Эпоха разбитых сердец (черновик)

Скарлет Фабер отчетливо ощущала, что за пределами шатра кипит жизнь. Там Эттон-Крик погружался в глубокий сон. Там слышался шелест ветра в траве, редкие шаги работников цирка, чей-то смех. Мирослав развлекался со своей подружкой Мэдхен.

Но это только за пределами шатра кипела жизнь. Здесь же стоял фокусник, а рядом с ним, в зеркале ― Данте Тильманн Второй, вопросительно изогнув темную бровь. Время здесь остановилось, умерло.

― Снова подслушиваешь, ― сделал вывод Фокусник. Скарлет все еще была под впечатлением от увиденного. Только что на ее глазах Данте был так зол, что врезал кулаком в волшебное зеркало. Оно, вопреки ожиданиям, не разлетелось на части, сбагренное кровью ― Данте засосало внутрь, а наружу вышел со своей тростью Фокусник.

Скарлет не чувствовала страха, и это ее пугало, казалось, она лишилась инстинкта самосохранения, ведь она должна, должна бояться. Его. Цирк. Их всех. Но она не боялась. Точнее она боялась вовсе не за себя.

― Ты хозяин цирка, ― сказала она громко и четко, будто пытаясь обвинить Фокусника. Ее голос зазвенел как хрустальный бокал, неаккуратно оставленный на столе.

Фокусник выставил свою трость, ощупал подушки, лежащие под ногами, а затем, успешно минуя сундуки, столики и разный хлам, валяющийся под его ногами, медленно приблизился. За это время Скарлет успела досчитать до пятидесяти. За это время она успела почувствовать, как под мышками и на спине выступил лихорадочный пот. Успела увидеть, как Данте в зеркале помахал ей и приветливо кивнул, будто они были закадычными друзьями. А затем отражение и вовсе исчезло, и на его месте появился деревянный стол с графином, полным бордовой жидкости, стопкой книг и изумительной латунной шкатулкой.

― Ты напал на Эру, ― сказала Скарлет. Ее нервировало, что говорит только она, а Фокусник даже не пытается защититься и вообще ведет себя так, будто лишился всех органов чувств. ― Ты пытался замучить Ти. Зачем ты это сделал? Зачем ты убил Натали Локвуд? Зачем подставляешь Аарона? Что мы тебе сделали?

Фокусник остановился в двух шагах от Скарлет, выдержал паузу, будто раздумывал, затем, глядя ей прямо в глаза спокойно ответил:

― Вы мне ничего не сделали.

― Тогда зачем ты нас мучаешь?

― Я причиняю тебе боль? ― спросил Фокусник, изогнув бровь. Он оставался таким же равнодушным, как когда говорил со своим обезумевшим двойником. Фокусник вел себя как старик, умудренный опытом, как человек, которого ничем не удивишь, не проймешь. Как мертвец, лежащий в гробу ― просто маска, пустая оболочка, внутри которой пустота.

Скарлет не ответила на его вопрос, и он сказал:

― Что ж, вот и ответ. Ты сама выбираешь свою судьбу. Ты сама пришла сюда, верно?

― Нет! ― воскликнула она, а ее щеки обдало жаром, будто она слишком близко подошла к костру.

― Нет?

― Меня цирк заманил.

― Ясно... ― протянул Фокусник, а затем миновал Скарлет, равнодушно бросив: ― А разве вас не предупредили? Не предупредили, что здесь оживают все желания и страхи?

Взбешенная ответом, Скарлет последовала за Фокусником и схватила его за локоть. Он остановился и опустил на нее взгляд, и в его черных невидящих зрачках была такая гнетущая пустота, что на мгновение Скарлет обо всем забыла: и о своих словах, и о гневе, пылающем в душе. Она с трудом разлепила пальцы на руке, и почувствовала, что оставила пятна с потных ладоней на ткани рубашки. Освободившись, Фокусник повернулся к ней всем телом и сказал:

― Больше не хватай меня, Скарлет. Хочу сказать тебе две вещи: ты здесь по своей воле, и можешь уйти в любую минуту. Хоть сейчас. Вопрос в другом: хочешь ли ты это сделать? И вот еще, ― он неожиданно протянул сложенный вдвое лист бумаги. Его вежливый голос почему-то заставил Скарлет затрепетать. Как он мог быть и страшным, и добрым одновременно? Или ей так только кажется, потому что она запуталась и видит то, чего нет?

― Что это?

― Пожалуйста, завтра отправляйся в город и привези эти продукты. Нас стало больше и запасы стремительно уменьшаются. Возьми наш автомобиль. Или воспользуйся своим ― как тебе будет угодно. Эол даст тебе деньги.

Эол ― это был тот самый невыносимый рыжий бородач, который прогнал их с Эрой в тот день, когда все пошло под откос.

― Ты что, и вправду меня отпустишь?

― Я хочу, чтобы ты доверяла мне, Скарлет, ― монотонно ответил он. ― Я тебе доверяю.

― Когда я смогу увидеть своих родителей? ― спросила Скарлет, нахмурившись. Она самовольно разрушили между ними идиллию, потому что чувствовала, что если поддастся Фокуснику, то полностью забудет о своих изначальных мотивах. Уже едва не забыла.

― Ты увидишь их, когда будешь готова.

― Ты говоришь, что я вольна уйти, но при этом не пускаешь меня к родителям, не позволяешь им уйти вместе со мной! ― вспыльчиво воскликнула она, сжимая список продуктов в руке.

Данте опустил взгляд немного ниже, глянув на грудь Скарлет, будто увидел, как та тяжело поднялась и опустилась.

― Они никуда не уйдут, ― сказал он. ― Они не покинут мой цирк.

И затем он отвернулся и ушел, оставив Скарлет пораженно смотреть вслед.

***

Скарлет Фабер и вправду отправилась на следующий день в город за продуктами. Выехав на своем автомобили на дорогу, она опешила от нахлынувших чувств тревоги и нервозности. Будто она перенесла серьезную операцию и Исчезающий цирк имел свойства анестезии ― он вымел из ее организма все микробы и бактерии, залечил раны, поцеловал в лоб, как это делал папа в детстве. Покинув цирк, Скарлет снова ощутила боль от потери, гнев, который все нарастал по пути на рынок, и безнадежность.

Она не знала, что делать дальше, была сбита количеством негатива, ждущего ее за пределами Исчезающего цирка. Внутри него она чувствовала себя уютно, будто под мягким одеялом, она была занята расследованием, делом своей жизни. А здесь, снаружи, у нее ничего не было.

Скарлет глянула на сумку Эры, лежащую на пассажирском сидении, и вспомнила, как Ирвинг с жаром заверял, что вытащит ее, они все пришли спасти ее. Сейчас, после всего пережитого и увиденного, Эра казалась ей далекой и незнакомой, как звезда в небе. Сейчас родители, люди, которых она не видела уже десять лет, казались ей ближе, чем лучшая подруга.

А ведь она спасла тебя, Скарлет, ― пришлось себе напомнить. ― Если бы не Эра ты бы давно умерла в какой-нибудь канаве или покончила с собой.

Ей было грустно от того, что она вынуждена специально выуживать эти события из памяти, чтобы напомнить себе о любви к близким, которые все еще здесь, все еще в Эттон-Крик.

Поддавшись порыву, Скарлет остановилась на стоянке рядом с рынком и достала мобильный телефон из бардачка. Включив его, она обнаружила тысячу пропущенных звонков: и от Веры, и от Алисы и Наполеона, Аарона, Ти, Ирвинга... только от Эры ничего не было ― даже сообщения.

С горечью вздохнув, Скарлет прижала к векам ладони, чтобы остановить болезненно горячие слезы, и позвонила дедушке. Он поперхнулся, услышав голос внучки, и быстро стал что-то лепетать. Скарлет счастливо рассмеялась, и попросила дедулю говорить медленнее. И тогда он повторил каждое слово, наполняя Скарлет холодом и страхом.

В похоронном бюро много работы, сказал он, люди вдруг стали «помирать как мухи». А недавно у соседки сдохла собака, так кто-то прибил ее труп к воротам дома бедной женщины. Скарлет бы приняла все это за очередные безумства жителей Коридора страха.

А кроме того, ― продолжал дедуля на повышенных тонах, ― Гретта исчезла, будто провалилась сквозь землю! И ее внучка, твоя подруга Эра, тоже куда-то подевалась, но ее поисками даже никто не занимается, будто так и надо! Будто ее никогда и не существовало!

Обо всем этом Скарлет уже слышала лично от Фокусника. И о том, что Эра от него спряталась, и о том, что Грэйси пыталась ему помешать добраться до нее. И даже о том, что Аарона хотят обвинить в убийстве Натали Локвуд.

Почему-то никто не задумался о том, как ее тело могло неожиданно очутиться посреди Криттонской реки. Почему-то никому и в голову не пришло, что с появлением и последующим исчезновением тела убитой может быть связан Исчезающий цирк.

После звонка дедуле Фаберу, Скарлет позвонила Аарону. Он был чрезвычайно возбужден, судя по голосу даже больше чем обычно. Рядом с ним что-то бормотала, как сумасшедшая, Ти.

Аарон заорал:

― Ты знаешь, где Эра?! Нет, нет, не говори мне, где она, не дай бог этот ненормальный прочтет мои мысли или залезет в мою голову!

Скарлет спросила, как он, как обстоит дело в полиции. Но он едва ее слышал, продолжая вопить в трубку так, будто не знал, как работают мобильные телефоны и думал, что она может не разобрать слова, если он будет говорить тише.

― С тобой все в порядке? Этот чокнутый с тобой ничего не сделал? Скажи, что с тобой все в порядке!

― Со мной все в порядке, ― ответила Скарлет, и вдруг услышала свой голос будто со стороны.

Что с ней?

Почему она говорит так спокойно, почти равнодушно, будто за время, проведенное в стенах Исчезающего городка, она изменилась, повзрослела. Скарлет точно помнила, что раньше тоже вопила, была взбудоражена и возбуждена из-за цирка, из-за его работников и Фокусника.

Теперь это куда-то подевалось.

Волшебная иллюзия развеялась, оставив за собой стол, полный гниющих яств, белых личинок, копошащихся в разлагающейся пище, плесени, перекинувшейся на роскошную скатерть.

― Я вернусь, когда заберу родителей, ― сказала Скарлет монотонно, в точности Фокусник ночью. Через секунду пораженного молчания на том конце Скарлет добавила: ― Исчезающий цирк ничего со мной не сделает, Аарон, обещаю. Я ему не нужна.

― Ему нужна Эра... ― закончил он глухо. И Скарлет кивнула:

― Да. Я постараюсь сегодняшней ночью добраться до шатра и вызволить родителей. Я поняла, почему смогла проникнуть в цирк, Аарон. Это они впустили меня, заманили в ловушку из-за Скарлет. Если я буду там, если хоть кто-то будет там... ты ведь знаешь, что она сделает.

― Отправится спасать тебя. Она всегда приходит на помощь.

― Вот именно. Я заберу маму с папой, а затем мы спрячемся далеко-далеко, где он нас не найдет. И тебе советую того же, Аарон. Он не оставит тебя в покое, пока не доберется до Эры.

― Зачем она ему нужна?! ― снова вскипел он. ― Что она ему сделала?! Зачем она ему?!

― Не знаю, но я выясню, ― пообещала Скарлет. ― Фокусник мне доверяет, ― объяснила она, и Аарон невесело усмехнулся на том конце, будто говорил с полоумным человеком. ― Это правда, Аарон, мне уже многое пришлось выяснить. Например, это все с самого начала было из-за Эры, понимаешь? Цирк пришел сюда за ней, ему нужна она, а не я, ты, Ти или даже Натали. Они были ее прототипом, прототипом Эры. Он их перепутал.

― Перепутал. ― Голос Аарона донесся как из бочки, или словно он прикрыл рот ладонью и пытался говорить теперь сквозь пальцы. Затем он сказал тверже: ― Я не знаю, где Эра, но знаю, что она не выберется из укрытия. Если бы она хотела, то уже сделала бы что-нибудь. Я попросил ее не высовываться.

Остаток разговора Скарлет едва помнила. Ее одолела смутная тревога, непонятное чувство, которое озарило ее сразу же, как только Аарон сказал «если бы она хотела, то уже сделала бы что-нибудь». Как это ― «если бы хотела?»

Скарлет знала, что Аарон вовсе не то имел в виду, но вдруг задумалась: неужели она пряталась где-то, пока мы, ее друзья, в опасности?

― А что она должна сделать по-твоему? ― спросил ее внутренний голос, опалив рассудительным холодом щеки и губы. ― Ты хочешь, чтобы Эра пришла и с ней случилось то же, что Натали? Ты хочешь еще потерять кого-нибудь, а? И Эру ты уже не сможешь найти и спасти, потому что она будет мертва. Из-за того, что ты попала в ловушку цирка, хотя она умоляла тебя не идти, из-за того, что ты не смогла сдержаться...

... Скарлет Фабер возвращалась в цирк так быстро, как только могла. Она готова была превысить скорость, только бы очутиться подальше от Эттон-Крик и мыслей, которые он навевал; от плохих новостей, которые заполняют ее артерии копошащимися в тревоге личинками; от настигающего одиночества. Она спешила в Исчезающий цирк еще и потому, что там впервые за много лет почувствовала себя живой и цельной. Она почувствовала себя как человек, пробежавший многочасовой марафон и достигший финиша, ощущала легкую смесь облегчения и недоверия, ведь бежать-то больше не нужно!

И даже если победа не одержана, все равно ― бег прекращен и это главное.

***

Скарлет добрела до своего шатра, и изможденная упала на матрац. Веки налились свинцом, а руки и ноги превратились в две бесполезные сосиски, торчащие из туловища, но усталость была приятной, желанной.

Но потом она вспомнила о родителях и вспомнила, что еще один день потерян. Она до смерти устала за день и едва может двигать ногами. Ей нужен отдых, много-много отдыха. А вот завтра, уж завтра-то точно она доберется до шатра, где Фокусник прячет ее родителей!

Это все будет завтра, а сейчас надо отдохнуть и набраться сил.

***

Но и на следующий день Скарлет не удалось добраться до намеченной дели. Утром ей и другим женщинам пришлось заниматься рутинной работой: готовкой, стиркой, прочими делами по хозяйству. После обеда они все отправились репетировать свои выступления, и Скарлет едва не сдержалась от ядовитых слов в их адрес: «Зачем вы столько стараетесь, все равно у вас только одна цель ― заманить Эру в ловушку!»

На самом деле Скарлет не думала, что они в чем-то виноваты, ни рыжий Эол, этот упрямый и высокомерный баран, ни Мирослав Костенков, исчезнувший бесследно в девяносто шестом году в Ята-Бохе... Скарлет уже догадалась, что они такие же невольные пленники, как и она сама. Что им пообещали? Что пообещали этому парню, призрак которого Аарон видел в мотеле «Рэдривер»?

― С тобой нас уже четырнадцать, ― сказал ей однажды Эол, ставший чрезвычайно услужливым и дружелюбным, ― а это уже неплохо!

Скарлет подумала, что Фокусника можно считать за двух людей, итого будет вместе пятнадцать запертых душ.

Но скоро ее недоверчивое и саркастичное настроение пошло на спад. Каждый час в цирке шел за три, а если они работали, то за все пять. Уже через несколько дней она не могла с точностью сказать, как долго здесь находится.

Может быть пять дней?

Может быть месяц?

Или десять лет?

А может быть она всегда здесь была, здесь, среди Фокусника и его подчиненных, среди тропинок цирка, среди разрисованных фургончиков и ярких шатров, среди запаха еловых шишек и жареного мяса, среди компании людей, в чем-то похожих на нее?..

Она повторяла себе, что может уйти в любой момент. Но куда? Здесь ― ее семья, здесь ― цель всей ее жизни. Внезапно происходящее в Исчезающем цирке стало ярким и живым, а то, что творилось в Эттон-Крик ― пустым и серым.

Скарлет варила, чистила, стирала, убирала, помогала с декорациями, вновь варила, чистила, стирала, и вновь помогала с декорациями... Она задавала вопросы всем, кто готов был отвечать, и они отвечали. И еще через несколько часов, а может быть дней, а может быть лет, когда все остальное, что принадлежало ее жизни, утратило силу, Скарлет забыла о проблемах Аарона, Эра и Ирвинга.

― Да, я был в Ята-Бохе, ― бордо отозвался Мирослав, копаясь в вагончике, где хранились запасные канаты и прочий хлам, который своим количеством произвел на Скарлет впечатление. Когда Мирослав спрыгнул на землю и всучил Скарлет небольшую кучу веревок и канатов, больше напоминающих сплетенных в клубок змей, она закашлялась от пыли, полетевшей в лицо.

― Ну ты и неженка! ― рассмеялся Мир. Он не упускал шанса подцепить ее, то и дело напоминая о том, как ловко та пробралась в цирк, не боясь ни грязи, ни пыли, и залезла под старый дряхлый автомобиль, думая, что ее никто не обнаружит.

Скарлет скептически поджала губы, но затем осведомилась:

― Что, и вправду это было ловко? Или вы заранее поджидали нас и просто разыграли спектакль?

― Да уж... ― пробормотал Мир задумчивым тоном. Он скрестил руки на груди и поглядел в сторону кухни. ― Надо отдать тебе должное, но в первый раз я и вправду здорово перепугался, увидев тебя. Это уже потом Данте предупредил нас о тебе и твоей подруге. А еще...

— Мир, — предостерегающе сказала Мэдхен, вдруг появившись из ниоткуда. В крепких загорелых руках она держала металлический поднос целой горой бананов. Скарлет глянула на Мирослава, но тот, увидев свою длинноногую подругу, и думать забыл не только о Скарлет и теме разговора, но и о дурацких веревках, которые она все еще держала.

― Эй, ― он присоединился к Мэдхен и схватил банан, чтобы пощупать и убедиться, что тот настоящий. ― У нас что, завелась обезьяна?

― Да, и она разговаривает, ― высокомерно ответила Мэдхен, даже не повернув в его сторону головы. Видимо у них снова какой-то конфликт, подумала Скарлет, и, поспешно сделав пару шагов вслед, крикнула, что ей делать с этими вонючими канатами.

— Брось их там! — крикнул Мирослав. Скарлет нахмурилась, и опустила взгляд на свои руки. На долю секунды ей и вправду захотелось бросить их в пыль и потоптать хорошенько, чтобы напомнить себе, что она ненавидит это место и скопище этих ненормальных, но плечи ее поникли, и Скарлет, сдавшись, поднялась по деревянной стремянке к двери вагончика, открыла ее со скрипом, и швырнула веревки назад.

Она уже начала запирать дверь, но тут подумала: может стоит изучить весь этот хлам повнимательнее? Вдруг там отыщется что-нибудь полезное?

Но идея была глупой, и Скарлет закрыла дверь и присела на верхнюю ступенью лестницы. Подставив голые плечи палящему солнцу, она посмотрела вслед Мирославу и Мэдхен, которые порой вытворяли такие трюки в воздухе, что дух захватывало.

Мир был выше подруги на пол головы, и при том, что ее рост приближался к ста восьмидесяти сантиметрам, он умудрялся выглядеть по сравнению с ней маленьким и наивным. Хотя на шоу он был настоящим королем.

Скарлет отвернулась от них и огляделась. Повсюду яркие фургончики, шатры, коробки и ящики, а в воздухе висит запах горячего бульона.

Это просто обычный цирк.

Особенным его делает только Фокусник и все.

Здесь работают самые обычные люди. Например ― Эол. Этот рыжий парень был помешан на бороде и расчесывал ее трижды в день. А однажды подошел к Скарлет с просьбой посоветовать какой-нибудь шампунь и кондиционер для бороды. «Ты ведь работаешь в журнале, так, и значит разбираешься в подобных вещах! Только некоторым из нас можно выходить отсюда, и я подумал...»

Или, например, Дебора, которая продавала на самом первом шоу билеты, сразу же после того, как Скарлет развязали и выпустили из шатра Фокусника, доверительно сообщила:

― Зови меня Дебби. Раньше я была самой младшей, но теперь эта честь переходит к тебе! Да ты не тревожься так, Скарлет, просто теперь под прицелом внимания у нас будешь ты, а не я, ха-ха! А то я так устала, что этот мерзкий... ой, я хотела сказать, господин Фокусник, следит за мной. Он умеет появляться из ниоткуда.

Это-самый-обычный-балаган, ― подумала Скарлет, и вдруг вспомнила, что когда-то давно, еще в выпускном классе, она всерьез думала присоединиться к такому вот бродячему цирку, научиться фокусам, каким-нибудь акробатическим трюкам...

Скарлет готова была признать, что возможно Аарон видел в мотеле не Мирослава, а его отца. Возможно Мир лишился своих родителей, и ему ничего не оставалось, кроме как стать частью Исчезающего цирка.

Вот и вся загадка.

***

Нет, решила Скарлет, глянув в сторону волшебного шатра, возвышающегося над всем Исчезающим городком, мы с Мирославом ничуть не похожи. Ведь даже будь на том снимке в газете отец Мира, это значило бы, что он пропал без вести, а не бросил его.

Устав от размышлений, Скарлет спустилась с лестницы, спрыгнула на землю и направилась в сторону кухни, чтобы поинтересоваться, не нужна ли кому-нибудь ее помощь. Если нет, то она может улучить момент и прокрасться в проклятому шатру, чтобы поговорить с мамой и папой.

Одновременно ступив под навес кухни, Скарлет вдруг подумала:

― А зачем?.. Зачем мне их искать, они ведь меня не ищут.

Как и предсказывала Дебби, теперь Скарлет была в центре внимания, но ее это не смущало. Работая в газете, она привыкла быть постоянно на виду и «лезть на рожон», как любил повторять дедушка.

— Скарлет, иди к нам! — помахала ей рукой Нафиса, та самая предсказательница судеб, которая нагадала жителям Эттон-Крик массу неприятностей.

Скарлет отбросила мысли о дедушке и направилась к столику, который Нафиса занимала вместе с Альдорой. Скарлет знала, что у Альдоры было весьма специфическое представление. Она была кем-то вроде русалки, и для нее даже специально изготовили бассейн. Но сейчас Альдора выглядела как обычная рыжеволосая девушка. Цвет ее волос не шел ни в какое сравнение с темным рыжим Ирвинга. Ее кудри напоминали самые яркие языки пламени и спадали жидким огнем к пышным бедрам. И ноги у нее были самые обычные, а не какой-то там рыбий хвост. Хотя Скарлет уже не раз слышала от посетителей цирка восхищенные комплименты волшебной русалке.

— Привет, — поздоровалась Альдора, совсем по-человечески уминая за обе щеки здоровенный кусок пиццы с моллюсками.

— Ешь рыбу? — пошутила Скарлет, намекая на легенду о том, что Альдора была сама наполовину рыбой.

— А ты не в курсе, что ли? Русалки питаются только человечиной. — И она в доказательство своих слов кровожадно клацнула зубами и улыбнулась, увидев выражение лица Скарлет. — Не бойся. Я предпочитаю только мужскую плоть.

— Фу.

Нафиса и Альдора рассмеялись.

— Кстати, я кое-что хочу спросить, если можно, — начала Скарлет, изобразив невинное любопытство. — Я видела в газете двадцатилетней давности фотографию Мира, и там было сказано, что он пропал без вести.

Девушки переглянулись. Затем Нафиса очень странно, прямо-таки ясновидяще посмотрела на Скарлет и изогнула темную бровь:

— И это называется «кстати»?

— Просто вспомнилось, — сконфуженно пожала плечами Скарлет, пододвигая к себе чистый стакан и наливая в него яблочного сока. Альдора тут же подсуетилась и цапнула с соседнего столика тарелку, доверху набитую пончиками, которые так любила Скарлет. От вида пончиков ей даже как-то стало поспокойнее.

— Думаю, — продолжила Нафиса, — все-таки лучше тебе спросить обо всем этом у Мира. Двадцать лет назад я еще даже читать не умела, — сказала она и рассмеялась своей шутке. А затем одним махом допила сок и поднялась из-за стола. — Но если захочешь узнать о своей судьбе, Скарлет, то найдешь меня сама знаешь где.

— Вот всегда она так, — сказала ей вслед Альдора, а затем, заправив за уши, в каждом из которых было аж по пять проколов, рыжие локоны, склонилась к Скарлет и сказала: — Если станешь о чем-нибудь болтать с Миром, убедись на всякий случай, что рядом нет Мэдхен. Не знаю, заметила ли ты, но у него перестает работать мозг, когда она поблизости, и начинают работать совсем другие части тела. Если ты понимаешь, о чем я. Пойду поплаваю в бассейне, а то от этой духоты даже дышать нечем. Не хочешь со мной? Могу одолжить тебе купальник, я как раз купила новенький недавно на распродаже — закачаешься!..

Остаток обеда Скарлет провела как в воду опущенная, и такая перемена настроения не прошла незамеченной. Мэдхен и Мир, вернувшиеся с репетиции подкрепиться, сразу же направились к столу, где Эол восхвалял ежевичный пирог.

― И молоко! ― добавлял он. ― Как же я обожаю теплое парное молоко!

После обеда все-таки Мир не выдержал и, пихнув ее локтем, когда они мыли и полоскали посуду, удивленно поинтересовался:

― Что это с тобой? Ты какая-то притихшая. А я вот на твоем месте радовался бы, ведь это Дебс бродит по ярмарке и раздает листовки. А вот ты можешь уделить время себе. Ну и грязным тарелкам, ― добавил он поспешно. К тому же у нас сегодня будет вечеринка у костра ― обалдеешь!

— Я не притихшая, — ответила Скарлет, и, больше ничего не добавив пошла за следующей горой посуды на пустующем столе. Когда она вернулась к тазику с водой, рядом с Мирославом уже пристроились Альдора и Нафиса.

— Ну так, — бодро начала Нафиса, когда Скарлет приблизилась и водрузила поднос с грязной посудой на деревянный столик, — ты все еще не в духе?

— Отстань от нее, Наф-Наф, я думаю, наша Скарлет влюбилась, — насмешливо сказала Альдора, и поиграла бровями, скрестив руки на груди. Девушка не отреагировала на провокацию, а вот Мир живо поинтересовался в кого.

— Надеюсь, не в этого борова Эола, а? — спросил он шепотом, и покосился по сторонам, а затем вскинул голову, оценивая Скарлет.

Она уже выяснила, что Эол и Мир отчего-то не ладят. Как сказал Мир «в семье не без урода, особенно в такой большой», — имея в виду, конечно, что урод — Эол.

— А может в нашего Фокусника? — предположила Альдора, не сдаваясь. Конечно, она не всерьез, но, услышав о Фокуснике, Скарлет так перекосило, что все трое дружно засмеялись.

— Отстаньте, — приказала Скарлет. — Пожалуйста, оставьте меня в покое.

— Эй, погоди, — остановила ее Альдора, преградив путь. — Мы же пошутили, Скар. Конечно, мы не думаем, что ты могла влюбиться в этого... — она замолчала, сжав губы. Вот еще одна особенность, с которой Скарлет быстро ознакомилась: циркачи были прямолинейными и упрямыми людьми. Но они никогда не говорили плохо о Фокуснике — боялись его, хоть и старались не демонстрировать свой страх.

— Лучше уж в Эола, — пробормотал Мир, окуная в чистую воду новую партию тарелок.

— Да, лучше в Эола, — согласилась Нафиса, не спуская со Скарлет ясновидящего взгляда.

Может быть, если бы не этот взгляд, Скарлет бы не стремилась так быстро сбежать от этих троих.

Но вдруг Нафиса вот так запросто прочтет ее судьбу?

Поэтому она выдумала отличный, по ее мнению, предлог, и холодным тоном, таким холодным, что у нее самой побежали мурашки по плечам несмотря на удушающую жару, произнесла:

—Почему я должна вам что-то объяснять, если вы мне ничего не объясняете?

— О чем ты? — невинно удивился Мир, и даже обернулся, чтобы поглядеть на девушек. — О чем она?

— Она...

— Скарлет огорчилась, что мы не стали отвечать на ее вопросы о тебе, — прямо сказала Нафиса, глядя прямо в глаза Скарлет. Она выглядела этот взгляд, хоть внутри что-то невесомо дрогнуло. Ведь слова, произнесенные Нафисой, прозвучали так, будто это не ее, Скарлет, дело. И, стоило признаться, это правда.

— Здесь нечего рассказывать, — все тем же удивленным тоном сказал Мир, вновь возвращаясь к своему занятию. Ну и тон голоса! — возмутилась про себя Скарлет. — Будто действительно рассказывать нечего.

И тогда она решила пойти дальше и твердо спросила:

— Ты был когда-то в Рэдривер?

— Ну да, — невозмутимо ответил Мир, — очень давно.

Нафиса и Альдора переглянулись. На лице ясновидящей явно проступило неодобрение, и она сжала зубы. А вот Альдора была весьма удивлена, будто не ожидала, что Мир вдруг ни с того ни с сего разоткровенничается.

— Очень давно? — настороженно спросила Скарлет, приближаясь, чтобы видеть лицо Мирослава.

— Да, — он глянул на нее, — очень давно.

— Чертовски давно, — усмехнулась Альдора, а Нафиса мрачным тоном поддакнула:

— Так давно, что ты и не догадываешься.

Скарлет нахмурилась и, прежде чем сказать девушкам пару ласковых, за нее вступился Мир:

— Да прекратите вы издеваться над девчонкой и делать из мухи слона! — Он стряхнул с рук пену и спустил воду в яму под чаном, вытянув резиновую пробку. — Очень давно, — передразнил он, — чертовски давно. — А затем обернулся и выдал: — Рано или поздно мы же расскажем ей правду, так? Все равно живой ей не выбраться отсюда.

Скарлет не сразу отреагировала на последнюю фразу. Она слушала, как вода с бульканьем покидает чан, исчезая в земле.

Все равно живой ей не выбраться отсюда.

Про кого это он сказал?

Про... про нее?

Про Скарлет Фабер?

Нет ведь, не про нее... не может быть. Но вдруг лицо Альдоры стало мрачным, таким же, как у Нафисы. Будто... будто Мир говорил правду.

— Что это значит? — Скарлет пронзило запоздалое чувство страха.

— Прости, — пробормотал Мир, растерянно вытерев руки о подол футболки и оставив мокрые пятна. — Я не думал... То есть, я думал, Фокусник тебе уже сказал...

— Сказал что?

— Вы же так сдружились... — не слышал ее Мир.

— Что? — опешила Скарлет. — О чем ты? О чем вы вообще говорите?

— Мы в курсе, что он познакомил тебя со своим альтер-эго! — сказала Нафиса мрачно, так, будто предупреждала вранье Скарлет. — Я увидела это в своем стеклянном шаре, да.

— Нет... — Скарлет тряхнула головой, и посмотрела ошалевшим взглядом на Мира, виновато поджавшего губы. — Что ты сказал?

— Когда?

— Хватит! Скажи мне правду!

— Вот и выпутывайся теперь, — пробормотала Альдора, скрещивая руки на груди. — Никакого веселья...

Мирослав вздохнул, поглядев сперва на Нафису, затем на Альдору, и остановив спокойный взгляд на Скарлет.

— Мы мертвы, — просто сказал он. — Все мы.

***

Я любила морщинки в уголках его глаз, когда он шептал, говорил, кричал о важном. И я не могла оторвать взгляда от его глаз в этот момент, потому что там, за закрытыми веками он прятал от меня настоящий фильм, он прятал секреты, он прятал ответы на вопросы.

Я могла трогать его лицо, и мне за это ничего не было. Я могла приблизиться к нему близко-близко, и за это мне ничего не было. В моем сне, это он был прикован к дереву, он был парализован. Я была на его месте. Я наслаждалась свободой и властью над ним. Я могла касаться его лица. Я могла приложить голову к его твердой груди, и сквозь мышцы, кости, сквозь его горячую как адское пламя плоть слушать музыку его барабанящего от возбуждения.

Он тянулся ко мне, он хотел поцелуев, он хотел прикосновений, он хотел меня.

И я тоже, но больше всего я хотела, чтобы он мучился, больше всего я хотела смотреть, как меняется его лицо от болезненного предвкушения что случится, когда я все-таки подойду. Больше всего мне нравилось смотреть как он тяжело дышит, как вскидывает голову и как жмурится, пряча от меня боль за веками, а в уголках глаз морщинки. И шрам, вспоровший лицо, вновь готов вскрыться.

Я приблизилась и поцеловала, и он потянулся ко мне как голодающий, как человек из пустыни, умирающий от жажды, как кто-то, кого спасет одна единственная капля воды. Но я сразу же успеваю отстраниться, едва его сухие губы царапнули мои.

― Пожалуйста, освободи меня, ― шепнул он мне вслед, и его голос, полный жажды, окутал мою грудь, сжав ее колючей проволокой. ― Хватит меня мучить, хватит, умоляю.

Он опустил голову, и волосы закрыли часть его лба. Я снова приблизилась, и он сказал:

― Ты все такая же, ты все та же Ирья Торд. ― Его слова мазнули по моему лицу теплом. Я едва могла сосредоточиться на их смысле, потому что довольствовалась отчаянием, написанным на его лице. ― Под слоями новой кожи ты остаешься собой.

― Выпусти меня, ― попросил он, ― отопри двери, приди ко мне, прошу, не оставляй, как оставила раньше, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста...

Ему уже не хватало дыхания говорить, и я наполнила его легкие своим воздухом. В этот раз он отстранился первым, тяжело вздохнув; и когда я открыла глаза, чтобы взглянуть в его лицо, он не ответил на мой взгляд. Между его бровей появились две морщинки, рот был напряжен.

― Выпусти меня, иначе ты знаешь, чем все это завершится.

― Ты до сих пор не понял, Данте? ― спросила я, проведя руками по его напряженным предплечьям, стянутым за шершавым стволом дерева. ― Я не сдамся тебе, ты меня не получишь!

― Мир не крутится вокруг тебя! ― заорал он, рванувшись в мою сторону, но сдвинувшись только плечами. Его голова снова тяжело упала на вздымающуюся грудь. Я положила руку на его сердце, наслаждаясь бешеным стуком, наслаждаясь осознанием, что оно бьется так из-за меня ― ради меня. Данте произнес, не поднимая головы: ― Ты не можешь жить ради себя, Эра, больше нет. Многие люди ждут твоего спасения, ты знала? А как же Аарон, которого с минуты на минуту могут упрятать за решетку? А как же Скарлет, которой не выбраться из моего цирка? А Ирвинг? Ты знала, что он предложил обменять себя на ее? А как же твоя подруга Ти? О них ты подумала?

Я отняла руку от его груди и отступила, опаленная жаром его слов. Мне нужно было уклоняться от камней, которые Данте умудрялся кидать в меня даже связанным, но я не могла ― была поражена, изумлена.

― Это ты во всем виноват! ― крикнула я, ― ты во всем виноват, но пытаешься свалить вину на меня?!

Данте поднял голову и очень пристально, как-то по-новому взглянул на меня, будто пытаясь увидеть с другой точки зрения. Будто пытаясь примерить на меня чей-то портрет, сравнить с кем-то. Его голос был таким же холодным, как и взгляд, когда он медленно сказал, разрезая мою плоть на куски:

― Внутри себя я хочу отыскать что-нибудь злое, Эра. Я хотел бы ненавидеть тебя. Хотел бы разорвать тебя на клочки. Я бы хотел забыть тебя. Я не хочу любить тебя, потому что ты не тот человек, который заслуживает любви. Я хочу возненавидеть тебя, но во мне нет ничего, что запустило бы это механизм.

― Не говори так! ― закричала я, и продолжала кричать, пока не проснулась и не стала отмахиваться от видения руками.

Влажная от пота футболка прилипла к телу, во рту ощущался кислый привкус, волосы закрыли лицо. Безумными движениями я стала откидывать их со лба, чтобы убедиться, что нахожусь в безопасности, что ни одна адская тварь не вселилась в меня, ни одна адская тварь не выбралась из видения и не приковала вместо меня Данте Тильманна к тому дереву, заставив меня...

Через секунду я почувствовала, что слезы набухли и скатились по щекам, и я немедленно вытерла их подолом футболки. Я не плакала, но слезы были, будто тоже принадлежали не мне, а человеку, которым я была в этом проклятом сне.

Пошатнувшись, я отправилась в ванную и выпила два стакана воды. Желудок на мгновение ощутил сытость, но обман быстро раскрылся и меня затошнило. Склонившись над раковиной, я вернула всю выпитую воду. Бесцветная ниточка слюны как в игрушке йо-йо повисла изо рта.

С отвращением прополоскав рот, я умылась и вернулась в комнату.

Перед глазами все еще стоял Данте, а его слова продолжали звучать в ушах как нескончаемая повторяющаяся музыка:

― Выпусти меня... они страдают из-за тебя... мир не крутится вокруг тебя...

― ЧЕГО ТЕБЕ ОТ МЕНЯ НАДО?! ― сорвалась я, резким движением сметая с письменного стола все вещи. Одновременно я почувствовала дежавю, что история повторяется, и вспыхнувшую боль в ушибленном запястье. Эта боль вырвала из моих глазниц еще больше слез, которые так разъярили меня, что я стала колотить столешницу кулаками, чтобы она заткнулась, заткнулась, заткнулась, заткнулась, заткнулась.

― Чего тебе надо от меня? Чего тебе надо? Я ТЕБЯ НЕ ХОЧУ! Я ТЕБЯ НЕ ЗНАЮ! Я ТЕБЯ НЕ ЗНАЮ! НЕ ЗНАЮ! ЭТО НЕ ТЫ! ЭТО НЕ ТЫ! ЧТО С ТОБОЙ СЛУЧИЛОСЬ, ТЫ ЖЕ БЫЛ ХОРОШИМ ЧЕЛОВЕКОМ, ТЫ БЫЛ ХОРОШИМ ЧЕЛОВЕКОМ, ЧТО С ТОБОЙ СТАЛО?!

― Это ты сделала меня такой, ― сказал Данте, швырнув мне в лицо какие-то бумажки. Через секунду я поняла, что это не просто бумажки, а исписанные моим почерком страницы рукописи. ― Не надо было писать эту дрянь!

Я упала на пол, поскользнувшись на скользком листке и попыталась набрать в грудь воздуха, но легкие сопротивлялись, тут же выбрасывая его наружу через рот.

― Я сделала тебя такой, ― сказала я, в потолок. ― Это все я сделала.

Да, да, это все я...

Когда Матисс крепко взял Ирью Торд за руку и увез в темноту Эттон-Крик, разгоняемую фонарями и огнями автомобилей, это была я.

Когда Матисс оставил ключи от машины, которую подарили родители в честь окончания школы, на кофейном столике в гостиной вместе с запиской «я буду жить так, как хочу я. Люблю вас», это тоже была я.

Они решили ехать в Эттон-Крик на автобусе из-за меня.

Ирья Торд не оставила записку своим родителям. Она знала, что ее не объявят в розыск, ее не хватятся. Они почувствуют, что с плеч упала тяжкая обуза, которая тащила их вниз на протяжении многих лет.

Ирья Торд была обузой. Как Скарлет Фабер. Как я.

В последний раз все было хорошо в средней школе. Потом все стало плохо, она стала обузой. Не смогла отучиться. Не смогла сразу получить аттестат. Металась с родителями с одной квартиры на другую, живя то с дядюшками, то с тетушками.

Она была с родителями, потому что вырвала у матери бутылку с пивом и отшвырнула в сторону.

Была обузой, когда мать упала, поскользнувшись, и ударилась головой.

Ирья Торд была обузой, потому что «я делаю это, чтобы тебе не пришлось!».

Мы все, все, не нужны им. У нас есть только мы.

И вот Матисс вместо слов сжал руку Ирьи, а она ― его.

Ирья думала: вот наконец-то, когда она станет жить одна, родители разведутся! Родители разведутся и не станут мучить друг друга! У них появится партнер, который будет уважать и любить.

Просто меня уже не будет в их мире.

― Ты жалеешь? ― спросил он, глядя на Ирью сонно, но с волнением.

― Нет, не жалею.

И тогда он опустил голову на ее плечо и вздохнул, кажется, свободно, впервые за несколько недель.

― Ты выпустила меня, ты все-таки выпустила меня в реальную жизнь, ― рассмеялся он. ― А теперь ― первый наш фокус, и следи внимательно: мы должны навсегда исчезнуть.

Я с трудом оторвала взгляд из-под слипшихся от слез ресниц от потолка и поглядела по сторонам. Кровать со смятыми простынями ― здесь они и спали, когда Матисс привел ее в этот номер.

Увидев эту кровать Ирья Торд наконец-то поняла: это все реально, этот мотель ― не какая-то выдумка и не фантазия, ей действительно придется жить здесь, жить много дней, готовить, убирать, стирать, жить, жить, жить с Матиссом Левентоном много лет в одной комнате потому что денег у них на два номера не оставалось.

Как ты собираешься жить с ним, Ирья, как?

А когда у тебя начнутся плохие дни, когда начнутся видения, приступы паники, депрессия, мания ― все то, что заставляло школьного психолога говорить с тобой дважды в неделю ― все это?

Ты готова на близость?

У тебя никогда ее не было, никогда, и вот ты с Матиссом здесь, в этой комнате мотеля, и думаешь, что тебе удастся не подпустить его близко к себе? Думаешь, ты нужна будешь ему такой, со своими проблемами, со своими ненормальностями, со своими неслучайностями, а?

Ты никому не нужна, даже своим родителям, тем, кто по идее должен тебя любить.

Я сосредоточила взгляд на ножке кровати, переваривая эту информацию и думая, думая, что делать дальше.

Не пойти ли купить мороженого как в детстве и не спрятаться ли в стенном шкафу, чтобы не слышать ругани за пределами спальни?

Вот ты в мотеле, ты выбралась за пределы шкафа, поздравляю, но заперла себя в номере двадцать три с человеком, с которым ты боишься близости.

У вас в первое время было все отлично, ведь так, малышка?

Матисс нашел без труда работу, и для тебя, и для себя. Теперь ты работаешь в книжном кафе, ты же всегда мечтала об этом. А потом, уже размечталась ты, сможешь и корреспондентом работать, да?

А вот Матисс устроился разнорабочим, и уже через два дня приступил к работе грузчиком. Тебе понравилась работа в кафе. Люди были милыми и добрыми и называли тебя Иришкой. Рекомендовали интересные книги для отдыха и самообразования. Они хотели тебе помочь.

Все почему-то всегда хотят тебе помочь.

Ты была горда собой, хватала Матисса за плечи и трясла, как будто он мягкая игрушка: «У меня наконец-то снова что-то получается!»

Он притворялся, что ты не ведешь себя необычно. Притворялся, что страха касаться его кожи у тебя никогда не было. А ведь он, Ирья, только-только вышел из душа и едва успел натянуть штаны. И ты была взбудоражена его влажными плечами, его обнаженными мускулами, но жгучей жизнью в крови ты была взбудоражена сильнее.

Только когда он сонно моргнул, присаживаясь на кровать, до тебя наконец-то дошло, что он устал. И когда он лег на постель со своей стороны, ты увидела, что он обнажен по пояс. Ты же сама ему предложила не париться в своих футболках, помнишь? Ты же сама предложила ему не спать на полу, сказала, все хорошо, ты не струсишь. Так чего ты раскраснелась вся с головы до ног, будто на самом деле стыдишься того, что хочешь его коснуться?

Вернись к границе, которую ты поклялась никогда и ни с кем не пересекать, улягся ты со своей стороны и не пялься на его спину. Ему-то на свою ты смотреть не разрешаешь, а? И не смотри на его синяки, не смотри на свежие царапины. Вы оба этого хотели. Вы оба мечтали, чтобы он променял университет, жизнь дома и нормальную девушка на это ― работу грузчиком, жизнь в мотеле и девушку, которая ничего не может ему предложить взамен.

Я подумала: а может у нее-то как раз, у этой девушки, у Ирьи Торд все получится. Она лучше меня. Она же не сдалась. Она старается. Она уже не вздрагивает и не распахивает глаза среди ночи, когда Матисс ворочается во сне.

Может быть ты ненавидишь ее потому, что она со своими проблемами справилась, а ты нет?

Ты убежала, Эра, спряталась в этом чертовом мотеле ото всех и надеешься дождаться, когда исчезнет цирк. Ты привыкла сидеть на готовеньком, привыкла не решать проблемы, как и Ирья. Вот только ты боишься близости, Эра, у тебя никого нет, нет совершенно никого, кто мог бы решить свои проблемы.

Ты только разрушаешь все, ты создаешь проблемы другим, так?

Я быстро села и потянулась к рюкзаку, валяющемуся у стула. Подтащив его к себе прямо по разбросанным страницам рукописи, я вытащила карандаши и стопку бумаги. Мне хотелось выплеснуть на бумагу всю ту боль, которая скопилась где-то между ребрами и давила-давила, желая расплющить меня.

Может пришла пора перестать бояться и взять жизнь в свои руки?

Автор Эра Годфри: часть 12

Время спустя они отправились в небольшой ресторанчик пообедать, где меню было доступным и насыщенным, и готовили там отменные гамбургеры. Вернувшись домой, Матисс сразу же поспешил показать Ирье новые фокусы, которые разучил в перерыве на работу.

Больше всего ему нравились карты.

Они уселись друг против друга на кровати вместе с волшебной колодой.

― Если хочешь быть моей ассистенткой, ты должна кое-чему научиться.

Ирья нетерпеливо подпрыгнула на кровати, воскликнув:

― Но я не хочу быть твоей ассистенткой!

― А кем ты хочешь быть? ― спросил Матисс, и понял, что сказал что-то не то, когда увидел, как улыбка на губах Ирьи стала буквально резиновой. Затем он прочистил горло и с сарказмом заметил: ― Вообще-то фокуснику нужна ассистентка, так что не хочу тебя огорчать, подруга, но это твоя судьба.

Ирья рассмеялась и возненавидела себя за то облегчение, которое почувствовала, услышав от него слово «подруга». Она ненавидела себя, что чувствовала биполярность даже в чувствах к нему. Боялась и хотела, так отчаянно хотела коснуться места с внутренней стороны локтей, где просвечивали голубые дорожки вен...

Она боялась сомнений, которые начали закрадываться.

А почему нет, почему нет, почему же?

Матисс ведь другой, не такой как отец, и я ― не моя мать. Я не стану беременеть в семнадцать лет. Я не стану выходить за парня, у которого нет постоянно работы.

Так почему нет?

Она облизала губы и открыла рот, чтобы что-то сказать, что-то, что давно накипело и варилось внутри ее горла, но тут Матисс вскинул голову, перестав тасовать карты, и серьезным тоном попросил:

― Выбери карту.

Она рассеянно выбрала и тут же сунула назад, даже не глянув. Затем охнула и попросила выбрать заново, досадуя на свою отвлеченность.

Это же всего-навсего Матисс Левентон.

Я не должна смотреть на него так.

Только не так.

Это Толстяк Левентон.

Я должна видеть в нем Толстяка Левентона.

Ирья горестно вздохнула, и тут Матисс спросил, показывая ей карту:

― Эта?

Улыбка у него была робкая, и она замешкалась, но все-таки сказала правду:

― Вообще-то нет... Или может я забыла? Ты ведь отлично управляешься с этим фокусом...

Он пытался снова и снова, но даже в третий раз ему не удалось вытащить даму треф. Ирья собралась подшутить, уточнив, а не тот ли это фокус, где требуется умереть от скуки, когда Матисс, заколебавшись, сказал:

― Наверное, тебе нужно поискать где-то еще.

― Где-то поискать? ― удивилась она. ― Где?

― Например в волосах.

― Что?! ― подпрыгнула на кровати, хватаясь за голову.

Он ведь сидел на другом краю кровати! Он даже не коснулся ее, так как он мог... А может быть он сделал это раньше? Ирья Торд аккуратно вытащила из стянутых в хвост волос карту и уставилась на рисунок.

Она несколько секунд сидела как громом пораженная, а затем сказала:

― Странная карта какая-то... Тут как будто что-то есть...

Она взволновалась не на шутку, обнаружив секрет, обнаружив загадку, одну из тех, которые так любила. Она глянула на Матисса, но он не играл: тоже удивленно распахнул глаза и даже придвинулся к ней поближе. Старый матрас под его весом прогнулся, разноцветное покрывало из местного магазинчика сбилось морщинками.

― И что там?

― Я не знаю! ― возбужденно воскликнула Ирья, не отрывая взгляда от карты. ― Как будто есть что-то между слоями, если это вообще возможно! Никогда такого не видела!

― Да брось, ― отмахнулся Матисс, отползая назад на свое место и бережно складывая колоду. ― Давай сюда карту, ― он вытянул руку, но Ирья покачала головой и словно одержимая стала поддевать ногтем лицевой слой. Матисс рассмеялся.

― Что ты делаешь, хочешь найти код да Винчи?

― Помолчи, Фокусник! ― она гордо вскинула подбородок, пригвоздив Матисса взглядом, и, дождавшись кивка поражения вернулась к занятию. Вдруг слои карты со звонким щелчком разлепились и ей на колени упал клочок бумаги.

― Я же говорила! ― воскликнула она, победно хватая клочок. Развернув бумажку, Ирья привстала на колени, и пружины под ней скрипнули. Балансируя на весу, она воскликнула: ― Да ведь это твой почерк, врунишка!

Матисс рассмеялся, а Ирья уже торжественно прочла:

― «Меня приняли».

Затем она еще раз повторила словосочетание, и еще раз. А затем в последний раз, глядя Матиссу в глаза и сопоставляя его почерк, слова на бумажке и выражение серьезных карих глаз.

― Тебя приняли? Ты поступил в цирковую школу?

― Да, как и обещал, ― сказал он с удовольствием. ― Ну что, ― он кивнул на разобранную карту у ее коленей, ― здорово я придумал, разве это не...

― Тебя приняли! ― взвизгнула Ирья, кидаясь к Матиссу на шею. Он захохотал, обняв ее за спину, и они завалились вместе на кровать. ― Поздравляю, правда! Ты ведь так этого хотел! Когда ты узнал?! Почему не сказал сразу?!

― Я узнал вчера и сразу же позвал тебя на ужин, ― ответил он, выпуская Ирью из рук и ожидая, что она отодвинется. Но она не отодвинулась. Ее тело находилось так близко, руки, сложенные в локтях и защищающие грудь, невесомо касались его ребер. Сердце Матисса забилось чаще, и он не обманулся, решив, что это от выброса адреналина.

― Какой же ты на самом деле молодец, Матисс, ― прошептала она, упав рядом с ним на спину. ― А я глупая.

― Не говори так, ― попросил он, положив теплую ладонь на ее светлые волосы. В волшебный момент просочилось что-то невесомое, но тяжелое. Грязно-серое, как утренний туман, прилипающий к запотевшим стеклам их съемной комнаты; оно покрыло их тела и въелось в поры. ― Ты не глупая, Ирья.

― Я даже не смогла поступить в университет, ― напомнила она с горьким смешком, в котором было столько боли, что Матисс не мог не нахмуриться и не возразить с жаром:

― Ты ведь и сама знаешь, это не потому что...

Ирья резко села на постели и Матисс мог увидеть только ее спину в широкой черной футболке, намеренно скрывшей фигуру. В этот раз он не стал отступать, а поднялся следом и упрямо заявил:

― Прекрати. Мы оба знаем, почему все случилось так, как случилось. ― Он не хотел называть вещи своими именами и не хотел винить вслух ее родителей, но его карие глаза итак все сказали. Ирья с яростью посмотрела в них через плечо; она хотела, чтобы Матисс зажмурился. Замолчал. Просто прекратил нести эту чушь.

Она вскочила на ноги, как делала всегда, ― пыталась сбежать от его слов. Но здесь, в крошечном городке, где она не доверяет никому кроме Матисса Левентона, молодого фокусника, в крошечной комнатке с одной кроватью и продавленным матрасом с ворохом одеял, ей некуда бежать и все равно придется вернуться.

Она вскинула голову к потолку и обняла себя руками.

― Не вини моих родителей, ― твердо попросила она. Матисс тихонько вздохнул и с досадой потер шею. Он хотел, чтобы Ирья обернулась, чтобы посмотреть ей в глаза и убедиться, что она не плачет; и одновременно боялся, что плачет, а видеть ее слезы ― последнее, чего ему хотелось.

Будто прочитав его мысли, она обернулась, сказав:

― Матисс, давай отпразднуем хорошую новость. ― Он обрадовался, увидев, что ее глаза сухие и смотрят с теплотой. Подумалось, что Ирья взрослеет, с каждым днем все успешнее борется с неприятностями и внутренними демонами, которых, видит бог, у нее слишком много.

Она вернулась к кровати и мягко опустилась на покрывало. Матисс почувствовал кожей ее тепло и тут же захотел отодвинуться, чтобы самого себя не провоцировать на большее, но вдруг Ирья положила свою ладонь на его и так крепко, как могла, сжала пальцы.

― Меньше всего я хочу все испортить.

― Ты ничего не портишь, Ирья, никогда, ― заверил он, и они одновременно поняли, что говорят не совсем о том, о чем говорят. Это был занавес над настоящей темой беседы. Ты не виновата в том, что твои родители те, кем являются. Ты не виновата, что не можешь справиться с собственной жизнью, ведь рядом не было никого, кто научил бы тебя, ты не виновата, что больна.

― У тебя пятнышко на щеке.

― Что? ― удивился Матисс. Ирья тоже удивилась, потому что она слышала свой голос, но не заметила, как открыла рот и сказала о пятнышке. Отступать было бы глупо, поэтому она протянула руку и потерла щеку Матисса. Он не сводил с нее глаз, даже не моргал, в то время как Ирья боялась встретиться с ним взглядом. Смотреть итак было некуда, везде опасная зона: вот она ― его тяжело вздымающаяся грудь; вот дергающийся кадык; вот гладковыбритый подбородок; вот губы.

Из ее горла тяжелым камнем нехотя вырвалось дыхание, и она тяжело вздохнула, иначе бы удавилась. Матисс тоже сделал осторожный вдох, будто боялся вдохнуть ее в себя. Они оба не двигались, потому что любое движение разрушило бы реальность, в которой они находились наедине друг с другом.

Ирья знала, чего хочет и как именно, но не знала, чего хочет Матисс.

Она была зачарована моментом, загипнотизирована монотонным сердцебиением, и, опираясь на левый локоть, наклонилась к его лицу, к приоткрытым губам. Она была готова ко всему. Он прижмет ее к себе. Он поцелует ее. Но когда она коснулась его, ей показалось, будто это был не человек, а кусок камня. Он не оттолкнул и не прижал; он не двигался, позволяя ей целовать себя. Когда она отстранилась, Матисс открыл глаза, и в них промелькнуло все то, что он пытался скрыть. Что рядом с ней он чувствует себя запертым в клетке; чувствует себя на цепи, не подпускающей его к ней; чувствует себя в смирительной рубашке, которая сковала его внутренние желания.

Ирья должна была подумать о нем в этот момент, задаться вопросом, каково им будет завтра или через минуту, когда все закончится, но она не могла думать, ― все мысли погрузились в водоворот желания.

Она снова наклонилась к нему, в этот раз опустив обе руки вокруг Матисса ― так опираться было удобнее. Скрипнул матрас, когда она перекинула ногу через его бедро; за окном прогудел поезд, едва уловимо вздрогнули стены. Матисс тяжело вздохнул, но все еще не закрывал глаза, будто думал, что, если моргнет, Ирья исчезнет.

Она опустила взгляд на его губы, ждущие поцелуев и, балансируя на согнутых в локтях руках, наклонилась и поцеловала нижнюю, а затем верхнюю губу. В точках соприкосновений Ирья почувствовала горячую боль, но не остановилась. Она сошла с ума, отделилась от тела, целовала Матисса снова и снова, пять или шесть раз, и только когда ее ладонь уперлась ему в грудь, где сердце колотилось, будто пытаясь упорхнуть в небеса, только тогда он ответил на поцелуй.

Уже через секунду Ирья не могла бы вспомнить свое имя.

Матисс крепко обнял ее за талию и подтянул на себе, ладони опустились на ягодицы и сжали, волосы занавесом, отделившим их от реального мира, упали вокруг, разметались по смятому покрывалу. Когда грудь Ирьи прижалась к его, Матисс не смог сдержать тяжелый стон.

Этот стон и опрокинул Ирью Торд с небес на землю.

«Ты не можешь ночевать у Матисса, ты еще слишком мала! Или думаешь, тебя примут в университет с ребенком на руках?!» ― вспомнила она слова мамы.

― Стой, стой, стой! ― воскликнула она, выпрямляясь. Ее грудь тяжело поднималась и опускалась. Ирья протянула руки назад и отцепила пальцы Матисса от своей спины, которые без ее ведома очутились под футболкой, затем слезла с него, дрожащими пальцами убирая с лица волосы.

― Мы должны остановиться, Матисс.

― Извини, ― пробормотал он, накрыв ладонями лицо. Ирья судорожно выдохнула, не поворачиваясь к нему. Обхватила себя руками, вдавила пальцы в кожу, чтобы боль пробудила ее, вернула в реальность.

― Ты не должен просить прощения. Это я... это ведь я все начала. Но мы не можем. Мы не можем... ― бессвязно бормотала она. Когда Матисс положил руку на ее спину, чтобы успокоить, она дикой кошкой взвилась с кровати и отпрыгнула к двери.

Я заорала, хватая листок в кулак и разрывая на мелкие куски.

― Да что с тобой не так?! Что с тобой не так, почему ты не можешь как все люди?! Почему ты не можешь быть как все и делать то, чего тебе хочется?! При чем здесь твоя мать, при-чем-здесь-твоя-мать? СДЕЛАЙ УЖЕ ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ!

― Мисс Торд?

Я застыла и уставилась на дверь. Сквозь собственный стук сердца, отдающийся набатом в ушах, я услышала голос Джерри Тайлера:

― Мисс Торд, у вас там все в порядке?

Я огляделась: разбросанные по полу вещи, покрывало сорванное с кровати, безобразная куча постельного белья в углу, разлетевшиеся по комнате листки. Здесь бесновалась какая-то адская тварь, а я не я.

Я на цыпочках подошла к двери и легонько приоткрыла ее.

― Что? То есть... ― я прокашлялась. ― Да, спасибо. У меня все хорошо. Небольшой... творческий кризис.

Джерри Тайлер глядел на меня так проницательно, будто знал, что никакого творческого кризиса нет, и я просто вешаю ему лапшу на уши. От его взгляда, будто я должна объяснять ему, что творится со мной и вокруг меня, я начала вскипать и сжала зубы.

― Что-то еще?

― Ну... если только с вами все в порядке, Ирина, тогда все отлично.

Имя, которым он назвал меня, чужое имя, полоснуло меня до крови по щекам, я даже на прищурилась. Но затем я взяла себя в руки, поблагодарила управляющего и дождалась, пока он скроется из коридора.

Захлопнув дверь и задвинув щеколду, я тяжело прислонилась спиной и прижала обе руки к сердцу.

Ирина.

Это не мое имя, не мое.

Не мое.

По моим рукам побежали мурашки, в голове, распухшей от мыслей, стало тесно и я откинулась затылком назад. Я хотела остановиться и перестать думать, но не могла. Череп превратился в котел, и из него с кипящим бульканьем выплескивалась вода. Больше места не было, не было.

Я должна закончить эту проклятую книгу и сжечь, сжечь, сжечь...

Ирина.

Так я точно не могла подписаться, не могла. Это даже не имя Ирьи Торд; иногда так ее звали школьные учителя, психолог, мать Матисса.

Мое лицо резко разгладилось, так резко спало напряжение, что заболел лоб и рот.

Однажды миссис Кернс назвала меня Ириной. Она не расслышала, когда я сказала «Эра», и решила, будто я Ирина.

Нет, нет же, нет, нет, нет...

Из черепа-котла мысли стали выплескиваться с удвоенной силой наружу, литься на пол, обжигая мои босые ступни, сдирать по пути кожу, оставляя розовое мясо и кости.

Может тогда я и придумала это имя? Когда работала с Греттой в прошлый раз в Хейдене в доме престарелых, и миссис Кернс назвала меня Ирой, и стала рассказывать интересные страшилки о пришельцах, о монстрах, заживо сжирающих города, о людских душах, томящихся в аду в поисках лазейки наружу, о демонах и ангелах...

Я медленно отняла руки от головы и почувствовала тут же облегчение: оказывается, все это время я так крепко сжимала свои волосы в кулаки, что чуть не отодрала скальп вместе с кожей.

План родился мгновенно, будто, когда в черепной коробке стало свободнее, он туда прыгнул побыстрее, чтобы занять самое выгодное место. Похлопав по карманам в поисках ключей от кадиллака Грэйси, я выудила их и поспешила прочь из номера 23, в котором вдруг стало слишком тесно и душно. Заперев комнату, я вихрем слетела на первый этаж и позвонила в колокольчик:

― Мистер Джерри Тайлер! Прошу, сюда! Срочно!

Он выскочил из подсобки так резво, будто начался пожар и подбежал к стойке регистрации.

― Что? Что случилось, с вами все в порядке?

― Мне нужно срочно позвонить, ― сказала я. ― Пожалуйста. Это очень-очень важно, это очень срочно.

― Да-да... ― растерялся он, ― конечно-конечно...

Он пригласил меня за стойку, и показал на стационарный телефон, прикрученный к стенке. Я дождалась, когда он уйдет и оставит меня наедине, я набрала номер Гретты. Она не взяла трубку. Я набрала еще раз, и тут мой взгляд упал на регистрационный журнал, в том, где я, должно быть, и написала имя Торд.

Я оглянулась на дверь подсобки за спиной, затем встала поудобнее, так, будто вовсе не копаюсь в личных вещах Джерри Тайлера, взяла регистрационную книгу и открыла на закладке.

― Алло!

― Гретта! ― воскликнула я, пролистывая за раз несколько страниц ― почему-то закладка находилась в неположенном месте. Перевернув на последнюю, я провела пальцем по списку гостей и увидела имя Аарона, затем еще какие-то два имени, и затем ― свое.

― Алло, Эра! Эра, это ты? Да что с этим дурацким телефоном, совсем перестал слушаться!

― Да, Гретта, это я, ― сказала я, не веря своим глазам, и нажимая пальцем на синие чернила: «Эра Годфри».

Эра Годфри.

Эра Годфри.

Эра Годфри, а не Ирья Торд.

А может мне почудилось, будто он называл меня Ирьей Торд?

― Эра, Эра, ты тут?

― Да-да, ― я захлопнула книгу регистрации и вернула на место. Затем расправила плечи и сосредоточилась на Гретте.

― Эра, ты где? Ты знаешь, что здесь происходит? Если честно, ― начала она рассудительным тоном, ― я думаю, фестиваль уже вышел из-под контроля, здесь творится что-то такое, что Грэйси назвала бы «проделками дьявола», а? И она куда-то испарилась! Ты представляешь? Я заходила к вам в гости, ты ведь знаешь, мы с твоей бабулей хоть и не очень ладим, но я ее безумно люблю. Но Ирвинг сказал, что она собрала вещи и уехала из города! И ты тоже куда-то делась, сбежала прямо посреди представления...

― Гретта, стой, ― шепнула я, украдкой взглянув на дверь подсобки. Мне кажется, или там появилась небольшая щель?

Я поправила очки, напрягая зрение, и решила все-таки говорить тише, без ненужной экспрессии.

― Гретта, мне нужна твоя помощь. А когда моя бабуля звонила тебе, когда ты еще была в Хейдене, она часом ничего не говорила о... книге «Город на краю вселенной»?

Она издала какой-то странный звук, не то удивление, не то насмешку.

― Ну ты даешь! Да эту ж книгу написала миссис Кернс!

― Ах да... ― припомнила я имя старушки, которая долгие годы жила в доме престарелых в Хейдене, и за которой мы с Греттой ухаживали однажды во время летних каникул.

Какое же это странное совпадение!

Миссис Кернс из Хейдена называла меня Ириной тем летом, а затем оказалось, что она ― автор книги о Тихом городе, о котором вопила бабуля Грэйс перед тем, как в очередной раз собрать чемодан и сбежать.

― Я хочу поговорить с ней, с миссис Кернс, ― решительно сказала я, обхватывая трубку обеими руками.

― С кем? ― изумилась Гретта на том конце так, будто я попросила ее соединить меня с президентом.

― С миссис Кернс.

― Я поняла с кем! ― отрезала вдруг она недоброжелательно, а затем что-то щелкнула, будто она отключилась. Я растерянно позвала ее, и Гретта сказала: ― Слушай, не надо тебе с ней говорить, а? Ты что, хочешь, чтобы история повторилась? Имей в виду: если бы бабуля Грэйс думала, что миссис Кернс все еще находится в Хейдене, она бы тебе не советовала туда поехать на лето.

― Э-э... ты о чем? ― растерялась я, облокотившись боком о стойку регистрации и глядя через входные двери на капот кадиллака. Он сиял в лучах солнца, точно кровь; красный, как адское пламя, пламя, которое выплевывало на меня адских тварей, пожирающих мою плоть...

Я вздрогнула.

― Не надо издеваться надо мной, Эра, ― резко приказала подруга. ― Мне не нравится, когда надо мной так подшучивают.

― Я не шучу, я все еще не понимаю, о чем ты говоришь.

Повисла секундная тишина, и я попросила ее говорить скорее, потому что не могу бесконечно занимать телефон.

― А где ты?

― Неважно.

Гретта вздохнула и сказала:

― Ладно, сдаюсь, это было бы не смешно ― ну, такие розыгрыши... Мы с тобой два года назад работали в доме престарелых, это-то то ты помнишь? ― Дождавшись от меня утвердительного ответа, она продолжила: ― Мы тогда решили еще, что здорово повеселимся, но ты уехала уже через две недели.

― Я помню, мне не понравилось... мне не понравилось...

И я вспомнила, что именно мне не понравилось. Я вспомнила крики Грэйси, я вспомнила доводы мамы и отца в свою защиту... я вспомнила, как бабуля Грэйс орала:

― А вот если бы вы не бросили ее на произвол судьбы, ничего этого не было бы!

― Сколько раз еще ей лежать в клинике? Сколь раз это будет повторяться? Я так больше не могу! ― кричала мама в ответ.

― Столько, сколько потребуется, потому что она твоя дочь, и ты обязана о ней заботиться!

― Что-то обо мне ты несильно заботилась, ― вставил отец сурово, ― когда сбегала посреди ночи из дома и где-то пропадала неделями.

― Не смей ты! ― зашипела Грэйси, и отец сказал:

― Или я ошибаюсь, и ты не была той, кто передала это проклятье моей дочери? Или это ты не заразила ее своим безумием, своей болезнью?

Они еще долго кричали друг на друга, а мне было так плохо...

― Миссис Кернс не просто напугала тебя, Эра, ― продолжила Гретта, разгоняя своим спокойным голосом пыльные воспоминания из прошлого. ― Она довела тебя до истерики. Ты кричала, что это твоя вина, твоя вина... И тогда она сказала, что кто-то следит за вами.

― Что-что она сказала?

― Что кто-то следит за вами. А затем тебя накачали успокоительным и увезли. Ту историю мы больше не вспоминали, и я не знаю, зачем ты снова к ней возвращаешься.

― Будто все связано задолго до... ― пробормотала я, глядя на красный капот кадиллака, будто на нем был изображен тот самый ответ, ― словно все пути ведут в Хейден... или из него...

― Что?

― А миссис Кернс еще там?

― Нет, ее забрали. Живет в Ята-Бохе. ― Мое сердце сделало кульбит, я едва от неожиданности не выронила телефон. Вот это ― совпадение! Неужели она так близко, женщина, которая может быть что-то знает, что-то знает обо мне и Исчезающем цирке?

― Стой... я не хочу, чтобы ты с ней встречалась, Эра, ― заявила Гретта.

― Мне надо с ней встретиться, Гретта, ― отчетливо и с расстановкой сказала я. ― Скажи мне адрес, я не шучу. Я и сама найду его, просто так будет быстрее, а у меня нет времени. Ни у кого из нас нет.

― Что ты несешь? Это опять началось да, то, что боялась Грэйси ― история повторяется?

Меня озарило такое чувство, будто все, кто меня окружают, знают обо мне все. Все мои секреты, все мои мысли, мое прошлое, настоящее и будущее, только я ничего не знаю. Я будто запуталась в паутине, и вот она дрожит, и я вместе с ней; и знаю, что подбирается что-то страшное; и от страха я дрожу сильнее и дергаюсь, привлекая еще больше внимания. Напряжение нарастает, и скоро я погибну, погибну, погибну, исчезну навсегда, как и говорил Матисс Левентон.

Кажется, будто вокруг меня смыкается то самое огненное кольцо, которое я увидела в глазах Данте, сжимает меня огненными прутьями, лодыжки, под коленями, в талии и под грудью, затем затягивает вокруг шеи петлю и рывком опрокидывает меня лицом вниз, в грязь.

Я захлебываюсь грязью, разбиваю в кровь нос, дышу с трудом.

И никто не может мне помочь.

Даже я сама не могу помочь, потому что скованна по рукам и ногам, слишком растеряна, чтобы собрать картинку воедино.

Она пытается сложиться сама, но все не так, все не так, ошибочно, неверно, и рисунок получается слишком невероятным даже после всего пережитого.

Гретта все же сдалась и дала мне адрес миссис Кернс. «Так значит, ты в Ята-Бохе?» успела спросить она, но я уже бросила трубку. Я поговорю с ней позже и объяснюсь. Если будет что объяснять. Может быть все... пройдет само собой, как и всегда. Все ошибки, которые я когда-либо совершала, просто забывались, а на них накладывался новый опыт. Все забывалось. Забылось то, что не должно было забываться. Теперь оно негодует и вырывается из моей памяти в виде видений, в виде ночных кошмаров, в виде болезненных разговоров с людьми, которых я принимаю за незнакомцев.

Мне нужно остановиться и освободить себя.

Я почувствовала, как один из швов, тех, что спрятали под новой кожей мою вторую личность надорвались. Я устроилась за рулем кадиллака и выжала сцепление. Выруливая со стоянки, я видела, что Джерри Тайлер глазеет на меня через дверь. Он помахал, и я ответила кивком.

Откуда ты узнал имя Ирьи Торд? ― думала я, выезжая на дорогу. ― Почему вы все знаете больше меня? Почему я ничего не знаю?

Потому что когда-то давно я сознательно все забыла, просто вырвала из памяти как страницу из книги. Важную страницу, ту, где случилась кульминация. И вот у меня есть завязка. И я подозреваю, чем закончится эта история. Но что привело к кошмару не знаю ― страница где-то потерялась среди тысячи тех, которые я уже исписала.

Глянув в зеркало заднего вида, меня буквально прошил насквозь резкий удар тока ― на парковке появился тот самый джип, который я видела сто лет назад на рынке, куда отправилась с бабулей Грэйси. В тот переломный день, когда я поняла, что вокруг творится что-то бесконтрольное и сумасшедшее. Этот джип с тонированными стеклами просто стоял посреди парковочной стоянки, а затем из него выбрались люди и направились в сторону мотеля.

Шокировано свернув на обочину, я нажала на газ и обернулась корпусом, едва не вывихнув правое плечо. Стоянка уже была пуста, будто и не было никакого джипа, не было людей, не было Мирослава Костенкова там, среди тех, кто выбрался из салона наружу.

Меня бросило в холодный пот, я сжала пальцами переносицу, приподняв очки, и затем снова сосредоточила взгляд на парковке. Она была пуста и безлюдна.

Снова мерещится, поняла я, с колотящимся сердцем выезжая на дорогу. Пыль, вырвавшаяся из-под задних колес, на секунду сделала видимость в зеркале заднего вида размытой, но, когда я через несколько секунд вновь глянула на мотель «Рэдривер», он снова оставался пустым и никому не нужным.

Я вспомнила, что рассказывал мне Аарон о мотеле и в частности о номере 23.

Там убили девушку. Длинноволосую девушку. Ее насиловали. Били. Мучили. Их было четверо и среди них был Мирослав Костенков, которого с тех пор, с 1996 года никто не видел. Никто, кроме Аарона. Никто, кроме Аарона, который потом увидел, как Фокусник убивает Натали Локвуд, и... никто кроме людей, посетивших Исчезающий цирк.

Будто Исчезающий цирк собрал в своих недрах самых отвратительных и ужасных людей, моральных уродов и убийц. Цирк пришел в город и тут же стал поглощать людей, жрать их без разбора.

Мне казалось, я нащупала еще один болезненно вздувшийся шов на ране, который требовалось содрать внутри моей головы, чтобы выпустить нарушу еще больше монстров. Ведь внутри меня больше монстров, чем ангелов.

И я отлично подхожу этому месту, сказал Данте.

Он имел в виду, что я такая же как они ― мерзкое отродье, которое мучает людей, которое попало в ад, а затем каким-то образом выбралось из него, и вот он пришел следом за мной, пришел, чтобы вернуть меня назад?

Куда ― назад?

Почему-то мне казалось, что ответ на этот вопрос хранится у миссис Кернс. У женщины, которую я встретила еще два года назад. Она впервые назвала меня именем Ирьи Торд, подав идею. Она говорила мне о том, что за нами кто-то следит. Она надоумила меня рассказать историю о Криттонском Потрошителе, историю, как сказал Данте, ― в которой известно кто именно убийца, но неизвестно ― почему.

Вот как славно он сформулировал изначальную идею моей книги.

Потому что он сам убийца.

Но ― почему?

Почему ты стал тем, кем ты стал, Фокусник, ты же был хорошим человеком!

― Ты сделала меня такой. Потому что в тебе больше монстров, чем ангелов, и ты отлично подходишь этому месту. И сколько бы ты не меня лиц, Эра Годфри, ты все равно остаешься собой.

Я поняла, что впадаю в очередную стадию бреда, и, притормозив на заправке, поспешила купить бутылку воды и запить таблетку. Я тупо глядела на пузырек, и не помнила, пила ли в последнее время таблетки, не помнила, когда ела, когда нормально спала.

Они мне не помогают, эти чертовы таблетки, они только усиливают мою манию, увеличивают разрыв между мной и реальностью. Может быть доктор Андерсон ошиблась?

А может у меня изначально и не было никакой болезни? ― вдруг подумала я. ― Может зря я пытаюсь списать все видения, галлюцинации, перепады настроения каким-то медицинским недугом? Может и у бабушки все было хорошо? Просто Исчезающий цирк ее преследовал. Вот она и вела себя не так, как другие. Как я.

Погрузившись в водоворот мыслей, я с трудом добралась до дома миссис Кернс. Аккуратного такого дома, совершенно обычного для женщины, которая что-то знает о цирке, которая написала книгу-подсказку, которая породила внутри меня истерию и голоса.

Это был простой одноэтажный дом с большим чердаком и мансардным круглым окошком. Вдоль окон росла сирень с тяжелыми белыми кистями; а вдоль дороги на аккуратной лужайке в кольцах деревянных оградок распустились благоухающие розы. На террасе дома, куда вела небольшая деревянная лесенка, стояло кресло-качалка, а на нем лежал плед, будто его владелица только-только вернулась в дом за новой чашкой чая или порцией конфет.

Я вылезла из машины и пошатнулась. Ноги казались ватными и не желали держать тело. Это были ноги-спички, ноги-веточки. А тело было огромным и неповоротливым, невыносимо тяжелым. Но скоро головокружение прошло и я, взяв себя в руки, пошла к дому.

Может быть я ошиблась и это не тот адрес? А может быть Гретта умышленно ввела меня в заблуждение? Она ведь так не хотела, чтобы я связывалась с миссис Кернс и глубже погружалась в ее ужасы.

В свои собственные ужасы.

Я постучала несколько раз; рука была безвольной, будто чужой.

Дверь открылась и на пороге появилась молодая женщина лет тридцати со светлыми собранными в хвост волосами, приветливым лицом. На ней был синий костюм, похожий на униформу, и я решила, что это медсестра или сиделка, которая приглядывает за миссис Кернс.

Я вежливо представилась и сказала, что хочу поговорить с миссис Кернс.

Алла, ― так ее звали, ― с сожалением сказала, что «миссис Кернс уже второй день подряд себя плохо чувствует и не сможет вас принять».

Я растерянно открыла рот, собираясь умолять ее впустить меня. Я знала, что если миссис Кернс узнает, что я стою на пороге, она непременно захочет поговорить, захочет увидеться. Она любила говорить, очень любила. Со вкусом, с подробностями, драматично расставляя паузы и вздыхая в важных моментах.

Но я не успела ничего сказать, потому что из глубины дома послышался женский голос, который мог принадлежать только миссис Кернс.

― Что за вздор, Алла? Немедленно впусти ее. Давай-давай, не гляди так на меня, я не стану повторять.

Да, это несомненно она, миссис Кернс. Ее голос живо вырвался из недр памяти, просочился из-под того шва, который я усердно поддевала ногтем, но так и не смогла разорвать.

Миссис Кернс оттеснила Аллу от двери, выслушав еще несколько суровых рекомендаций. А затем я встретилась взглядом с очень высокой и худой женщиной. Ее скелетоподобное лицо с худым носом, провалами глазниц и острыми скулами, осветилось самодовольством, а тонкие сухие губы искривились в загадочной улыбке.

― Наконец-то ты пришла, Эра Годфри.

В прошлый раз, еще два года назад, миссис Кернс не казалась мне такой самодовольной. Я отстранено подумала о том, что на нее повлияли события, происходящие в Эттон-Крик ― новая порция историй, новая порция сплетен. И все это она хотела вложить в мозг распухший мозг.

Я вошла в ее дом, спросив:

― Гретта позвонила вам, и предупредила о моем приходе?

― О нет, что ты, ― весело отозвалась миссис Кернс, пропуская меня по коридору и направляя на кухню. Алла попыталась проследовать за нами, но миссис Кернс демонстративно захлопнула перед ее носом кухонную дверь.

― Сует везде свой нос, ― пояснила женщина, взглянув мне в глаза. А затем не без интереса оглядела меня с головы до ног, в точности бабуля Грэйси, когда притопала со своим чемоданом на парковку вокзала.

― Ты что, думаешь, что так сможешь спрятаться? ― вдруг спросила она, задержав неприязненный взгляд на моей шляпе.

― О чем вы? ― опешила я.

― Это такая маскировка? ― продолжала допытываться миссис Кернс. Я молча таращилась на нее, ничего не понимая. Но потом до меня дошло, что она говорит обо мне, Исчезающем цирке, Данте и его преследованиях. Не знаю, как это возможно, но миссис Кернс обо всем уже знала и начала без обиняков ― сразу с важного.

Она надавила мне на плечо своей костлявой рукой и усадила на неудобный деревянный стул с расшатанной спинкой. Я села ровно, чтобы не грохнуться во время важного разговора на пол, и сложила руки на коленях. Ладони были важными от пота, и, будь моя воля, я бы попросилась вымыть руки. И глоток воды. И чего-нибудь поесть.

Странная мысль ― просить поесть в доме, где тебе слишком уж рады.

Я несколько секунд понаблюдала за тем, как миссис Кернс с кряхтением усаживается на стул, затем украдкой оглядела кухню. Наткнувшись на распятие, висящее на стене права я внутренне вздрогнула и прекратила осмотр.

― Я ждала, когда ты придешь очень много лет, ― сказала миссис Кернс, поудобнее усаживаясь и складывая на столе руки друг на друга как прилежная ученица. Руки ее были морщинистыми, работящими.

«Очень. Много. Лет», — произнесла она, чеканя каждое слово зловещим голосом. В нем угадывались насмешка и ехидство. И смотрела снизу-вверх, сгорбившись на своем месте, но при этом взгляд был таким жутким из-под темных редких ресниц, что меня буквально бросило в жар и ладони сильнее вспотели и заскользили по коленям.

Очень много лет, ― повторила я про себя эхолалией.

― Мы не виделись два года, ― сказала я. ― Не похоже на «много лет».

Она покачала головой и даже покачала указательным пальцем, будто я ребенок, совершивший ошибку.

Ну ничего, я сейчас все исправлю, милая, ты только слушай повнимательнее и запоминай, как правильно.

— Миссис Кернс, расскажите мне все.

— Все? — насмешливо изогнула она бровь.

Она в точности как Грэйси, такой же ядовитый мухомор. Но я готова была вытерпеть все штучки миссис Кернс ради того, чтобы узнать правду.

— Раньше я не была такой болтливой, — вдруг сказала она, задумчиво отворачиваясь к окну. — Наверное, все дело в этом месте. Я вроде бы дома, Эра, но... ― она глянула на меня исподтишка, проверяя, слушаю ли, ― я все равно заперта в клетке. Мои сыночки только и ждут, когда я дуба дам, говоря простым языком.

Я не знала, как на это отреагировать, поэтому решила промолчать. Как оказалось, миссис Кернс вовсе не были интересны мои комментарии. Она так сосредоточенно глядела в окно, будто боялась, что если посмотрит мне в глаза, то собьется с мысли.

― Вот я и решила: будь что будет, ну его! ― она с горечью усмехнулась и снова глянула на меня исподтишка. Я ободряюще дернула уголками губ вверх, имитируя подобие улыбки. Это все было мне чуждо, и я не понимала, как ее жалобы помогут мне добраться до разгадки Исчезающего цирка и своего прошлого.

Не говоря уже о том, как с этим связана миссис Кернс.

Вдруг она откинулась на спинку стула, выжав пронзительный скрип из древесины, и снова рентгеновским взглядом осмотрела меня, а затем решительно сказала.

― Я рассажу тебе историю о мертвых людях, Эра. ― И при этом тон и взгляд у нее были такими, будто изначально она планировала говорить о чем-то другом, но вот ей внезапно в голову пришла идея рассказать мне именно о мертвых людях.

— Мертвых людях? — осторожно переспросила я, когда поняла, что старушку надо подтолкнуть к продолжению. Она усмехнулась, хотя, думаю, она, как и я, не видела ничего смешного в мертвецах.

— Ты когда-нибудь слышала об Алоизии? — опять ошарашила она меня, окончательно сбивая с толку. Я покачала головой, стараясь не выглядеть нетерпеливой — а то вдруг миссис Кернс решит не продолжать. — Алоизия — или по-другому Тихий город.

Тут я не сдержалась и буквально почувствовала, как у меня все эмоции отображаются на лице.

«Тихий город, Эра!» ― кричала бабушка в последний раз, когда я ее видела.

Миссис Кернс задумчиво пробормотала:

― Город, наполненный до краев мертвыми людьми.

По коже всего моего тела побежали мурашки, даже в волосах закопошились холодные, будто льдинки жучки. И эти стайки перебегали с одного места на другое, вызывая внутри меня отвратительные колебания.

― Да-да, Тихий городок находился сразу же Эттон-Крик...

― То есть раньше Ята-Бохе назывался Алоизией? ― перебила я, пытаясь собрать воедино мысли.

Наконец-то беседа выливается в ту форму, которую я могу понять и принять. Но я рано восторжествовала, потому что миссис Кернс покачала головой. Устало так покачала, будто ей надоело талдычить одно и то же несколько часов подряд.

— Нет, Тихий город находился между Ята-Бохе и Эттон-Крик.

И снова на моем лице прошла тень всех тех эмоций, которые бугрились во мне нарывами. Сначала мои брови схлестнулись, так, что напрягся лоб, затем лицо расслабилось, когда я взяла себя в руки.

Между, — повторила я про себя, зацепившись именно за это слово. Проиграла про себя несколько раз, а затем еще раз, чтобы убедиться, что не ошибаюсь. Миссис Кернс самодовольно кивнула, довольная произведенным от рассказа эффектом.

Меня начинало тошнить от нее, от того, какими крупицами информации она меня подкармливает, будто бездомную собаку, которую собирается заманить в ловушку и сожрать.

— Между Ята-Бохе и Эттон-Крик.

— Там ничего нет, — строго сказала я. — Там просто поля и луга.

— Да, ты права, — кивнула она, обрадовавшись, — сейчас там ничего нет.

— Миссис Кернс, вам что-нибудь известно или нет? — не выдержала я, устало вздохнув. — Если вы что-нибудь можете рассказать, пожалуйста, не томите. Не загадывайте загадок.

— Я не загадываю загадок, — буркнула женщина, разозлившись. Видимо она ожидала, что я начну танцевать на ее кухне с бубном и умолять все мне рассказать. ― Ты читала мою книгу или нет?! Там черным по белому написано: между Эттон-Крик и Ята-Бохе находился город под названием Алоизия.

― Я не знаю никакой Алоизии, ― упрямо отчеканила я.

— Конечно не знаешь, ведь это мертвый город.

— С мертвыми людьми, — добавила я, кивнув. Все ясно, мне пора вернуться в свою комнату и заняться более полезными вещами. Например, съесть бутерброд с сыром. Или просто поваляться в кровати. Протереть письменный стол. В общем, что угодно лучше, чем слушать бредни сумасшедшей старухи.

Я понимала, что злюсь исключительно из-за самодовольства, сквозящего в каждом слове миссис Кернс, в каждом ее движении, в выражении глаз. Она упивалась властью надо мной, ведь мне нужна информация, которую она знает, и она хотела, чтобы я умоляла ее все рассказать.

Это не просто история, хотелось мне сказать. Эта история обрела реальные очертания, она выбралась из наших с миссис Кернс безумных фантазий наружу и зажила своей жизнью. Она приносит людям несчастья, убивает, душит нас.

Так что не время для шуток!

Но я лишь вздохнула, призвав на помощь всю силу воли. Ведь это миссис Кернс. Она ни во что не ставила нас Греттой во время работы в доме престарелых, отказывалась принимать таблетки, отказывалась вовремя ложиться спасть, всегда задерживалась у телевизора, спорила, выплескивала на нас содержимое ночного горшка...

― Итак, ― торжественно перебила она мои размышления, ― приготовься слушать, Эра Годфри. Я расскажу тебе историю о проклятом цирке, который забирает города.

***

Однажды Скарлет Фабер сильно испугалась.

Это было лишь однажды и навсегда, и случилось на карнавальной ярмарке, откуда ее родители вдруг магическим образом испарились.

Они стояли за спиной. Скарлет чувствовала на худеньких плечах мамины пальцы, прижимающиеся к коже сквозь одежду. Вцепилась она в нее так, что не оторвать, будто Скарлет вдруг стала ее опорой, ее поддержкой.

Тогда в груди Скарлет и проросло маленькое семечко страха. Оно, казалось, всегда было там, щедро увлажнялось другими странными происшествиями, и наконец-то дало корни.

На следующий день, когда родители не нашлись, в сердце Скарлет семечко дало побеги. А через неделю вымахало деревце.

Живя бок о бок с этим деревом Страха, Скарлет привыкла к нему, привязалась.

И вот дерево Страха дало свои плоды, когда Мирослав Костенков с такой легкостью, будто говорил о сущих пустяках, бросил в воздух, нагретый на майском солнце, равнодушное «мы мертвы».

После заявления Мир посмотрел на Альдору и Нафису и уточнил, будто Скарлет была глухой и глупой девчонкой: «Все мы».

Скарлет понимала, что он говорит. Она видела, как двигаются его губы во время произношения, как обостряются скулы, как меняются выражения лиц Альдоры и Нафисы, как темнеет небо над головой, как под ногами ломается с хрустом высохшая земля, будто овсяное печенье.

И Скарлет летит вниз.

А затем больно ударяется обо что-то.

Этим «что-то» оказывается ее внутренний голос.

Ты разве не догадывалась, Скарлет? ― спросила она у себя, с тупым бесстрастием наблюдая, как Мирослав продолжает заниматься уборкой. ― Ты разве не заподозрила это, услышав рассказ Аарона о мотеле «Рэдривер», полном призраков? Мирослав не изменился с тех пор как исчез. Он не изменился, потому что он призрак, он мертв, и Аарон видел его в Ята-Бохе.

Когда так просто и легко Скралет оформила свои тяжелые, вязкие мысли в слова, дерево Страха, запертое за ограждением ее ребер, вдруг зацвело, и его колючие ветви, рванувшись в разные стороны, опутали органы, сжали их тесно-тесно, передавили.

Все равно живой тебе не выбраться отсюда, ― вот что они сказали.

У тебя ведь все равно никого нет, ― сказала Альдора.

И тогда она поняла, что Фокусник просто солгал, солгал как ему и положено, как здесь принято.

Меня заманили в ловушку, ― с глухим стуком пульса в висках думала Скарлет, ― потому что у меня нет ничего и никого, и единственная моя семья, единственные люди, которые на самом деле много лет назад бросили меня на ярмарке, люди, которые ее забыли ― находились где-то далеко-далеко отсюда, за пределами Исчезающего цирка и Эттон-Крик, а может быть даже страны.

К этому все и шло, тупая твоя голова, Скарлет.

Ты же просто дура, дура, дура.

Они не были похищены, малышка, они долго, очень долго репетировали этот эпизод. Они забыли тебя в торговом центре, помнишь?

― Еще не время для правды, ― сказал дедуля Фабер.

Он и вправду говорил это, говорил Грэйси.

― Еще не время для правды, Грэйс, пусть малышка окрепнет.

Пусть малышка окрепнет, чтобы узнать, что ее никчемные родители жалели о ее появлении. Пусть окрепнет, прежде чем до нее дойдут слухи, что они никогда не хотели ее, что уехали из Эттон-Крик в Хейден, чтобы успеть сделать аборт, что простая глупая авария на дороге сохранила Скарлет жизнь. Что дедуля Фабер вовремя подоспел и заставил родителей принять ее, что клялся заботиться о ней, но все равно не смог уследить за всем.

Скарлет отвернулась от троицы и направилась в свой шатер.

Мир крикнул ей вслед что-то, кажется, что ночью в цирке будет прощальная вечеринка перед уходом из Эттон-Крик. Они собирались праздновать начало лета: разведут костер, будут готовить мясо на углях, танцевать и показывать фокусы, и кто на что горазд.

Скарлет было все равно.

Ее время закончилось здесь. Она увязла внутри цирка как в липкой паутине. Она дрожала всем телом, шагая к своему шатру ― единственному месту во всем Исчезающем цирке, где все еще чувствовала себя в безопасности. Будто это не просто палатка, а настоящий замок со рвом, в котором обитали крокодилы.

Как легко ты попалась в этот капкан, ― корила себя Скарлет, погружусь в темноту своего шатра, где царила прохлада и пахло лавандой. Когда от остального мира ее отрезал занавес, Скарлет почувствовала, что куда-то падает, проваливается под землю, медленно погружается в нее как в зыбкий песок.

Сколько себя помнила, у нее в жизни была одна единственная цель ― отыскать родителей.

Она даже забыла о дедуле, а ведь он был единственным, кто хоть когда-то заботился о ней.

Скарлет присела на корточки и ударила себя кулаком по голове, вышибая из памяти проклятые лица матери и отца. Она лупила себя по лбу, выбивая из глаз искры, в ладонях остались клочки ее волос.

Скарлет беззвучно кричала, боясь, что на ее вопли сбегутся обитатели цирка, увидят, какая она жалкая, разбитая, омерзительная. Она чувствовала себя не на своем месте, и уже не была уверена, существует ли в этом мире ее место, и если да, то где оно?

Рядом с кем оно?

Скарлет обхватила себя руками, сдерживая ветви дерева Страха, рвущиеся наружу сквозь ее кожу. Им уже было мало разорвать ее на кусочки, им хотелось уничтожить все, до его могли дотянуться.

Я просто хотела узнать секреты Исчезающего цирка, но это оказалось невозможно, потому что его секреты хранились внутри меня, ― обессиленно думала Скарлет, и вспоминала, с каким сочувствием Альдора вырезала на ее плоти жестокие слова «у тебя ведь все равно никого нет».

У нее даже щеки порозовели.

Это был не вопрос.

Все в Исчезающем цирке знали, что у Скарлет Фабер никого нет, что она всю жизнь гоняется за призраками.

Скарлет стало стыдно. Она представила, как Альдора смотрит на нее, и думает, что это за сволочные родители, которые бросили свою дочь в толпе незнакомцев. Скарлет стало стыдно за свою дурость.

Просто поверить в другое было страшно. Страшно было поверить, что в этом мире есть люди, которые способны бросить своего ребенка просто так, ни за что, ни за ошибки, ни за плохие отметки, ни за неряшливость. Просто так оставить в толпе и уйти.

Скарлет перестала задыхаться, слезы вдруг кончились, будто внутри ее тела перекрыли трубы. Она опустила ладони от головы, испытывая невыносимую боль, грозящую поломать ее пополам, и посмотрела вверх.

Ее мозг напоминал заржавевшую карусель, которую кто-то решил раскрутить.

Она скрипит, скрипит, сходя с места, но все-таки поддается.

Скарлет нахмурилась, упав задом на землю.

― Тогда кого я видела? Когда я видела в том шатре? ― и едва эта мысль собралась из букв в слова и предложения, до Скарлет дошло.

Все было просто.

Так просто что Скарлет сжала кулаки, едва сдерживаясь, чтобы снова не ударить себя.

Исчезающий цирк всего лишь показал ей то, чего она хотела больше всего на свете ― ее самое заветное, самое страстное желание, то, о чем она думала целых десять подряд, то, о чем мечтала ежедневно.

Исчезающий цирк показал ей воплощенную мечту, чтобы заманить в ловушку.

Горячей искрой в памяти Скарлет вспыхнула стопка листовок, которые она раздавала на Весеннем фестивале. «Здесь оживут все ваши потаенные желания и страхи». Разве не это ее самое страстное желание — найти родителей? И разве не самый ужасный страх — что их вдруг здесь не окажется?

Обезоруженная, выжатая досуха, Скарлет доползла до своего матраса и, забравшись на него, упала на спину. Она вдруг подумала о том, что теперь ей и жить-то незачем. Последние десять лет, все сознательное время, Скарлет была машиной, которая работала на одном единственном топливе ― она увидит родителей, обнимет их, покажет им, чего достигла, что совершила ради них.

Что делать теперь?

Как теперь жить?

И, что страшнее ― ради чего вообще жить?

Она разваливалась на куски, будто автомобиль, простоявший в гараже миллион лет, и разваливающийся на куски от времени. Ноги отвалились, руки отвалились, тело разошлось на части, будто сшитое из разных кусков.

Несмотря на то, что Скарлет тоже чувствовала себя мертвой, она не могла прекратить думать о Мирославе, Альдоре и других ребятах из цирка, особенных ребятах для особенного места.

Кто они, если не мертвые люди, как сказал Мир, если не призраки?

Скарлет продолжала размышлять.

А вдруг... — и она попыталась остановить эту мысль, оборвать, пока не стало поздно, но не успела, — а вдруг ее родители действительно в этом цирке, вдруг она видела их на самом деле?

Что, если ее родители тоже мертвы?

Скарлет внезапно успокоилась; внутри ее мозга перегорел проводок, отвечающий за эмоции, и она вся обмякла, колени разошлись в стороны, руки повисли вдоль тела. Скарлет бесстрастно оглядела свой шатер и предметы, находящиеся в нем, предметы, которые принадлежали Исчезающему цирку, но не ей.

У тебя здесь ничего нет, Скарлет, ― дунул в ее уши голос откуда-то извне, холодный и твердый. Этот голос принадлежал кому-то сильнее и смелее, чем сама Скарлет, и она не могла не согласиться: «У меня и вправду здесь ничего нет».

Тогда Скарлет поднялась на ноги. Они все еще двигались по команде, хоть и чувствовались двумя сосисками, затянутыми в ткань. Руки сжались в кулаки, и Скарлет почувствовала, как в ладони больно врезались ногти. Голова загудела от нарастающего пульса, резкого ба-бах-ба-бах-ба-бах!

Она вышла из шатра и едва не врезалась в Мирослава. За его плечом маячили Альдора и Нафиса.

― Скар, слава богам, с тобой все в порядке! Эй! ― ошарашенно воскликнул он, обернувшись ей вслед, ― ты куда?

Троица догнала ее, и Мирослав что-то сказал о том, что не хотел ее пугать и расстраивать.

Скарлет продолжала молча шагать по вытоптанной дорожке мимо нагретых на солнце шатров и хипстерских автомобилей с рисунками на боковых дверцах. Мелкие камешки и земля набивались ей в сандалии, но Скарлет не замедляла шага, направляясь к воротам Исчезающего цирка.

― Ты куда? ― крикнул Мир. ― Ну прости, я не хотел тебя расстраивать! Я же не знал, что ты поверила Фокуснику, ну прости, Скар!.. Я думал, мы друзья! А ты придешь на вечеринку?

Она взбешенно обернулась, и постучала кулаком по лбу, ясно давая понять, что считает, будто у Мирослава не все дома.

― Тебе мозги что ли отшибло после смерти?! ― сорвалась она на крик. Мирослав удивленно подпрыгнул, а его лицо стало шокированным точь-в-точь как в день появления цирка, когда внутрь пробрались. ― НИКАКОЙ ВЕЧЕРИНКИ НЕ БУДЕТ! Лично я сваливаю отсюда!

Скарлет резко обернулась, чтобы продолжить путь, но также внезапно отшатнулась назад и полетела на землю, больно ударившись задом. В шаге он нее откуда-то из недр ада выбрался Фокусник, и глядел теперь на Скарлет сверху вниз, даже головы не склонив. Можно было подумать, будто он все еще думает, что Скарлет стоит перед ним, но нет. Голова его была прямой, но взгляд опущен на Скарлет, сидящую у ног как побитая дворняга.

Скралет пробрал холод, и весь гонор куда-то исчез вместе с желанием кричать и крушить все вокруг. Мирослав помог ей подняться, и Скарлет была так удивлена и напугана внезапным появлением Данте и выражением его пустых глаз, сфокусировавшихся на ней, что не оттолкнула руки, не отстранилась.

― Ты не уйдешь, Скарлет, ― сказал Фокусник; и Скарлет не была уверена, говорил ли он на самом деле или просто думал, а она читала его мысли. Она не могла смотреть никуда, кроме его слепых глаз, засасывающих ее тело, все еще живое и дышащее, внутрь себя, в слепую черноту.

Краем глаза Скралет все-таки успела заметить, как сгустились тучи над Исчезающим цирком ― недобрый знак. Она была уверена, что еще пять минут назад небо было чистым и без единого облачка. Эффект был неожиданным, будто на синюю ткань выплеснули грязной воды из-под вымытых кистей. Чернота над их головами загустевала, и вместе с ней внутри Скарлет нарастал ужас. Судя по тому, как Мир вцепился в ее предплечье, его обуял такой же первородный страх.

― Ты можешь попытаться, ― снова заговорил Фокусник, и в этот раз Скарлет отчетливо услышала его голос, ― но тебе не выбраться отсюда. Пока Эра не вернется в мой цирк ты будешь здесь.

Скарлет открыла рот, чтобы возразить, обвинить во лжи, закричать. Она посмотрела по сторонам и увидела, что все, кто был в цирке, наблюдают за сценой, и Фокусник знал об этом и упивался властью.

Скарлет ненавидела его, всего его от кончиков волос до кончиков ногтей на ногах. Ненавидела его шрам, который он получил заслуженно, в этом нет сомнений, ― ненавидела то, что хоть он и был постоянно слеп, но его двойник мог спокойно передвигаться по улицам города и докладывать обо всем происходящим.

― Мне жаль, ― вдруг сказал Данте, но Скарлет не почувствовала, что ему действительно жаль. Тучи над его головой стали светлее, будто кто-то там, наверху, во время их разговора, притащил тряпку и моющие средства и стал оттирать облака от грязи.

― Тебе не жаль, ― возразила Скарлет мрачно. ― Тебе никого не жаль, я все слышала. Ты просто мерзкий ублюдок, который запер всех в стенах своего чертового цирка. Ты убийца. Тебе не жаль! ― крикнула она, а затем пружинистым шагом промчалась мимо.

Плевать, что говорит эта адская тварь, это воплощение дьявола.

― Ты злишься на себя, ― подул ей в затылок ветерок. Скарлет не была уверена, показалось ли ей. Здесь было возможно все. Данте мог молча вкладывать слова в ее череп, будто пряча в секретной коробке. И сейчас он пользовался этим моментом. Он не сдвинулся с места и даже не обернулся, в то время как члены его Исчезающего цирка ахнули, кто изумленно, а кто даже с завистью, что ей хватило смелости так обращаться с Фокусником.

Скарлет бежала вперед, чувствуя подошвами стертых сандалий камешки, и боялась, что Фокусник снова материализуется перед ней и прегради ей путь. Но он не шевелился.

― Ты злишься на себя, Скарлет. Ты злишься, потому что люди вокруг тебя повзрослели и стали жить своей жизнью. Все кроме тебя. Ты застряла в прошлом и не можешь шагнуть вперед. Ты бежишь на месте, Скарлет. Выбиваешься из сил, но страшно поверить, что все зря.

Ты бежишь на месте, Скарлет.

Ты бежишь на месте, Скарлет.

Ты бежишь на месте, Скарлет.

Она вдруг поняла, что и вправду бежит на месте. Ворота цирка ― до них рукой было подать, уже было видно кассовые будки, а за ними ― так и остались в десяти метрах от нее. За ними распростерлось поле выжженной травы, а затем густой, зеленый, свободный лес. Скарлет казалось, что еще десять шагов, и она вырвется из западни; а может быть двадцать шагов и все ― свобода? Или все-таки тридцать?..

― Идем, Скарлет, ― к ней подошел Мирослав, ― идем ужинать. Уже вечер, ты выбилась из сил и должна подкрепиться.

Тяжело дыша, Скарлет с трудом перекатилась на спину, чувствуя коже каждую неровность и выпуклость земли. Убрала грязными липкими руками пряди с лица. Посмотрела на Мирослава, присевшего рядом и закрывшего спиной солнце, лиловым растекшееся по горизонту.

― Отойди от меня, ― хрипло приказала она. В горле пересохло, и она закашлялась. Попыталась сесть, но не было сил, только голова и плечи оторвались от земли. Она со стоном рухнула назад, уже не заботясь, как выглядит в их глазах, в глазах таких простых людей, которые казались ей милыми.

― Скарлет, твои родители и вправду здесь, они...

― Я СКАЗАЛА ПОШЕЛ ВОН! ― заорала она, пронзая Мирослава насквозь. Она чувствовала, что еще одно слово о родителях, и она просто заревет на глазах у всех. Мирослав грустно вздохнул и поднялся. В его лице мелькнула тень обиды, и он, отвернувшись, все-таки сказал:

― Я хотел помочь, и все.

Катись отсюда со своей помощью, ― зло подумала Скарлет, но вслух этого не сказала. Ударившись затылком о землю, она повернула голову в сторону и несколько минут наблюдала за тем, как толпа рассасывается. Один только Фокусник стоял на месте, не шелохнувшись. Будто что-то привлекло его внимание, что-то, невидимое остальным. Затем он обернулся, и, постукивая тростью по земле, направился к Скарлет.

Ей даже стало интересно, стукнет ли он и ее, чтобы убедиться, что достиг цели, но нет, он остановился, как и прежде, на расстоянии в один шаг.

― Мы оба верили в нее слишком сильно, Скарлет, но она не такая, как ты думаешь. Она не хорошая и не добрая.

― Ты ее не знаешь, ― отрезала Скарлет. ― Она не хотела, чтобы я сюда шла, она хотела защитить меня.

Фокусник поджал губы, будто не зная, как оспорить это заявление. Но оказалось, он всего лишь подбирал нужные слова. Где-то внутри его омертвевшего тела тоже билась жизнь, и, удивительно, но он словно не хотел ранить чувства Скарлет жестокими словами. Она отказывалась верить в это, но голос Фокусника был мягким, а голова теперь была наклонена к груди и взгляд потеплел, стал сочувствующим и печальным.

― Так где она, Скарлет, твоя спасительница?

От лица Скарлет отхлынула вся кровь. Фокусник ударил ее неожиданно, как и всегда, без предупреждения. Просто врезал ей хорошенько под ребра словами, сломав кости. Одна кость впилась в сильно бьющееся сердце, но еще не прокололо.

― Мы сказали ей держаться от твоего цирка подальше, ясно?

― Ясно, ― согласился Фокусник. ― А вот Аарон, которому грозит тюрьма, все равно не рассказал, где Эра прячется. Ирвинг, который ползал на коленях, чтобы я отпустил тебя, тоже не может ее выдать. И ты вот, жрешь землю ради нее.

Скарлет сморгнула горячие слезы, внезапно потекшие по щекам. Нет, он вовсе не подбирал слова, чтобы было мягче падать, он искал самые жестокие и омерзительные слова из своего волшебного запаса. Надавил носком туфли на сломанные ребра, втыкая осколки костей в сердце, работающее на износ. И улыбнулся от удовольствия.

― Разница в том, что мы не умрем, ― ответила Скарлет, отыскав в себе силы для противостояния. ― Ирвинг проживет без меня. Аарона не посадят ― нет улик. И я тоже выживу.

― Может и да, а может и нет, ― сказал Фокусник. ― Ирвинг может быть и не умрет, но он и жить тоже не будет без тебя. Ты ведь знаешь его, он привязан к тебе как младенец к материнской груди. Аарон... что ж, улики есть, и полно. А если нет, ― Фокусник поднял руку вверх и щелкнул пальцами. ― Я просто сотворю их из воздуха. И ты, Скарлет... не выживешь, ― закончил он просто.

Скарлет сморгнула новую порцию слез. Они смешались с пылью и землей на ее лице, черными дорожками стекающие к подбородку.

― Ты не плачь, Скарлет, ― сказал Фокусник без сожаления в голосе. Он склонил голову на бок, разглядывая ее с головы до ног. ― Я ведь сказал: может быть да, а может быть и нет. Я пока еще не нашел Эру, а вот она может отыскать меня в любой момент. Если она придет сама, я оставлю вас всех в покое. А если нет, то я заберу и тебя, и всех остальных. У нее еще есть время. Немного, но есть...

И, договорив, Фокусник развернулся, и зашагал прочь, оставив Скарлет, истекающую кровью и слезами, лежать на земле и смотреть, как медленно умирает закат за пределами Исчезающего цирка.

***

Однажды Скарлет Фабер сильно испугалась, а затем умерла. Ей было одиннадцать лет, и с тех пор она застыла на одном месте и не могла двигаться. Она была заперта в невидимой клетке и могла только руки высовывать сквозь металлические прутья. Она была заложницей своей миссии, как Исчезающий цирк был заложником Фокусника.

Она не помнила, как добралась до своего матраца, когда вдруг обнаружила, что закатное небо сменилось ночью и мерцающими золотистыми звездами, прикрепленными к потолку.

С тупым отчаянием она пыталась придумать выход из западни, но каждая мысль заканчивалась тупиком. Из Исчезающего цирка нет выхода. Попасть сюда она попала, а вот вырваться теперь не в состоянии.

«У тебя ведь все равно никого нет, тебе не выбраться живой отсюда».

Скарлет прижала кулаки к глазам, чтобы забить внутрь слезы, задавить напрочь, и почувствовала в лице боль. Ах точно, она уже наказала себя раньше, оставив шишек и синяков на собственном теле.

«Что еще сделаешь, Скарлет, а может просто жить перестанешь, тебе же не выбраться живой отсюда, да и никого у тебя нет больше».

Скарлет вспомнила Фокусника, его бездушный взгляд вниз, его равнодушный тон голоса, мягкий изгиб рук, сложившихся над ручкой трости, при помощи которой он воспринимал дорогу. Его омерзительные слова никак не хотели покидать голову Скарлет; так и остались там, варясь в собственном соку.

«Я пока еще не нашел Эру, а вот она может отыскать меня в любой момент. Если она придет сама, я оставлю вас всех в покое. А если нет, то я заберу и тебя, и всех остальных. У нее еще есть время. Немного, но есть...»

Что случится, когда время закончится? И кто его распределяет?

Кто-так-решил?

― И вот ты жрешь землю, ― вспомнила Скарлет, и посильнее вжала кулаки в глазницы.

Почему это случилось?

Почему я не послушалась и настояла на своем, и почему теперь Эра должна сдаться из-за меня, выбраться из укрытия из-за меня, из-за того, что я не могла оставить прошлое в покое.

Скарлет опустила руки и шумно вздохнула. Легкие набрались воздуха, едва не разорвавшись, а затем со свистом избавились от него.

Скарлет решительно сжала кулаки, по-прежнему глядя в потолок на золотые и серебряные звезды.

Ну нет, нет, я так просто не сдамся. Скарлет резко села, сведя брови. Ее черные всклоченные волосы были грязными от пыли и пота, в них застряли травинки и песок. Щеки были покрасневшими, губы искусанными. Лицо исцарапалось, пока она в изнеможении каталась по земле.

Скралет выглядела неважно, но она решила: ни за что не сдастся.

Ни-за-что.

Это она и умеет ― не сдаваться, идти напролом, медленно, но верно шагать к цели. Ни за что не сдастся, ни за что. Десять лет она искала родителей, носом землю рыла, сталась исправиться, стать умнее, красивее, послушнее, лучше. Чтобы, когда они вернутся, им не было стыдно.

Скарлет поднялась на ноги. В ее воображении она вскакивала пружинисто, на самом же деле тело превратилось в желе, обтянутое кожей и тканью. Но решительности Скарлет было не занимать. Она принялась мерить шагами комнату, злясь все сильнее и сильнее. На себя, на родителей, на весь мир. Она ненавидела быть слабой и показывать эту слабость даже перед самой собой.

Ни за что он не победит, решила Скарлет, вырывая холодное лицо Фокусника из памяти. Ни за что ты не победишь, мразь.

Выбивая паль из земли, Скарлет носилась туда-сюда по шатру, то заламывая пальцы на руках, то пряча ладони в карманы, то под мышками, то скрещивая руки на груди.

Из-за чего я здесь оказалась? ― думала она. Раздраженное от криков и плача горло свербело болью, голова кружилась, ноги были чужими, но злоба поддерживала в ней энергию.

Я сожгу этот гребаный цирк, подумала она, резко останавливаясь и затаивая дыхание. В ее голове стало тихо от этой мысли, так тихо, что Скарлет всем естеством почувствовала пустоту; как артерии освобождаются от гнева; как жар уходит из стоп в землю; как синяки исчезают с ее лица.

Злоба Скарлет резко схлынула, как отступает волна от берега, но решительность осталась. След внутри нее остался, прищемленный, прижатый весом болезненного понимая, что все было зря ― все десять лет, которые она потратила на поиск родителей ― зря. Она откладывала жизнь на потом, занимаясь только одним единственным делом, и все зря.

― Я сожгу Исчезающий цирк, ― уже решительнее сказала она себе, ― не знаю, как, но я это сделаю. Если уж мне не выбраться отсюда, то никто не уйдет. Я не позволю этим тварям испортить еще чью-то жизнь, пусть показывают свои шоу в аду.

― Ты с ума сошла?

Скарлет подскочила, будто ее ущипнули в бок, и обернулась, оступаясь о внезапно ослабевшие ноги. Если бы Ирвинг не схватил ее за предплечье, удержав вертикально, Скарлет полетела бы на пол.

― Что ты здесь забыл? ― зло прорычала Скарлет, резко выпрямляясь и хватая Ирвинга за щеки. Запах, этот запах... ― Скарлет едва сдержалась, чтобы не прикрыть веки, не ткнуться носом Ирвингу в шею и не дышать им. Она отвыкла от его запаха за неделю, две, месяц, десятилетия ― все время мира, пока она здесь находится. От него пахло лавандовым маслом, а еще петрушкой и немного зубной пастой, будто он только-только проснулся и сбегал в ванную, чтобы примчаться хорошо пахнущим.

Глаза у Ирвинга стали огромными от удивления, должно быть он увидел внутри Скарлет что-то такое, что не видел уже очень давно. Она оттолкнула его, выпустив, и спрятала руки в карманах, будто согревая пальцы. Ладони запечатлели прикосновение жесткой щетины, теперь кожу приятно покалывало.

― Тебе здесь быть нельзя, Ирвинг, я ведь тебе сказала, ― твердо заявила Скарлет, глядя на него снизу-вверх. ― Иди отсюда. Или стой... стой. ― Его глаза распахнулись, а руки птицами взлетели к его груди и так крепко сжали рубашку-поло, расстегнутую на груди, под которой была черная майка, что Ирвинг поморщился. Никому бы не понравилось, когда вот так неожиданно хватают и притягивают. Он обвил ее запястья пальцами, попытавшись отодрать.

― Прекрати паниковать.

― Ты видел Фокусника? ― спросила она, притягивая Ирвинга ближе. Она боялась, что их могут услышать, наверняка слышат. ― Ты дурак, Ирвинг, ― сказала она резко, в его губы.

― Я сказал отцепись от меня, ― разозлился он, выпрямляясь и подтягивая Скарлет за собой. Но она не выпустила его, как он того ждал, а с еще большим упорством сжала его в пальцах. В этот раз она выпустила ткань его рубашки, и обхватила в кольцо шею.

Она наклонила его к себе ниже, как будто собираясь поцеловать.

― Тебе нельзя здесь быть, Ирвинг, ― зашептала она, едва не касаясь его губами. ― Слушай, уходи, правда. Это ловушка, для тебя, для меня, для всех нас, для Эры...

Она понимала, что ведет себя как безумная, но не знала, сколько у нее есть времени, пока их связь разорвут. Они наверняка знают, что Ирвинг здесь, в ее шатре. Ничто в Исчезающем цирке не случается без ведома Фокусника. Он был истинным хозяином, был вездесущим и видел все, несмотря на то, что был слеп. Он обладал такой неограниченной властью, заключенной в Исчезающем цирке, что не могло быть сомнений, что только он мог быть хозяином всего существующего здесь ― в том числе и жизней Ирвинга и Скарлет.

Этого она позволить не могла.

Она влезла в паутину, и не кричала, чтобы ее вытащили, не звала на помощь. Она не хотела, чтобы еще кто-то попал в капкан цирка, но вот он, этот упрямый парень здесь, и смотрит на нее так, будто не понимает, о чем идет речь, и не соображает, что происходит.

― Хватит пялиться, Ирвинг, сосредоточься, ― попросила она, беря Ирвинга за руку и пихая на матрац. Его крепкие ноги подкосились, и он упал мешком картошки, издав при этом какой-то странный звук. Скарлет обернулась на вход шатра, затем плюхнулась рядом с Ирвингом и накинула на обоих покрывало.

Они оказались тесно прижаты друг к другу, но длинные ноги Ирвинга все равно торчали из-под покрывала. Скарлет шлепнула его по голому колену и шепнула:

― Ты можешь сесть поудобнее?

― А ты можешь быть менее сумасшедшей? ― парировал он, но с кряхтением попытался сесть по-турецки. Ничего не получилось, и он просто раскинул ноги по обеим сторонам от Скарлет. Она горячо пояснила, глядя в его искрящиеся недоверием и смехом глаза, которые с трудом угадывались в сумраке, заключенном вместе с ними под покрывалом. Струйка света, льющегося через щель на входе в шатер, была беспомощна перед тьмой, и оставила Скарлет и Ирвинга наедине.

― Я не знаю, могут ли они читать по губам. Они точно знают, что ты здесь, Ирвинг, ― сказала тихо Скарлет, и глянула на вход. Она чувствовала рядом со своими бедрами его ноги, и в ее теле уже готово было подняться знакомое томленье, но Скарлет слишком хорошо контролировала себя, чтобы думать о чем-то другом, например, о том, что внутри их тесного мира стало жарче и теснее, будто Скарлет раздулась и Ирвинг увеличился в размерах. Концентрированный запах петрушки и нагретой на солнце одежды был одурманивающим, и Скарлет глотала его легкими, едва не сбившись с мысли.

― Ты видел кого-нибудь, когда шел сюда?

― Нет, ― шепнул Ирвинг. Скарлет не смогла понять, лжет ли он, потому что было темно, и она была слишком взбудоражена его внезапным появлением, спровоцировавшим такой выброс страха в кровь, что ее мозг стал думать о каких-то странных, неподходящих вещах.

― Ты никого не видел, но они видели тебя, ― сказала Скарлет. ― Готова спорить, они специально пустили тебя сюда...

Она не успела договорить, потому что Ирвинг взял ее за руки и ей пришлось обернуться. В его теплых мягких руках с небольшими шрамами на ладонях из-за скалолазания, было уютно. Там ее пальцам и было самое место, ― подумала отстраненно Скарлет. Вот почему она ходила по шатру, не зная, куда деть руки ― потому что они не ее, они принадлежат Ирвингу.

Он что-то сказал, кажется, спросил о том, всерьез ли она сказала, что сожжет цирк. Скарлет поняла, что он готов говорить первое, что пришло на ум, только бы отвлечь ее от своих рук на ее коже. Она оказалась в его власти, ведь сама заманила под покрывало, и сказала, что снаружи опасно. Вот теперь, поняла Скарлет, Ирвинг решил проверить, как далеко можно зайти.

Скарлет крепко сжала его руки, совсем по-дружески, и осторожно убрала свои пальцы его. Взгляд Ирвинга потух, но Скарлет было все равно, она собиралась достучаться до его разума, а не сердца или других частей тела. Ей нужно было, чтобы он вышел отсюда живым и невредимым. И больше ни за что не входил внутрь, не искал ее в цирке, не пытался спасти.

― Ирвинг, ― начала она решительно, подкрепив серьезность слов взглядом. ― Сосредоточься на том, что я скажу и не перебивай. Во-первых, ты уйдешь сразу же, как я договорю и ни за что не вернешься. ― Он открыл рот, чтобы возразить, но Скарлет схватила его за плечо у основания шеи, останавливая. Его тело было горячим, как истлевающий уголь, и Скарлет почувствовала пульсацию в ладони. ― Заткнись и послушай. Просто слушай. Фокусник ищет Эру, и поэтому я здесь. Я здесь в ловушке, в ловушке для нее, понимаешь? Все, что происходит с Аароном, и тело Натали, и тюрьма ― это все сделал Фокусник. Он знает, что мы с тобой связаны, понимаешь, он знает, что мы пережили вдвоем, так что обязательно попытается использовать эти знания тебе и мне во вред. Я пока не знаю, для чего он пустил тебя сюда, но точно неспроста. Я уже в капкане и мне пока не выбраться, так что теперь он примется за тебя. Я не знаю, как он тебя заставит, но он предложит тебе выбор: что-то, чего ты хочешь больше всего на свете в обмен на Эру. Если ты не скажешь ему, где она, тогда случится что-то плохое.

Скарлет не стала говорить ему о словах Фокусника, что единственное, чего Ирвинг хочет ― это она, Скралет. Она не хотела разводить костер в таком маленьком и темном пространстве, где уже искрило электричество. Они оба могли загореться и истлеть в один миг. Она притворилась, будто ничего не знает, будто предупреждение Фокусника ― допущение, уловка, простая угроза.

― Он тебя бил? ― вдруг спросил Ирвинг тихо, дрожащим голосом. В его голосе слышалась горечь осенней листвы и скрип качелей на ветру. Скарлет покачала головой, но Ирвинг уже провел большим пальцем по ее щеке. ― Тогда откуда эти следы?

Скарлет снова покачала головой. Она не хотела пугать Ирвинга и говорить ему о том, что не смогла выйти из цирка. Если скажет, он останется рядом ― с места не сдвинешь. Нужно прогнать его, пока не поздно. Скарлет бы не удивилась, если бы Фокусник во второй раз впустить Ирвинга внутрь только ради того, чтобы воздействовать Скарлет на нервы, прижать ее к земле, чтобы не двигалась, надавить поплотнее на легкие подошвой своих туфель.

― Ты нашла родителей? ― еще тише спросил Ирвинг, впрочем, без волнения в голосе. Скралет сосредоточилась на его руке, ласкающей ее щеку, исследующей синяки и ушибы, касающейся волос. Ирвинг пытался запомнить ее наизусть при помощи своих пальцев, будто знал, что им нескоро представится шанс увидеться.

Они больше никогда не увидятся.

― Я не нашла их, ― сумела она ответить твердо и без сожаления. А глаза тут же обожгло жаром, и она едва сдержалась, чтобы не шлепнуть по ним ладонями, чтобы прекратили. ― Не уверена, были ли они здесь вообще. Думаю, их здесь и не было. Я была глупой. Я была тупой, ― поправилась она жестко, и опустила взгляд вниз, не в силах больше смотреть во встревоженное лицо, полное участия и боли. Глаза Ирвинга стали больше, будто хотели захватить как можно больше Скарлет, вобрать ее всю внутрь зрачков.

― Мне было сложно сказать это вслух, ― продолжила она приглушенно, сцеживая каждую букву их опухшего горла. ― Мне было сложно признаться, что они бросили меня, что я им не подхожу. Наверное, я какая-то не такая. И вот я здесь, в цирке, совершаю глупость за глупостью. Я в ловушке.

― Нет, ― шепнул Ирвинг испуганно, встревоженно; голос его поднялся на октаву, будто предупреждал: если будешь спорить ― стану орать! Скарлет все еще не поднимала глаз, ей было достаточно того, что он пытается возразить и утешить.

На этот раз он взял ее за щеки, чтобы привлечь внимание к своим глазам.

― Не говори так, только не так, Скар. ― Она кивнула, только чтобы он прекратил называть ее «Скар», чтобы прекратил утешающе трогать. Она не хотела еще и его жизнь угробить так, как и свою. Она же ненормальная, нездоровая, нецелая. Ирвингу нужна нормальная девушка, не помешанная на цирках. Не девушка, которая сбегает среди ночи, и которую нужно спасать, подвергая себя опасности. Обычная.

Скарлет хотела все это высказать ему прямо в лицо, и чтобы он переубеждал ее, утешал, успокаивал. Чтобы заставил поверить. Это Ирвинг умел делать ― он всегда заставлял ее верить в лучшее, заставлял ее верить в себе. Он ― один из тех, благодаря кому она все еще жива, а не валяется в какой-нибудь канаве, убитая или изнасилованная.

Но она ничего не говорила, задушив желание в зародыше. И все же, что-то такое Ирвинг увидел в ее глазах; может быть умерщвленные слова все-таки вырвались из глаз или сорвались с губ вздохом. И тогда Ирвинг приблизил свое лицо совсем близко и прислонился лбом к ее. Мир Скарлет буквально взорвался от знакомого запаха, она сглотнула и зажмурилась.

― Ты никогда не была одна, Скар, ― произнес он тихо. ― У тебя были я, Эра, Аарон. Дедуля Фабер. Мы ― твоя семья, Скар. ― Он еще ближе притянул ее к себе, и их губы разделал лишь сантиметр, такое огромное и ничтожное расстояние. Ирвинг громко сказал: ― Я буду твоей семьей, Скарлет. Как и всегда, я буду твоей семьей.

Она обняла его за шею и зажмурилась.

― Я знаю, ― сказала она. ― Спасибо.

Было больно говорить, но это нужно было сказать. Теперь все самое сложное позади, подумала Скарлет. Пусть Ирвинг уйдет отсюда, уберется от Исчезающего цирка подальше, пока Фокусник и его не связал каким-нибудь обещанием.

Несколько минут они дышали одним воздухом, затем Скарлет в последний раз сжала на затылке Ирвинга пальцы, насладилась жесткостью его рыжих волос, затем выпрямилась.

― Когда все улягутся спать, я сбегу.

― Я буду ждать тебя в машине у леса, ― подхватил Ирвинг. Скарлет, замешкавшись только на мгновение, кивнула.

Они просидели в тесном и душном мире покрывала еще четверть часа. Скарлет не хотелось отпускать Ирвинга, и не хотелось, чтобы он оставался, но она все равно, таясь от посторонних глаз, проводила его до лазейки и шепнула: «здесь я проберусь и побегу прямо». Он согласно кивнул, сказав, что припаркует автомобиль у кромки леса, она сразу же его заметит.

Они остановились в шаге друг от друга. Ирвинг хотел поцеловать Скарлет, хотел этого почти так же сильно, как вытащить ее из секты цирка. Вот только он не хотел разрушать то зыбкое перемирие, которое наконец-то воцарилось между ними.

― Не надо, ― попросила Скарлет, поняв все по его темному взгляду. ― Не надо, Ирвинг, мы столько от этого бежали.

― Я никогда не бежал, ― возразил он, опуская голову к груди и глядя в землю. ― Это ты бежала, а я все гнался за тобой. И наконец-то догнал.

На это Скарлет нечего было возразить. Они никогда не были лучшими друзьями, они никогда не были даже просто друзьями. С первой их встречи все пошло наперекосяк, и длится до сих пор много лет спустя. И вдруг Скарлет подумала, что им так и не быть вместе. И вовсе не догнал он ее, как думает. За Исчезающим цирком нельзя угнаться.

Она попросила его уйти и ждать к двум часам ночи на оговоренном месте. Он согласился. Они обнялись. Коротко, без страсти поцеловались. Но от этого поцелуя, когда по ее губам мазнули губы Ирвинга, на глаза Скарлет внезапно навернулись слезы. К счастью, было темно, и Ирвинг ушел, ничего не заметив.

Скарлет смотрела на его растворяющуюся во тьме фигуру мутными глазами. Ее сердце рвалось следом, на свободу, но она не могла шагнуть дальше, не могла ступить ближе к ограде. Цирк заковал ее в кандалы и цепь больно натянулась на лодыжках, не пуская.

― Могла бы и сказать ему правду, ― услышала Скарлет за спиной, но, хоть и слабо удивилась, даже не обернулась на голос Фокусника. Она почувствовала рядом дуновение ветерка, будто он беззвучно подлетел к ней на крыльях, почувствовала его запах. Она зажмурилась, чтобы запомнить запах Ирвинга, чтобы запечатлеть его в венах и на своих губах, но он стал истончаться, как исчезает шлейф аромата духов.

Скарлет обернулась к Фокуснику, когда почувствовала, что может говорить без спазмов в горле. За его почти двухметровой стройной фигурой, будто вылепленной из лучшей глины, раскинулся цирк яркими красками. Карусели, фонарики, шатры, запахи ― ко всему этому Скарлет привыкла, как к собственному отражению в зеркале. Только к Фокуснику не могла привыкнуть и к холодному взгляду. Вот и сейчас он смотрел на нее так, будто осуждал; и шрам пересек правую часть лица и опустил нижний уголок губы, а вот левый был изогнут вверх.

А может быть он не ее осуждал, а может быть он осуждал Эру за то, что та так и не пришла в цирк и не сдалась на произвол судьбы. Не пришла прямиком в лапы убийцы и преследователя.

― Кто ты на самом деле? ― спросила она, глядя на Фокусника точь-в-точь бездушным взглядом, каким смотрел он. ― Ты Дьявол?

Он поджал губы, ― она отчетливо увидела, как скулы обострились.

― Нет, я не Дьявол. Я всего лишь хозяин Исчезающего цирка.