Глава IV
Вся в холодном поту я пробудилась от очередного кошмара, медленно встала с влажной простыни, которую еще ни разу не меняли за всю неделю моего нахождения в этом месте. Поднялась раньше положенного времени, застав рассвет, я молча накинула кофту сверху пижамы пастельно-мятного оттенка и подошла к окну, в котором наблюдала горящий восход — он завладевал алым пламенем синее небом.
Рядом с моей койкой, перед самым окном, стояла пустая кровать с затрепанным матрасом. Постояльцы этой больницы говорили, что больной занимавший ее последним был самоубийцей. В итоге он добился своей цели с помощью разбитого зеркала в душевой. Санитары и медбратья ничего не успели сделать, как он перерезал сонную артерию на своей шее. Доктора утверждают обратное, они опровергают эти бредни тем, что ему помогло лечение, и семья забрала его домой. Конечно, психам нельзя доверять... Но я теперь одна из них.
Страшилками об этом месте детей пугали с самого детства. Невероятно, но многие симулировали разные психические наклонности: одни ради адреналина, другие ради справки, которая может спасти от армии. Но больше десяти дней никто не выдерживал, кроме одного человека. Полгода назад сюда поступил восемнадцатилетний парень с целью не попасть в армию. Он должен был находиться здесь двадцать один день, теперь мальчишка в соседней палате около ста двадцати дней. Мой вам совет: если хотите адреналина или скрыться от военкомата, лучше идите и прыгните с пятиэтажки.
Повернув голову в правую сторону, где стояла еще одна кровать, что уже не пустовала, на ней спала моя соседка — женщина примерно тридцати пяти лет. У нее была прическа как у мужчины, на ее сальных черных волосах с легкостью можно было разглядеть большие куски перхоти, синие глаза опухшие от слез, покусанные пухлые губы и ярко выраженные скулы от истощения. Она не говорила, так что о ней мне рассказывали больные. По их словам мне стало понятно, что ее дети погибли в автокатастрофе. Мальчик и девочка перебегали дорогу спеша к своей любимой мамочке, к сожалению, они не успели оказаться в объятиях матери как их сбила машина. У женщины был шок, она потеряла способность говорить, и приобрела частые приступы нервного срыва. Для ее мужа она оказалась слишком большим бременем, так что он с легкостью избавился от этой тяжести. За все семь дней я три раза просыпалась от стонов исходящих от истеричного припадка, после которого ни она, ни я не могли продолжить сон.
Смотря на нее под лучами утреннего солнца, в моем сознании всплыло воспоминание о последней встречи с матерью.
***
Она появилась на второй день после того, как оставила меня здесь. Мама пришла с небольшой клетчатой сумкой, в которой лежали мои вещи и ванные принадлежности с резиновыми шлепанцами. Мы не поднимались на третий этаж к моей палате, у нее не было желания смотреть в какой обстановке живет ее дочь. Думаю, она боялась, что ожидания могут оправдаться. Перед входом в отделение, сидя на деревянной скамейке, она пыталась начать разговор, который поддерживать у меня совсем не было желания.
— Женечка, пойми, мне совсем не хочется оставлять тебя здесь одну. Если бы у меня не было уверенности в Дмитрии Александровиче, я не доверила бы тебя ему, — сочувственно наклонив голову вниз, приглушенно проговаривала она. — Люблю тебя, дочка, — сказала мама, отчаянно пустив слезу.
Ее слова меня сильно разозлили, она что-то задела внутри. Мне хотелось закричать во весь голос, но я не могла себе этого позволить чтобы ещё раз не оказаться в хватке санитаров. Зажав в правую руку сумку с вещами, я развернулась и тихо ушла. Ни разу не обернувшись в сторону матери. Обида засела глубоко внутри, и разьедала меня с каждым днем все сильнее.
***
— Подъем! Солнце уже встало, — открывая двери, будила с криком медсестра.
Затем громко хлопнула дверьми и направилась к следующей палате. Моя соседка с тяжестью открыла беттоные веки, не произнося ни звука. После она устремила свой взгляд на мне, и слегка приветственно кивнула.
— Доброе утро, Светлана, — сказала я, и вышла из палаты.
Часы были первым на что я обратила внимание в отделении, они показывали без двадцати семь – время утреннего туалета для тех, кто сами не могут о себе позаботиться. Таких больных в этой больнице все считали живыми трупами. Для медработников они были прогнившими овощами, от которых исходит гнилая вонь. Думаю, в обязанности медсестер должны входить забота и гигиена о пациентах, жаль, что только они об этом не знают, и не особо заботятся о чистоплотности больных.
— Ми-и-илашка! — выкрикивал мужчина, поглупому натягивая на себя улыбку.
Я развернулась на голос, и заметила направляющегося ко мне Боброва. Слишком уж, жизнерадостного жителя этого места.
— Здравствуй, — из вежливости поприветствовала я.
Мужчина наигранно нахмурил лицо и произнес:
— Эй, но почему так официально? Официально! — сказал он, топнув ногой. — Мы же теперь семья, разве нет?
— Прошу, Бобер не говори так больше, — со скребущей душу тревогой, проговорила с растянутым выдохом.
— Почему, мила-а-аш?
— Я боюсь, что это место станет для меня таким же важным, как и для тебя, — сквозь зубы ответила я.
Бобров опустил глаза и подбородок к низу, и сказал то, что я совсем не ожидала услышать:
— Женя, поверь, это не наихудшее место в котором могут оказаться такие как мы. Я молюсь, чтобы не попасть на последний круг ада... ада.
Это был первый и последний раз, когда он обратился ко мне по имени. Тогда я не понимала о чем говорил Бобров, но позже я узнала как там — на «последнем кругу ада».
— Хорошо, Бобер. Понимаю, в твоей жизни были места и похуже.
Он в ответ рассмеялся, взял меня за руку и потащил на завтрак. Столовая в этой больнице была небольшой, а пациентов, напротив, немалое количество. Все сидели впритык друг с другом, просто мест действительно не хватало. Некоторые устраивались на полу в углу, так поступали обычно одиночки, которые боялись остальных. Первые четыре дня так делала и я. Изначально мне приходилось завтракать на мокром полу, который каждое утро должна протирать санитарка.
В палату было строго запрещено приносить еду, видимо они боялись, что заведутся муравьи. Странно, что тараканы бегающие по стенам им совсем не мешали.
Бобров потянул меня к своим нервозным и так же агрессивным дружкам, к которым мне совсем не хотелось. Я вырвалась с его хватки, и присела рядом со стариком, который здесь по желанию его детей и внуков. Еще рядом с нами была моя соседка по палате и мужчина, который ни с кем не разговаривал кроме как с голосами в голове. В тот день был не самый отвратительный завтрак: гречневая каша с паровой котлетой, белый хлеб с маслом и несладкий зеленый чай. Дружки Боброва были громче всех, а вот мои соседи ели молча. Спасибо им за это. Конечно, Алексеев бубнил что-то себе под нос, но это совсем нам не мешало.
После завтрака все направились в свои палаты, некоторым дойти помогли санитары. Мы с соседкой в полной тишине, вместе шли в свою комнату. Каждый думал о своем, но в то же время не был один. Женщина сразу же присела на свою кровать, а я как всегда направилась к окну. На часах было около начала девятого — время обхода и приема лекарств. Примерно через 10 минут пришла очередь палаты под номером двадцать три — моей комнаты. К нам зашел Дмитрий Александрович, как всегда с идеально уложенными шоколадными волосами, и в прекрасно выглаженном халате.
— Доброго утра, дамы, — произнес психиатр.
Моя соседка, как всегда молчала, только пару раз кивнула в ответ. А я в свою очередь кланялась со злорадством в глазах, и сказала с иронией:
— Доброго? Смешно! — я попыталась в этот момент усмехнуться, чтобы воссоздать подобие уверенности перед психиатром, но страх в глазах выдал меня. — Дмитрий Александрович, чем сегодня Вы решили нас удивить?
Врач подошёл ко мне, сокращая дистанцию до метра, затем словно намекая на угрозу, проговарил:
— Евгения, я вижу тебе начинает нравиться здесь. Может, ты хочешь остаться с нами на дольше, нежели мы предполагали?
Я опускаю голову, как провинившийся ребенок и отвечаю:
— Нет, доктор.
Да, не надолго хватило моей так называемой смелости.
Его губы невольно расползлись в довольной улыбке, когда он самодовольно заговорил:
— Вот и хорошо, а сейчас будь добра, прийми свое лекарство, — сказал он, протягивая руку с таблетками Стелазин и Сероквель.
Затем психиатр ждет пока я их выпью. После разворачивается, вальяжно бросает пакетик с лекарствами на кровать с соседкой, и выходит за дверь. Я достаю таблетки, которые языком передвинула к нижней челюсти и щеке, чтобы Дмитрий Александрович не заметил, что я не приняла его препараты. Первые два дня, когда пила этот яд, были для меня кошмаром, в котором я была бесчувственным роботом – не испытывающим никаких эмоций. На третье утро мне стало страшно, что я решила запрятать таблетки между челюстью и щекой. Потому что знала: он проверит под языком и за щеками, но не так тщательно.
После часа скуки на палатной койке, двери в палату снова открылись с помощью того же психиатра.
— Евгения, ты хотела, чтобы я вас удивил. Ну, так что получай свой сюрприз, — сказал он, широко распахнув двери.
И я увидела то, что повергло меня в шок. В комнату вошел парень. У него были белоснежные волосы и таким же цветом брови, а его глаза серые, как небо перед дождем. Кожа бледная, словно чистый холст, только тонкие губы были оттенка нежных лепестков алой розы.
— Знакомьтесь, этот молодой человек – ваш новый сосед, — сказал Дмитрий Александрович, прерывая со мной зретильный контакт. Он перевёл внимание на парня, что стоял у него за спиной: — Филипп, добро пожаловать, — с улыбкой произнес врач, указывая рукой по направлениию к койке возле окна.
Моя соседка никак не отреагировала на его слова, в отличии от меня. Я же в свою очередь возмутилась:
— Как наш сосед? Он же парень, и не может проживать с нами в одной палате.
На что психиатр с безразличием ответил:
— Конечно, но, к сожалению, мест нет, а в вашей комнате есть свободная кровать. Разве мы можем отказать человеку, нуждающемуся в нашей помощи?
Я подошла поближе к врачу, и вдруг неизвестно откуда набралась смелости посмотреть ему в глаза и сказать:
— А разве, я здесь для того чтобы помогать другим? Думаю, мне и Светлане не хотелось бы жить с парнем. И это уже не наша забота как именно вы будите его лечить.
Мне показалось, что он немного разъярен. Его лицо как будто окаменело, а вены на шее слегка вздулись. Затем он повернулся к парню и сказал:
— Филипп, можешь занять кровать возле окна. А, ты, больная поприветствуй гостя, — не обратив и малейшего внимание на мои прежде сказанные слова, он продолжил. Затем слегка наклонился, и приглушенно произнёс над моим ухом: — Надеюсь, тебе помогают лекарства, а если нет, ну что ж, тогда мне придется прибегнуть к более сложным методам.
От его слов по телу пробижала дрожь, заметив мою реакцию, психиатр снова стал все также усмехаться. После выпрямился, и выходя за дверь проговорил:
— Не беспокойтесь, вы подружитесь.
Я сделала тяжелый вдох, проглотив немного воздуха. После повернулась к своему соседу и с натянутой полуулыбкой поприветствовала:
— Я Женя, и прости, что так...
— Не стоит. Кстати, можешь называть меня просто Фил, — с легкой улыбкой, и добротой в голосе говорил парень. — И да, приятно познакомиться, Женя.
Меня удивило, что его лицо не выглядело измученным и уставшим, как у всех остальных пациентов. А руки совсем не дрожали от страха, как у меня когда я попала сюда. Парень раскладывал свои вещи на стул, стоявший возле его кровати, и среди них я заметила интересную вещицу.
— Что это? — заинтересовано, спросила я.
— А, это – ловец снов. Благодаря ему, мне перестали сниться кошмары.
Я недоверчиво закатила глаза, он заметив это прохихикал и сказал:
— Что, не веришь?
— Если честно, нет, — ответила я.
— Ну, конечно, никто не верит. Хочешь, докажу, что он правда ловит кошмары? — с прищуром в глазах, прошептал Фил.
— И как же? — навострив уши, я поближе подошла к нему.
— Так уж и быть, дам тебе на одну ночку свой оберег, — сказал он, протянув мне эту вещицу.
— А как же ты? Не будет страшно спать на новом месте без него?
Он почти вплотную приблизился ко мне, и подмегнув левым глазом, сказал:
— Не парься, я не из пугливых.
— Фил, да я уже это поняла, — проговорила сквозь глумливый смешок, с мыслью: это же надо быть таким самоувереным и спокойным, находясь в психушке.
Он лёгкой ухмылкой отреагировал на мои слова, и за все время нахождения здесь, на моем лице впервые проявилась настоящая улыбка.
Дмитрий Александрович оказался прав, мы действительно подружились. Филипп стал первым и последним моим другом в этом месте.
В течении следующего часа, мы вместе сидели на его кровати и разговаривали о здешних обитателях. Я рассказала ему о Боброве, о том как он повторяет слова, любит притворяться врачом и давать всем клички, как мне «Милашка». Филу стало интересно, какую кличку он мог бы дать ему:
— Как думаешь, а меня Бобер, каким прозвищем назовет?
— Не знаю, — я на секунду задумалась, а потом игриво продолжила: — может «Снежок».
— Не-е-ет, только не так, — вертя головой, отвечал Фил.
— Почему? Вроде прикольно, — говорила, жмакая край больничной простони.
— А по-моему, как кошачья кличка, — он вдруг скривился в лице.
— Хорошо. И как бы ты хотел, чтобы тебя называли?
Филипп сделал задумчивый вид, и через некоторое время произнес со серьезным лицом:
— Бенгал – сокращение от бенгальского тигра, — сколько же пафоса прозвучало от него.
Слова Фила меня немного рассмешили, и я продолжила свой рассказ о жителях этой больницы. Я рассказала об Алексееве, который вечно разговаривает со своим выдуманным дружком. Об алкашах, которые систематически лежат тут благодаря белочке. И других обитателях: овощах не испытывающих ничего. Во время нашего разговора мы успели посмеяться, погрустить и даже позлиться. Затем нас прервала криком медсестра:
— Ну что же, пора вас выгулять!
Слова тучной медсестры меня жутко взбесили, как я хотела ей все высказать, но не могла. Потому что, тогда бы мне вкололи Галоперидол, и я бы стала одной из тех кто ничего не чувствует.
— Не обращай на нее внимания. Когда-нибудь она окажется на этой же койке, — с заботой проговарил Фил.
Я встала с кровати, улыбнулась ему и протянула руку с предложением:
— Прогуляемся?
Он взял меня за ладонь, и я смогла ощутить тепло. Хоть с виду Фил был холодным, как снег. Но его душа грела, как костер зимним вечером. Открыв дверь, я посмотрела на соседку и произнесла:
— Светлана, пойдемте с нами.
Мы все вышли в прогулочный двор, который был огражден кирпичным забором. За пациентами наблюдало четыре санитара, иногда пробегали медсестры. Соседка сразу села на лавочку перед выходом. А мы с Филом прогуливались по лужайке, как я услышала:
— Ми-и-илашка, что за Умка рядом с тобой? — поинтересовался Бобров, заметив новичка.
Мы с парнем, смотря друг на друга, искренне рассмеялись. Бобров удивился смеху, ведь ранее он видел лишь отчаяние и боль на моем лице.
— Я, конечно, рад, что смог вас рассмешить, рассмешить. Жаль, что только не могу понять, понять, как у меня это получилось, — недоумивая, говорил Бобров.
— Бобер, понимаешь, мы надеялись на бенгальского тигра, а в итоге получили Умку.
Вот тогда Фил и приобрел себе прозвище «Умка».
Благодаря парню с глазами пасмурного неба, у меня появилась надежа. Жаль, что только обед не стал вкусней: все тот же картофельный суп на первое, макароны с маслом на второе, и кисель на третье. Но даже паршивая еда, рев медсестер, агрессивное отношение санитаров, и вонь стоявшая во всем здании не могли испортить тридцать первое марта — первый день за долгое время, когда мне не приснился кошмар. В ту ночь я побывала в гуще осеннего леса, где грелась возле костра с немецкой овчаркой по кличке Джим.