвала его.
Рука горела, но держалась.
Подняла ствол.
— Марк, — голос мой был ровный, чужой. — Закрой глаза.
Он не закрыл.
Он не мог.
А я — не могла ждать.
Повернулась.
Выстрел.
Шрам — в бедро. Он упал, заорал. Не смерть. Предупреждение.
— Ты думаешь, я просто няня, — сказала я, подойдя ближе. — Но у меня была своя жизнь. До.
— Ты ошибся, Шрам. Я — не часть его слабости. Я — часть его ярости.
Марк стоял за мной.
Маленький. Невинный.
Но теперь — мой.
Как сердце.
Двери склада не открылись — их выбили.
Металл грохнул о бетон так, что потолок затрясся, и свет моргнул.
Их было много. Люди Александра. Но я увидела только одного.
Он шёл первым.
Без оружия наготове.
С лицом, вылепленным из гнева.
Вся рубашка — в крови. Не его. Это видно сразу. Он не был жертвой. Он был наказанием.
Взгляд его нашёл меня за долю секунды.
Застыл.
Затем — вниз, к пистолету в моей руке.
Потом — на Марка.
Жив.
Дышит.
Шрам ещё дёргался на полу, крича, и тогда Александр пошёл к нему.
Не спеша.
Как волна к берегу. Неотвратимо.
Марк сорвался с места.
— Папа!
Он вбежал в его объятия, как в крепость.
Александр опустился на колени. Обнял его, крепко, будто пытался собрать из осколков.
— Он... — Марк задыхался от слов. — Папа, мама их всех побила! Она как... как Бэтмен!
Я стояла.
С пистолетом в руке.
Руки дрожали.
Но взгляд — ровный.
Александр поднял глаза на меня.
Долго.
Медленно.
Тишина между нами звенела, будто она сама знала, что всё изменилось.
— Ты... — начал он, но не договорил.
Я подняла подбородок.
Я хотела, чтобы он видел. Всё. Кровь на куртке. Порванный рукав. И Марка — живого.
— Ты знаешь, кто я? — спросил он тихо. Но не глухо.
Он не прятался.
Он спрашивал по-настоящему.
— Теперь знаю, — ответила я.
Он кивнул. Медленно.
И понял, что уже поздно прятаться.
Мы ехали в машине молча.
Александр за рулём.
Марк — между нами, но прижат к нему.
Он не мог сидеть спокойно — и не должен был.
— А потом мама его... бах! — руки его имитировали взрыв. — А второго вжух! — и тот аж улетел! Папа, ты бы видел!
Он сиял.
Не понимал, что это был не фильм.
Что это была кровь.
Моя. Их.
Что мои руки дрожат всё ещё не от адреналина, а от того, что я почти потеряла его.
Я смотрела в окно.
И не видела дороги. Только вспышки.
Лица.
Пальцы, тянущиеся к Марку.
Его глаза — когда я сказала: «Закрой».
Но он не закрыл.
Он запомнит всё.
Александр молчал.
Всю дорогу. Только руки его сжимали руль так, что суставы побелели.
Когда мы въехали во двор, он заглушил мотор, но не вышел.
— Ты могла погибнуть, — сказал он тихо, но жёстко.
Я повернулась к нему.
— А Марк? — голос мой был хриплый. — Он мог погибнуть.
Он посмотрел на меня впервые за весь путь.
Не как наниматель.
Не как отец.
Как человек.
Сломанный. Уставший.
Ответственный.
Он сжал кулаки.
— Больше такого не будет.
Я не ответила.
Потому что знала: будет.
Рано или поздно.
И я буду готова.
Ночь.
Дом погрузился в тишину, такую непривычную после криков, выстрелов, команд.
Марк спал, свернувшись клубком у меня на кровати.
Я гладила его волосы, пока дыхание его не стало ровным.
Тогда дверь приоткрылась.
Без стука.
Он.
— Он не отпускает тебя даже во сне, — сказал Александр, глядя на сына. — Держится. Будто боится, что ты исчезнешь.
Я не обернулась.
— А ты? Боишься?
Пауза.
Он вошёл. Закрыл за собой.
— Это была проверка.
Я подняла голову.
— Что?
— В парке. Я хотел, чтобы мои люди проследили. Проверили, на что ты способна. Как поведёшь себя в опасности.
Он провёл рукой по лицу.
— Но это были не мои люди.
Я замерла.
— Тогда чьи?
Он не ответил сразу.
Потом медленно сел на край кровати.
— Ты права. Я мафия. И это — не фигура речи. Не игра.
Он провёл пальцами по лбу, как будто пытался стереть собственное лицо.
— И теперь ты внутри. Глубже, чем я собирался тебя впустить.
Я посмотрела на Марка.
На его лицо. Такое же, как на фотографии. Как у той, которую я заменяла.
Я тихо сказала:
— Я уже была внутри. С того дня, как он впервые назвал меня мамой.
Александр посмотрел на меня.
Тишина между нами стала мягкой.
Но острее.
Он встал.
— Отдыхай. Утром поговорим.
Он вышел.
Я осталась.
С ребёнком, который верил, что я его мама.
С сердцем, которое уже больше не моё.
С тишиной, в которой я уже не просто няня.
Я — часть семьи.
И часть войны.