Глава 1. 2
Прошло четыре томительных часа изнурительных попыток выбраться наверх — её пальцы скользили по холодному, влажному камню, ногти ломались о его неровности, а дыхание, прерывистое и хриплое, эхом отдавалось в пустоте. Силы покидали её медленно, как песок, просачивающийся сквозь пальцы, пока она не ощутила, как тело её тяжелеет, а воля тает под напором усталости. Даяна отчаянно боролась со сном, её веки дрожали, словно листья на ветру, но утомление оказалось сильнее — неумолимым владыкой, что склонил её к покорности. Морфей, мягкий и коварный, обвил её своими невидимыми объятиями, унося в глубины глубокого, беспокойного сна, где сновидения переплетались с кошмарами, а тени прошлого шептались на грани сознания, оставляя её душу в смятении. В этом уязвимом состоянии, когда её тело расслабилось, а разум погрузился в забвение, она не услышала, как крадущиеся тени, подобно призракам древних воинов, начали медленно приближаться. Их шорохи, едва различимые в тишине, растворялись в эхе пещеры, смешиваясь с редкими каплями воды, падающими с потолка, и слабым гудением неоновых жил. Арена, казалось, пробудилась в этот момент, её древние недра задрожали, скрывая в своих глубинах нечто могущественное и зловещее, что ждало лишь сигнала, чтобы вырваться на свободу.
Когда Даяна очнулась, она обнаружила себя в комнате, что поражала своим величественным, но отчуждённым обликом — пространством, сотканным из контрастов, где она ощущала себя чужой, словно путник, забредший в запретные чертоги. Белоснежные стены, гладкие, как полированное стекло, отражали холодный, стерильный свет, лившийся из невидимого источника, что висел где-то над головой, подобно призрачной луне. В тонких трещинах этих стен, похожих на паутинные нити, пульсировали едва заметные кибернетические узоры — мерцающие линии, переливающиеся мягкими оттенками голубого и фиолетового, что напоминали вены забытой машины, всё ещё трепещущей в агонии своего существования. Эти светящиеся нити струились через стены, пронизывая пространство, словно нервные окончания древнего механизма, который, несмотря на свою неподвижность, сохранял слабый, но упрямый намёк на жизнь. Их тусклое, гипнотическое свечение создавало иллюзию движения — стены казались живыми, их поверхность дрожала, как дыхание умирающего мира, но это движение было обманчивым, ложным, подобно эху давно умолкнувшего голоса, что всё ещё блуждает в пустоте.
Даяна лежала на шёлковой кровати, чья мягкость граничила с неестественностью — ткань обволакивала её тело с нежностью, что переходила в жадность, словно пытаясь поглотить её целиком. Её конечности утопали в белоснежном одеяле, таком пушистом и лёгком, что оно напоминало облако, вырванное из небесного свода, но эта мягкость таила в себе коварство: одеяло, казалось, вытягивало из неё силы, медленно, но неумолимо, как если бы оно питалось её жизненной энергией, оставляя её в состоянии полудрёмы, где реальность и иллюзия сливались в тревожный хоровод. Её пальцы всё ещё сжимали кристалл, и его слабое, теплое свечение теперь было единственным маяком в этом странном, холодном мире, где каждая деталь — от мерцающих стен до шёлковых простыней — шептала о тайнах, которые она ещё не была готова постичь.
Ткань, холодная и гладкая, двигалась почти незаметно, словно живая, поглощая её усталость и страх, но оставляя в ответ гнетущее чувство пустоты. Это было не просто одеяло — оно казалось частью комнаты, частью этого странного мира, который сковывал её. Каждый вдох давался с трудом, будто воздух, слишком чистый и металлический, был лишён жизни. Он холодом проникал в лёгкие, усиливая ощущение, что сама комната давит на неё невидимой силой. В углах комнаты мерцали прозрачные экраны, вспыхивая случайными образами — фрагментами, которые исчезали, едва она пыталась их разглядеть. Они напоминали обрывки чужих воспоминаний, не поддающихся осмыслению. Пространство вокруг размывалось, ускользая от взгляда, а отражения её лица в полированных стенах искажались, превращая её в призрак этого мира. Сердце билось учащённо, но ритм лишь усиливал чувство беспомощности, будто она застряла между реальностью и сном, между своим телом и этим чуждым местом. Одеяло становилось всё тяжелее, словно впитывало её волю с каждым движением. Но в этом холодном коконе Даяна ощущала странное, почти гипнотическое спокойствие. Шёлк, касаясь кожи, шептал: «Отдохни. Расслабься. Ты в безопасности. Всё, что ты знала, осталось позади». Этот манящий комфорт пугал её. Почему её тянуло остаться? Пространство, холодное и технологичное, становилось всё более отстранённым, как застывший кошмар, в который она вошла без приглашения. Она чувствовала присутствие чего-то — или кого-то — в этом месте, но оно не было дружелюбным. Комната, казалось, наблюдала за ней, выжидая, пока она сдастся её воле.
Слёзы, горячие и тяжёлые, катились по щекам Даяны, отражая её внутреннюю боль. Она сидела, ощущая, как холод сковывает тело, а мысли мечутся в хаотичном вихре. Перед глазами всплывали образы Рея — его холодное лицо, равнодушный жест, момент, когда он толкнул её в бездну без малейшего предупреждения. Почему он так поступил? Что могло превратить его в такого жестокого предателя? И почему экскурсовод, стоявшая рядом, не отреагировала на её отчаянный крик, будто он растворился в пустоте пещеры? Сердце Даяны сжималось от боли, а разум лихорадочно искал ответы, цепляясь за обрывки логики в этом кошмарном мире. Она хотела кричать, требовать объяснений, но тело отказывалось повиноваться. Каждое движение давалось с невероятным трудом, словно невидимая сила приковала её к месту. Беспомощность становилась невыносимой, и Даяна замерла, погружённая в туман своих мыслей, надеясь, что ответы придут сами. Но, как часто бывает в такие моменты, пустота молчала. Внезапно тишину разорвал скрип открывающейся двери. В проёме появился неясный силуэт, медленно обретающий чёткость. Это был мужчина с мягкими, почти женственными чертами лица. Его золотые волосы, вьющиеся и длинные, струились до лопаток, переливаясь в тусклом свете комнаты. Он двигался с грацией, присущей лишь тем, кто привык повелевать. На его голове красовался терновый венец, но не обычный — шипы переплетались с яркими неоновыми нитями, пульсирующими голубым и алым, словно символизирующими не только власть, но и скрытую угрозу. Даяна невольно задержала взгляд на этом венце, чувствуя, как её сердце сжимается от смеси восхищения и страха. Перед ней стоял не просто человек — это был правитель, принц или монарх этого странного мира. Его присутствие наполняло пространство, подчиняя его своей воле. Он опустился на край кровати, его взгляд, пронизывающий и внимательный, изучал Даяну. В его глазах читалась смесь любопытства и холодной властности, будто он видел в ней не просто девушку, а загадку, которую можно разгадать или сломать. «Ослабла, моя девочка?» — его голос, мягкий, но пропитанный силой, резал воздух, как лезвие. Он говорил так, будто её слабость была очевидной, будто она не могла укрыться от его всепроникающего взгляда. Комната, казалось, сгустилась вокруг него, подчиняясь его присутствию. Даяна чувствовала, как её тепло, её боль, её смятение он воспринимает на каком-то глубинном, почти сверхъестественном уровне. Принц медленно поднял руку, но не коснулся её. Его взгляд скользил по ней, словно она была сломанным механизмом, который нужно починить. «Такая тёплая… Но душа полна ментальной грязи», — произнёс он, не обвиняя, а констатируя, как врач, диагностирующий болезнь. Но его слова намекали на нечто большее — на ритуал, который будет не просто исцелением, а трансформацией, полной боли и тайн. «Ничего страшного, мы почистим, — продолжил он, понижая голос до шёпота, пропитанного тёмной магией. — Никто не обещал, что это будет приятно. Но поверь, оно того стоит». Его слова звучали как обещание, но в них сквозила угроза, смешанная с манящей надеждой. Даяна чувствовала, как её воля слабеет под его взглядом, но в то же время в ней зарождалась странная готовность — неосознанная, инстинктивная. Принц наклонился ближе, и в его глазах загорелся многозначительный блеск. «Только есть одно условие», — произнёс он, и его голос стал серьёзнее, словно он открывал дверь в неизведанное. Даяна напряжённо вслушивалась, её сознание балансировало на грани страха и любопытства. «Мы проведём церемонию сплетения души», — продолжал он, и каждое слово падало, как заклинание, тяжёлое и древнее. — «Но сперва очистим тебя. После ритуала мы будем чувствовать друг друга».Тень ужаса скользнула по её лицу. Церемония сплетения души — это не просто ритуал. Это слияние, которое меняет саму суть существования, связывает два сознания на глубочайшем уровне. Даяна не была готова, но её страхи и желания сплетались в хаотичный узор, делая её уязвимой перед этим загадочным правителем. Она чувствовала, что её жизнь висит на волоске, и выбор, который ей предстоит сделать, определит не только её судьбу, но и саму природу её души.
«Ты же понимаешь, что больше не увидишь солнца и не вернёшься наверх». Слова Принца, назвавшегося Панакотой, упали, как тяжёлый молот, готовый сокрушить последние осколки надежды. В них звучала не просто угроза, а холодная, отстранённая уверенность, будто приговор был вынесен задолго до её падения в эту бездну. Даяна почувствовала, как слёзы, горячие и солёные, обжигают щёки, отражая бурю внутри. Это был не просто страх — это была боль утраты всего, что она знала: света, свободы, Рея. Его лицо, его предательский жест, когда он столкнул её в пропасть, вспыхивали в памяти, как раскалённые угли. Почему он так поступил? И почему экскурсовод, равнодушно стоявшая рядом, не откликнулась на её крик, словно он растворился в пустоте? Сердце Даяны сжималось, а разум отчаянно искал ответы, но находил лишь вопросы, эхом отдающиеся в её душе. Её губы дрожали, выдавая смятение. Она не могла смириться с тем, что её жизнь, её мечты, её любовь к Рею — Всё это отнято без права на выбор. «Дам тебе день на размышления», — произнёс Панакота, и его слова, словно милость палача, лишь подчёркивали безысходность. Время, отведённое ей, было не спасением, а отсрочкой, за которую она заплатит ещё большей болью. Отравление кристаллов, о котором он упомянул вскользь, добавляло срочности, словно невидимый яд уже начал своё дело, отсчитывая её последние мгновения. Каждый миг, проведённый в раздумьях, отдалял её от шанса на спасение, и Даяна это чувствовала. Стиснув зубы, она собрала остатки сил и хрипло выдохнула:
— Как вас зовут? И что, если я откажусь? Я хочу наверх! Рей… любовь моя! Панакота лишь улыбнулся — холодной, почти безжизненной улыбкой. Его глаза, тёмные, как звезда, поглощённая чёрной дырой, вспыхнули ледяным светом.
— Ты уже упала, как лист в бездну, — его голос был мягким, но в нём сквозила властная уверенность. — Твой путь теперь — по следам теней. Ритуал сплетения души был твоим последним шансом, но ты не успела. Твои ноги больше не ступят на землю света. Смирись.
Каждое его слово, словно каменные оковы, сжимало её сердце. Воздух вокруг сгустился, пропитанный холодом и мраком, о котором он говорил. Это была не просто тень — это была бездонная пропасть, пожирающая всё живое. Даяна чувствовала, как свет в её душе угасает, как жизнь, которую она знала, растворяется в пустоте. Её тело, словно пойманное в паутину, запутывалось в его словах, а надежда таяла, как утренний туман под безжалостным солнцем.
— Я хочу наверх! — её крик, слабый и отчаянный, эхом отразился в комнате, но был поглощён её же страхом. Наверху остался мир, полный света, где был Рей — её любовь, теперь далёкая, как звезда, ускользающая за горизонт вечной тьмы.
— Я хочу наверх! — повторила она, и в этом возгласе горела последняя искра сопротивления, крохотный луч, отчаянно борющийся с бездной. Но слова Панакоты, словно приговор, гасили этот свет. «Смирись», — произнёс он, и в его голосе не было ни жалости, ни сомнений. Тени, о которых он говорил, сгущались вокруг Даяны, сдавливая её душу. Она всё ещё цеплялась за борьбу, но с каждым шагом, с каждым вдохом чувствовала, как её воля тает, подчиняясь неизбежной судьбе, навязанной этим мрачным миром.