Симфония безумия

«Spiegel im Spiegel» Арво Пярт и «On the Nature of Daylight» Макс Рихтер.

«Музыка – это тишина между нашими ранами. 
И когда она заканчивается – начинается безумие».
– Из дневника Дж. Леймана.

Несколько лет пустя. Осень.   

Валери Вайс жила в мире, окрашенном в оттенки серого и черного. После выписки из психиатрической больницы, где она провела долгие годы, ее жизнь свелась к поиску покоя. Покоя, которого она отчаянно жаждала, но который казался ей таким же недостижимым, как далекие звезды. Ее квартира, маленькая и унылая, располагалась в старом, обветшалом доме на окраине города. Стены были выкрашены в бледно-желтый цвет, который теперь казался ей болезненным. Мебель - простая, функциональная, но лишенная души - была приобретена на распродаже и напоминала о безличности ее новой жизни.

Работа в небольшой библиотеке, расположенной в двух кварталах от ее дома, стала для нее спасением. Она пряталась за полками, за кипами книг, чувствуя себя невидимкой. Валери избегала ярких красок, громких звуков, людей, которые могли бы напомнить ей о прошлом. Она старалась не выделяться, слиться с толпой, быть просто тенью. Ее единственными компаньонами стали книги, которые она читала запоем, погружаясь в чужие истории, пытаясь убежать от своей собственной.

Валери отказалась от музыки и пения. Инструменты, когда-то бывшие ее лучшими друзьями, теперь пылились в самом дальнем углу другой комнаты, накрытые простыней и сверху заваленные другими вещами, напоминая о трагедии, которая навсегда изменила ее жизнь. Фортепиано, на котором она играла с матерью в бывшем доме, хранило воспоминания - болезненные и прекрасные одновременно. После автокатастрофы, унесшей жизни ее матери и сестры, музыка и пение стали для Валери синонимом боли. Ноты, когда-то приносившие радость, теперь звучали в ее голове как похоронный марш.

Каждое утро начиналось одинаково: Валери просыпалась от мерного тика часов, готовила себе кофе, съедала сухой тост и шла на работу. Дни тянулись монотонно, как нескончаемая мелодия, лишенная кульминации и разрешения. Вечера она проводила в одиночестве, читая книги, слушая тишину, которая, как ей казалось, становилась все громче.

Однако сегодня монотонная жизнь Валери дала трещину - возвращаясь немного пораньше с работы, Валери спустилась в метро. Вагон был полон уставших, спешащих, погруженных в свои мысли, людей. Она держала в руках книгу - «В лабиринтах лжи», пытаясь отвлечься от навязчивых воспоминаний. Как только поезд тронулся, из динамиков раздалась объявление о следующей станции, и вдруг... мелодия.

Валери замерла. Музыка проникала сквозь гул поезда, врезаясь в ее сознание, как нож. Знакомые ноты, сыгранные на синтезаторе, заполнили пространство вокруг нее. Это была мелодия из ее детства, та самая, которую она репетировала с мамой до трагедии. До-диез, соль, фа. Она помнила каждую ноту, каждый аккорд. Пальцы сжались, дыхание прерывалось, а книга выскользнула из ее рук.

- Это просто уличный музыкант, - пробормотала Валери себе под нос. - Просто совпадение.

Но ноты вонзились в сознание, как иглы: до-диез, соль, фа. Глазами подростка она сидела в машине, слышала тот же мотив... и крик. Валери заблокировала рвущиеся воспоминания и схватила себя за плечи, будто пыталась собрать обратно, заклеить трещины. Виски стучали, а сердце билось в груди, как метроном, потерявший ритм. Все вдруг поплыло.

- Валери? - окликнул среди толпы внезапно тот, кто узнал девушку.

- Мне надо выйти. Мне... - Она, не договорив, выбежала на улицу, но мелодия продолжала преследовать ее - неотъемлемая часть, как шрам, который никогда не исчезнет.

Спустя пару шагов Валери стояла уже на платформе, тяжело дыша и пытаясь прийти в себя. И там, на афише возле метро, она впервые спустя несколько лет после трагедии увидела его имя - учителя по фортепиано и мужа сестры матери - Джек Лейман. Большими белыми буквами было написано, что завтра состоится долгожданная симфония Леймана. Чем дольше Валери смотрела на портрет учителя, который когда-то заменил ей отца и подарил любовь к музыке, тем сильнее тело бросало в дрожь, а в голове ненавистная мелодия становилась все громче и громче. Валери зажмурилась и собралась зажать уши, как вдруг рядом с ней остановилась девушка с каре, что пару минут назад узнала ее и окликнула в метро.

- Премьера симфонии не состоится. Об этом уже давно все знают, но объявления на афишах почему-то до сих пор не убирают.

Холодный голос девушки каким-то образом заставил мелодию резко оборваться. Валери открыла глаза и встретилась с ней взглядом, почувствовав, как между ними возрастала вновь ненависть и обида. Узнав бывшую лучшую подругу, с которой началась дружба с того самого дня как Валери поступила в одну из лучших школ искусств в стране, в ее памяти всплыли обрывки воспоминаний - репетиции, концерт, авария, перечеркнувшая все планы на будущее девушек и разделившая их жизни на до и после.

- Наш бывший учитель скончался. Инфаркт, - сказала подруга почти вскользь, словно речь шла о ком-то чужом. С неба вдруг начал срываться мелкий дождь. - Похороны состоятся сегодня.

В эту же секунду воспоминания Валери потухли. Слова застряли у нее в горле, как кость, а вина(за то что когда-то Валери отказалась от помощи Джека и вычеркнула его из своей жизни), словно бездомная кошка, подобралась незаметно к сердцу и начала яростно царапать когтями. После смерти матери и сестры Валери не только потеряла часть своих воспоминаний, но и отказалась от этого мира. Она ушла в свой собственный и не захотела узнавать, что же на самом деле произошло и кто подстроил аварию, почему Джек Лейман хотел, чтобы она его выслушала и не шла к отцу.

Прошла секунда, две, три... Молчание все тянулось, и в следующее мгновение, не выдержав, его нарушила Эмма, бывшая подруга Валери, с грустью выдохнув и убрав выпавшую короткую прядь за ухо.

- А ты не изменилась, выглядишь все еще сломанной, - произнесла она и оставила Валери наедине со своими мыслями под дождем.

Шаг, затем еще один... и еще. И вот Валери, сама того не осознавая, добралась до остановки. Дождь смывал все, кроме болезненных воспоминаний, которые девушка так отчаянно пыталась заглушить. Остановка оказалась почти пуста - только девочка лет двенадцати с пакетом из супермаркета и пожилой мужчина с зонтом. Дождь продолжал литься лениво, словно город сам впал в задумчивость, затянув небо сединой. Валери села под навес, сгорбившись, достала из кармана пальто пачку сигарет с зажигалкой. То, что несколько лет назад она презирала, сегодня вошло в привычку и стало будто спасательным кругом, за который Валери цеплялась, когда понимала, что сама не может справиться с эмоциями и рвущимися болезненными воспоминаниями. Вскоре дым от сигареты вырывался из ее пальцев, словно остатки чего-то теплого, почти живого.

Она дрожала не от холода, а скорее от мысли, что, подобно пуле, вошла в ее сознание. Слова о смерти маэстро повторялись в голове Валери снова и снова, как будто припев ненавистной песни, которую заставили учить. Инфаркт. Она даже не знала, что он болен. Валери не знала совершенно ничего о тех, кто когда-то был ей дорог и кого она считала своими. Дым царапал горло, но она затянулась еще раз. Горечь табака почти перебивала ту, что жгла внутри.

Он ведь звал ее. Джек приходил несколько раз к ней в психиатрическую больницу проведывать и в отличие от отца, который ни разу не навестил дочь, всегда интересовался о состоянии ее здоровья. Именно Джек Лейман сделал все возможное, чтобы в палату поставили фортепиано и Валери играла, однако вскоре она выбрала отказаться от музыки и воспоминаний, сводящих ее с ума несколько лет. Даже после выписки из больницы Джек звонил и оставлял голосовые сообщения. Один раз он стоял у двери ее работы, под дождем, как сейчас, с неловкой надеждой в глазах и нотной тетрадью в руках. А она... Она вместо того, чтобы выйти к нему и поговорить, сделала вид, будто не знала его и не видела.

- Я не могла, - выдохнула Валери в пространство. - Я просто не могла, маэстро...

Все это было тогда, через несколько дней после аварии. Когда она лежала в палате и сжимала в ладонях измятую фотографию, где мать улыбалась, а сестра держала ее за руку. Тогда она возненавидела музыку. Винила в ней все - себя, дорогу, погоду, машину, даже дождь, который начался сразу после столкновения.

Маэстро был единственным, кто не боялся этой тишины в ней. Приходя каждый день в больницу, он всегда говорил: «Ты не сломана. Просто потерялась», «Позволь себе снова играть и петь». Но... Валери оттолкнула его. Оскорбила. Унизила, сказав в тот день колючую, словно шипы розы, фразу, которая вошла под кожу и скоро добралась до самого сердца: «Я больше не могу петь и играть. Музыка мертва. Как и они. Как и вы все здесь».

Слезы не шли. Слишком много лет прошло с того дня, и внутри все пересохло, но пальцы дрожали, а сигарета обугливалась быстрее, чем нужно. Валери вдруг поняла, что ей больше некому сказать «прости». Маэстро не станет сидеть за роялем, не хлопнет ладонью по крышке, не поднимет настроение очередной шуткой, не наклонится, глядя сквозь очки, и не скажет мягко: «Начни с до. Всегда с до». Теперь - только дождь, сигарета и вина, которую не вытравишь дымом.

И все-таки, где-то внутри, за старым страхом и новой пустотой, родился первый тихий звук, как вдох перед тактом. И Валери, сама того не замечая, в такт дождю постучала пальцами по колену. До. Ре. Ми.

К остановке подъехал автобус, и Валери встала, выбросив сигарету в урну, а затем достала телефон из кармана пальто и впервые за несколько лет после трагедии набрала номер жены маэстро. Гудки шли недолго. Уже через три секунды вместо нежного женского голоса девушка услышала грубый мужской:

- Ты опоздала, дорогуша.

- Адриан? - сорвалось с губ Валери.

- Но не переживай, я уже забронировал нам с тобой место рядом с учителем на кладбище. До встречи в аду! - с ненавистью подчеркнул последние слова парень и бросил трубку.

Ветер сдернул несколько листьев с дерева, растущего возле остановки, и бросил их в лужи, в то время как девушка, нервно сглотнув, узнала, кому принадлежал голос.