Лампочка | Кирилл Егоров

***

«Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лёд и пламень...»
А.С. Пушкин, «Евгений Онегин»

«И зло на зло меня подвигло...»
М.Ю. Лермонтов, «Демон»

***

Кристина Метельская.

— Двадцать пять, — выкладывает на барную стойку купюры, прижав их пальцем, будто делает ставку в покере.

Банкноты свежие, хрустящие, будто только что из банкомата. Свет неоновых ламп играет на их поверхности, подчеркивая водяные знаки. Смотрю на них, потом на него, потом снова на деньги.

— Ты реально думаешь, что я продамся за двадцать пять тысяч? — медленно выдыхаю, чувствуя, как внутри закипает что-то тёмное и колючее, готовое вырваться наружу язвительной фразой или, может быть, даже кулаком.

Он не торопится отвечать, его пальцы лениво перебирают край ближайшей купюры, будто проверяя, не фальшивая ли.

— Нет, — пожимает плечами. — Я думаю, ты продашься за тридцать.

Барная стойка под моими локтями холодная, липкая от пролитых коктейлей. Где-то за спиной взрывается смех, кто-то звонко чокается бокалами, а передо мной сидит этот... этот ходячий штамп из ромкома, который, кажется, всерьёз верит, что деньги решают всё.

— О, Боже... — закатываю глаза. — Ты вообще понимаешь, что твоё предложение звучит как стартовая сцена дешёвого порно? — спрашиваю, вращая бокал в руках. Зелёная жидкость оставляет на стекле маслянистые разводы.

— Ну, если ты хочешь, чтобы я добавил туда больше драмы... — хоккеист задумчиво почесывает подбородок. — Могу сказать, что ты — знакомая моего заклятого врага, и мы должны притвориться парой, чтобы сорвать его планы.

— Твою мать, — закрываю лицо ладонью. — Ты реально смотришь эти тупые сериалы.

— А ты нет?

— Нет.

Собираюсь послать его потеряться уже куда подальше, но в этот момент к нам подваливает его «друг» — здоровый детина в кепке, торчащими из-под свитшота проводными наушниками, и с широкой улыбкой на лице. Кажется, Даня? Или Дима... ? Не помню. Помню только, что вроде пересекались на потоковых лекиях.

— Кирюх, ты че тут застрял? — хрипит, шлёпая Егорова по плечу так, что тот слегка кренится вперёд.

— Диман, занят, — отмахивается тот, даже не глядя на него.

Детина переводит взгляд на меня, и его лицо расплывается в ухмылке.

— А, понял. Ну давай, не задерживайся, а то Кислый уже недоволен, что половина нахерачились, а другая слились.

— Кислый подождёт, — бросает Егоров, и в его голосе вдруг появляется сталь.

Перевожу взгляд с одного на другого. Кто-то явно здесь лишний. И это не я.

— Ладно, — детина пожимает плечами, и его кадык дергается, будто он сдерживает смех. — Только потом не ной, что тебя опять на скамейку посадили.

Он уходит, оставив после себя шлейф какого-то резковатого одеколона и намёк на какую-то интригу, в которую мне, конечно же, совершенно не хочется вникать.

— Кислый? — поднимаю бровь, намеренно растягивая слово, чтобы подчеркнуть его идиотское прозвище.

— Тренер, — коротко объясняет Егоров, но я замечаю, как его пальцы слегка сжимают бокал — белые костяшки проступают под кожей.

— А «посадили на скамейку» — это что, новый эвфемизм?

— Нет, — делает глоток, и его глаза на секунду становятся темнее. — Это буквально.

— О, бедняжка, — делаю фальшивое «сострадательное» лицо. — Неужели звездочка «Акул» потускнела?

— Звёзды не тускнеют, — парирует. — Их просто временно закрывают тучи.

— Это что, цитата из твоего мотивационного дневника? — фыркаю.

— Нет, из твиттера какого-то коуча, — его губы растягиваются в ухмылке. — Но звучит круто, да?

Тридцать секунд уже давно истекли. Егоров не ушёл. Он сидит, развалившись на стуле, с тем же самоуверенным выражением лица, будто наш разговор — всего лишь прелюдия к чему-то более интересному. Его пальцы лениво барабанят по барной стойке, а взгляд скользит по мне с таким видом, словно я — сложная головоломка, которую он вот-вот разгадает.

— Ну что, принцесса, передумала? — тянется к моему бокалу, но я резко отодвигаю его.

— Передумала дать тебе по лицу? Да, пожалуй.

— Ой, — притворно пугается, прижимая руку к груди. — Ты меня пугаешь.

— Хорошо, — вздыхаю, окончательно устав от этой игры. — Давай начистоту. Ты либо реально тупой, либо у тебя проблемы с восприятием слова «нет». В любом случае — это не мои проблемы.

Понятия не имею, каким именно образом он узнал о моей работе, каким образом его занесло в наше агентство. И, наконец, чем этот придурок слушал главное правило, которое менеджер озвучивает едва-ли не с порога — мы не спим со своими клиентами.

Сопроводить? — да. Поужинать? — да. Побыть красивым дополнением очередному воротиле бизнеса на, не менее очередном, благотоворительном вечере? — да. Позволить тому залезть к себе в трусы? — нет. Иначе, тут же лишимся работы.

Но, желание что-либо объяснять и доказывать — отсутствует, от слова вовсе. Да, и хоккеисту явно не упали проблемы, которые привели меня два с половиной года назад в ту контору.

Вот честно, до лампочки, что этот мажор думает обо мне.

Эскортница? Сплю за деньги? Прекрасно, пусть думает дальше.

Мнение других — это такая переменчивая вещь, что волнует только в детстве. Либо ты всю жизнь бегаешь за одобрением, либо однажды решаешь, что все эти ярлыки — просто пыль на ветру. Я выбрала второе.

Хочется домой. Сбросить туфли на неудобных шпильках, в которых ноги уже ноют, как после марафона. Растянуться на диване, который за ночь превращается в кровать. Заварить капучино на кокосовом молоке — сладковатое, как детская мечта, от которой давно осталось только послевкусие. Включить какой-нибудь тупой сериал, где все проблемы решаются за двадцать минут, и позвонить мелкому. Услышать, как он бубнит сквозь зубы: «Ну чё, сеструх, жива ещё?» — и дальше стандартный набор, который я слышу сквозь фоновый гул хоккейной базы: я — херовая сестра, потому что «мне впадлу отписаться, вернулась ли я живой с очередной загородной фотосессии».

«— Ты что, ждешь, чтобы меня нашли в ближайшем лесу?

— Нет, но хотя бы сторис выкладывай, так что, если пропадешь, я хотя бы буду знать, где искать труп».

И после этих слов у меня всегда сжимается что-то внутри, потому что он прав. Иногда после таких разговоров мне действительно кажется, что старше я — только по паспорту.

Пытаюсь встать, но Егоров резко прижимает ладонь к моему плечу, усаживая обратно. Он не качок с перекачанными бицепсами, но в его хватке есть что-то от стали — твёрдое, неоспоримое. Разворачивает мой стул к себе одним движением, будто я не живой человек, а бумажная кукла.

— Тебе нужны деньги, мне фейковая девушка. В чем проблема?!

— Прости, на сегодня уже зарезервирована. Могу записать на другое время, — улыбаюсь ядовито, открывая телефон. Листаю календарь, хлопая ресницами. — Тебя устроит никогда?

— Меня устроит сейчас. Слушай, давай без «набивания цены», и «я не такая», — этот мудак даже скобочки пальцами показывает.

— Знаешь, обычно такие, как ты, начинают с «я тебе заплачу, только сделай вид, что ты меня не знаешь». (прим. автора: отсылка ко второй серии, где он пытался оъяснить Лизе, что другая баба в его квартире — совпадение «Кириллов»)

Его бровь дёргается — первый признак, что мои слова его хоть как-то задели. Но маска не спадает.

— Я не «такие», — говорит, и в его голосе вдруг появляется что-то кроме наглости.

— Ага, конечно, — фыркаю. — Просто случайно оказался в клубе, случайно подсел ко мне и случайно предложил двадцать тысяч за пару часов моего драгоценного времени.

— Слушай, ну реально, в чем проблема?! — недоуменно хмурится. — Максимум два часа, трахаться со мною не нужно, в накладе не останешься.

Будто бы, мать вашу, одолжение мне делает. Словно я должна упасть в ноги за эту «щедрость». Ждет, когда я сдамся. Когда начну торговаться. Когда дрогну.

Держится уверенно, ухмыляясь так, словно уже победил. Как будто он — хозяин положения, а мне остаётся только покорно кивнуть и принять его условия, которые он перечисляет с видом человека, раздающего милостыню.

Не прошибает ни мой взгляд, ни тон. Интересно, он всегда такой? На его лице вообще бывают другие эмоции, кроме этой самоуверенной маски «короля мира»? Или он родился уже с этой ухмылкой, а в родзале первым делом попытался «запикапить» акушера?

— О, так, значит, секс не входит в пакет?! — притворно разочарованно вздыхаю. — Ну тогда вообще не интересно.

Его бровь дёргается. Впервые за весь вечер его маска даёт трещину. Но я просто смотрю, изучая каждую деталь: морщинки у глаз, которые выдают, что он улыбается чаще, чем хотел бы показывать, едва заметную искорку раздражения в серых глазах, как его челюсть напрягается, когда он понимает, что его приемы не работают.

— Ты серьёзно?!

— А ты? — наклоняюсь ближе, так, что наши лица оказываются в сантиметрах друг от друга. — Потому что если это твой способ кого-то склеить — он хуже, чем твои шутки.

На его лице наконец-то появляется что-то, кроме самодовольства. Раздражение? Или... интерес? Но мне уже плевать.

— Мне вот что интересно, — медленно выдыхаю, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. — А если я скажу «нет», ты продолжишь торговаться, или просто начнёшь считать вслух, пока я не передумаю?

Его улыбка не дрогнула.

— Я просто предложу пятьдесят, — голос низкий, спокойный, с лёгкой хрипотцой. Он произносит это так легко, будто речь не о деньгах, а о пустых фантиках. Пальцы лениво вертят бокал, и я замечаю, как свет играет на его серебряном кольце — холодном, как и этот взгляд.

— Не интересует, Егоров.

И тут я совершаю ошибку. Вместо того, чтобы размазать его самодовольную рожу по барной стойке, я срываюсь со стула, хватаю сумку и ухожу. Не гордо. Не с достоинством. Позорно. Как дура, которая только что поняла, что её вывели на чистую воду. Шаги гулкие, быстрые, каблуки цокают по плитке, будто торопятся убежать от собственного унижения. За спиной слышу его голос, но слова тонут в рёве музыки и пьяной толпы.

А зря...

Понедельник наглядно дал мне понять одну простую вещь: я ненавижу Кирилла Егорова.

Карма — если она, конечно, существует — создана специально для таких, как я. Чтобы напоминать, что за каждую мою колкость, за каждое язвительное «пошёл нахрен» рано или поздно придётся платить. И, судя по всему, она решила, что мои грехи стоит искупать именно так: через этого самовлюблённого придурка, который явился в мою жизнь исключительно для того, чтобы испоганить её своими дешёвыми выходками.

И сегодня он превзошёл себя.

Если бы в его глазах было хоть каплю раскаяния — хоть намёк на «ой, это шутка, давай забудем» — может, я бы просто послала его куда подальше и забыла. Но нет. Он стоял там, в коридоре универа, с таким видом, будто это я сама развесила по стенам свои фотошопленные фото с порносайта и прейскурантом услуг.

Я шла по коридору, устало протирая глаза после ночи без сна, когда увидела «это».

Огромный плакат. Моё лицо — криво вырезанное из старой авы — наклеено на тело полуголой блондинки, изогнувшейся в позе, не оставляющей сомнений в «специализации». Жирный шрифт сверху кричал:

«КРИСТИНА МЕТЕЛЬСКАЯ. ЛУЧШАЯ В ГОРОДЕ. ЦЕНА ПО ДОГОВОРЁННОСТИ»

И номер телефона. Мой номер.

Я застыла. Кровь ударила в виски так резко, что в глазах потемнело. Сложить дважды два и понять, кому именно в голову пришла такая «гениальная» идея, труда не составило.

Разумеется, фотошоп был галимый — даже первокурсник факультета дизайна скривился бы от такой работы. Разумеется, никто в эту хрень всерьёз не поверил.

Однако, посыл был ясен.

Его Величеству отказали. Его Величество решило мстить.

Я содрала плакат со стены и пошла в неизвестном направлении. Возможно, найти этого мудака и — ну, не знаю — порвать при нем эту хрень на мелкие кусочки и заставить сожрать получившееся конфетти.

К тому моменту, как я увидела Егорова, уже большая часть универа успела поугарать надо мной, а парочка самых отважных — очевидно, считавших, что это охренеть, как смешно — решили воспользоваться рекламным предложением.

— Ого, Крис, не знал, что ты так подрабатываешь! — кто-то крикнул мне вслед.

Я даже не обернулась.

— Эй, Метельская, а сколько за час? — фыркнул один, загораживая мне путь.

Моё правое колено ответило за меня. Желающих продолжить диалог поубавилось.

Егоров стоял, расслабленно прижимаясь поясницей к перилам, словно его поза была взята из каталога «Как выглядеть непринуждённо». Пальцы быстро стучали по экрану телефона, а на губах застыла полуулыбка — та самая, что появляется у людей, когда они ставят галочку в списке «Испортить кому-то день». Солнечный луч, пробивавшийся через окно, золотил его ресницы, делая эту сцену почти кинематографичной — если бы не то, что я готова была его придушить.

Ну вот, кажется, вечер перестаёт быть томным...

Я сжала плакат в кулаке. Бумага хрустнула, как кости.

— Егоров.

Он поднял глаза. Ухмылка стала шире. Теперь у него два варианта: извиниться или убегать. Но он явно не собирается делать ни того, ни другого.

— О, принцесса, — его голос звучит так, будто он рад меня видеть.

А я... Я готова его убить.

— Твоих рук дело? — швыряю ему в лицо смятый плакат.

Он даже не попытался уклониться. Бумага ударила его в грудь и упала на пол.

— Возможно.

— Возможно?! — мой голос сорвался на визгливую ноту.

— Ну, технически, печатал не я, — пожал плечами, и капюшон его худи съехал, обнажив шею. Там пульсировала вена — синяя, тонкая, такая уязвимая.

Я сделала шаг вперёд. Наш дыхание смешалось — моё прерывистое, его — ровное, с лёгким оттенком ментола. Он не отступил. Ни на сантиметр.

— Ты вообще понимаешь, что это? — мой голос дрожал, но не от страха. От ярости, которая пульсировала в висках. — Это...

— Месть? — он наклонился ближе, и я почувствовала запах его одеколона — дорогого, с нотками бергамота. — Нет. Это напоминание.

— О чём?!

— О том, что ты отказалась от моего предложения.

Я замерла. Время словно остановилось. Где-то далеко чьи-то шаги эхом разносились по лестнице, но здесь, в этом узком пространстве между нами, царила гробовая тишина.

— Ты... Ты серьёзно думаешь, что после этого я вообще когда-нибудь с тобой заговорю?

Он рассмеялся.

— Нет. Я думаю, что теперь ты обязана со мной заговорить.

— Ты охренел?! — шиплю сквозь плотно стиснутые зубы, а коридор озаряется звуком звонкой пощёчины.

Его мобильник, описав кривую дугу, слетает вниз по лестнице, превращаясь в бесполезную груду стекла и металла; голова дёргается в сторону, а на щеке уже начинает сиять отпечаток моей ладони, всеми оттенками от пурпурно-лилового до бледно-алого.

Сначала парень лишь мазнул по мне взглядом, посмотрел на то место, куда приземлился его гаджет, потер ладонью пострадавшую щеку, а потом вернул свой взгляд обратно, принявшись усиленно сканировать моё лицо. И, чем дольше он это делал, тем сильнее блестели от еле сдерживаемого гнева его глаза. А когда они стали полыхать открытой яростью, обжигая искрами ненависти, что летят в разные стороны, я услышала его голос.

— Какого. Хрена? — его голос был тихим, почти ласковым, но каждое слово резало, как лезвие.

— Прям с языка снял.

Происходящее определенно можно охарактеризовать, как «сюр».

Егоров смотрел на меня так, будто я была редким экспонатом в его личном музее причуд — диковинной зверушкой, случайно забредшей на его территорию. Его взгляд скользил по моему лицу с холодным любопытством коллекционера, изучающего новый экземпляр. А я... Я чувствовала, как ярость пульсирует в висках, горячими волнами заливая сознание, готовая в любой момент прорваться наружу кровавым фейерверком.

Между нами повисло напряженное молчание. Его дыхание стало чуть чаще, ноздри слегка раздулись — единственный признак, что под маской ледяного спокойствия бурлит тот же ад, что и во мне. А вокруг — хор широко раскрытых глаз и приоткрытых ртов.

— Ничего умнее придумать не мог?!

Егоров медленно облизал губы — розовые, чуть пересушенные от нервного напряжения. В уголке рта дрогнула едва заметная мышца. «Опасность», — просигнализировало что-то в глубине сознания. Но было уже поздно отступать.

Его пальцы начали медленно сжиматься в кулаки — сначала расслабленно, почти небрежно, потом всё плотнее, пока костяшки не побелели, а кожа не натянулась, обнажая каждый рельеф сухожилий и вен. Я видела, как тень пробежала по его шее — синяя вена набухла, пульсируя в такт учащенному сердцебиению, которое я почти физически ощущала между нами.

— Умнее? Давай-ка разберемся, кто тут действительно не блещет интеллектом.

Он сделал шаг вперед — плавный, хищный. Я инстинктивно отпрянула. Запах его одеколона — обычно свежий с нотами бергамота — теперь горчил адреналином и чем-то металлическим, будто в воздухе уже витал привкус крови.

— Ты, — он ткнул пальцем мне в грудь, ровно в яремную ямку. — Только что меня ударила.

— И что, — я заставила себя ухмыльнуться. — Мне теперь бояться, что твои фанатки закидают меня прокладками?

Вокруг нас сгустилась странная тишина — не отсутствие звука, а его искажение, будто кто-то выкрутил ручку эквалайзера жизни, убрав все средние частоты. А передо мной стоял Егоров — зрачки расширенные, дыхание ровное, слишком ровное для человека, на щеке которого уже расцветал синяк в форме моей ладони.

Когда его челюсть тесно сомкнулась — да так, что до меня донеслись отголоски звучного скрипа — мне показалось, словно он в шаге от того, чтобы меня ударить. Убеждена, будь я парнем — уже давно собирала остатки своих зубов и подыскивала хорошего травматолога, либо пластического хирурга.

Но реальность жестока в своей иронии — из нас двоих пострадавшей оказалась вовсе не его самолюбивая персона.

— Всё сказала? — его усмешка напоминает оскал.

Пальцы — ловкие, сильные — внезапно смыкаются на моём запястье, как стальные капканы. Боль пронзает руку, и я уже знаю — завтра здесь будут цвести синяки, фиолетовые и жёлтые, как гниющие пионы.

— А теперь, послушай меня, Метельская, — растягивает мою фамилию, словно пробует каждую букву на вкус.

И, судя по циничной усмешке на красивом лице — у Егорова строгая диета. Его лицо — это маска холодной ярости, но глаза... Глаза горят. Серые, как грозовое небо перед ударом молнии. Они вспыхивают с каждым его словом, будто кто-то подливает бензин в уже бушующее пламя. В этом взгляде столько безумия, что мой живот предательски сжимается.

Резко тянет меня к себе. Пальцы впиваются в подбородок, принуждая поднять голову. Наши взгляды сталкиваются — мой, полный ненависти, и его... невозможно прочитать.

— Ты будешь хорошей девочкой и сыграешь свою роль, — его дыхание обжигает мои губы. — Потому что после сегодняшнего я могу превратить твою жизнь в кошмар, с которым ты не сможешь покончить, до тех пор пока я тебе это не позволю.

В этот момент я понимаю — мне хочется не просто убежать. Мне хочется оставить на его идеальном лице кровавые следы своих ногтей. И я срываюсь. Потому что мои нервы уже не просто натянуты — они трещат по швам, как перегруженный мост перед обрушением.

— Знаешь, кто ты, Кирилл? Самоуверенный сукин сын! Я не буду играть в эти игры — заруби себе на носу! А ещё лучше, найди себе какую-нибудь идиотку, которая любит дешёвые понты и самоуверенность! Хотя не-е-ет... кажется, я реально понимаю, почему тебе нужна фейковая подружка! Вряд ли хоть одна уважающая себя девушка станет встречаться с таким дебилом, как ты! И вообще...

Вскидываюсь, собираясь сказать ещё много лестных слов этому придурку, которому «корона», очевидно, слишком сильно давит на мозг. Но банально не успеваю. Его ладонь уже сжимает мой затылок, пальцы запутываются в волосах, а губы — его проклятые, мягкие губы — накрывают мои в поцелуе.

Требовательном таком, жарком. Что тело живёт своей жизнью, запуская мурашки. Которые греют и жгут, подобно его тонким губам. Он не идёт дальше, не прижимает к себе еще ближе — хотя, ближе уже некуда — но этого достаточно, чтобы внутри растеклось проклятое тепло.

— Вот и договорились, — хрипит, и в его голосе звучит что-то, от чего у меня подкашиваются колени.

Я ненавижу его. Но в этот момент — всем нутром, каждой клеткой — я ненавидела себя ещё больше. За предательскую дрожь в коленях. За учащённый пульс, стучащий в висках. За тепло, которое упрямо разливалось по животу, несмотря на всю ярость.

— Совсем поехал...?! — вырываюсь из оцепенения, но слова застревают в горле. Губы всё ещё горят, язык автоматически тянется к ним, чтобы стереть его вкус — ментоловую жвачку с привкусом никотина.

Он наблюдает за этой мелкой предательской реакцией моего тела, и уголок его рта дёргается в едва заметной усмешке.

— Хотел удостовериться, за что люди платят деньги, — наконец, разжимает свои пальцы, отступает на шаг и пинает носком кроссовка скомканную бумагу. — Думал за тридцатку в час — ты хорошо целуешься. Но нет, так себе.

Так себе? Так. Себе?!

Я ощутила, как по щекам разливается жар — от ярости ли, от чего-то ещё — не важно. Важно было лишь то, что этот... этот...

— Так себе?! — вырвалось у меня, голос дрожал так, что слова рассыпались на слоги.

Егоров уже повернулся, чтобы уйти, но это — это я не могла оставить просто так. Не после всего. Не после того поцелуя, который до сих пор горел на губах, как клеймо.

Моя рука сама потянулась вперёд, цепляясь за его рукав.

— Повтори, — прошипела.

Егоров обернулся. В его взгляде мелькнуло что-то дикое, почти хищное.

— Не стоит, — парень наклонился так близко, что его дыхание обожгло ухо. — Иначе я решу, что тебе понравилось.

И прежде чем я успела ответить, его спина уже удалялась по коридору, оставив меня с дрожащими руками, горящими щеками и одной единственной мыслью: я убью его.

— Эй! — голос прозвучал резко, эхом отразившись от стен.

Хоккеист остановился. Не обернулся. Просто замер, слегка склонив голову набок, будто прислушиваясь.

— Ты... — сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. — Ты вообще представляешь, что сейчас сделал?

Наконец он повернулся. На лице — та же надменная полуухмылка, но в глазах что-то изменилось. Они стали темнее, глубже, словно в них пробралась тень чего-то настоящего. Не игры. Не понтов.

— Представляю.

— И?

— И ничего, — пожимает плечами. — Ты хотела драки. Я выбрал другой метод.

— Метод? — я фыркнула. — Это что, твоя фирменная тактика? Когда не можешь победить в споре — заткнуть оппонента поцелуем?

Егоров замер. Потом медленно, слишком медленно провёл языком по губам, словно вспоминая вкус.

— Только с теми, кто того стоит.

Где-то вдали зазвенел звонок, но звук будто дошёл до нас сквозь толщу воды — приглушённый, далёкий. Я должна была сказать что-то колкое. Что-то ядовитое. Но слова застряли в горле, потому что его взгляд... Твою мать, его взгляд был другим. Без насмешки. Без злости. Просто... изучающим.

— Сорок тысяч, — вдруг сказал он.

— Что?

— Ты же торгуешься? — в его голосе снова появились знакомые нотки надменности. — Вот моя новая цена. Сорок. Два часа со мной. Никаких поцелуев.

— Ты забываешь одну маленькую деталь, — сделала шаг вперед. Егоров приподнял бровь, ожидая продолжения. — Я не торгуюсь.

Где-то за спиной кто-то закашлял, но коридор казался пустым — только мы двое, этот проклятый плакат под ногами и напряжение, которое можно было резать ножом.

Егоров не моргнул.

— Жаль. А я уж думал, ты умнее.

— Умнее? — я заставила себя рассмеяться. — Ты реально веришь, что после всего этого я вообще когда-нибудь соглашусь на твои условия?

— Да.

Одно слово. Простое. Уверенное.

— Потому что, ты не из тех, кто отступает. А я — не из тех, кто проигрывает, — он медленно приблизился, и теперь между нами оставалось меньше шага. — Так что давай без глупостей. Ты делаешь вид, что терпишь меня. Я делаю вид, что ты мне не безразлична. Все получают то, что хотят.

— Все получают то, что хотят? Вот, скажи мне, что ты хочешь, Егоров? Только серьезно.

Его губы дрогнули в почти незаметной ухмылке.

— Чтобы ты перестала орать и начала работать.

— Мило. Но вот как поступим: ты останешься здесь, — намеренно медленно подняла руку, указательным пальцем ткнув ему в грудь. — Со своим плакатом, со своими сорока тысячами, со своим жалким самомнением. А я пойду туда, где меня не будут оскорблять, как последнюю...

— Оскорблять? — он перебил, и в его голосе впервые прозвучало что-то, кроме надменности. — Ты сама начала эту войну.

— Войну? — я фыркнула. — Это не война. Это ты не смог пережить, что кто-то сказал тебе «нет».

Егоров замер. Его глаза сузились, губы плотно сжались. На секунду мне показалось, что я задела его. По-настоящему.

А я развернулась и пошла прочь — быстро, резко — будто убегала.

За спиной раздался смешок.

— До скорого, принцесса.

Я замерла. Медленно обернулась.

— Еще раз назовешь меня так — и твой кадык окажется у меня в сумочке. Понял?

Егоров рассмеялся — низко, глухо, будто это было самое смешное, что он слышал за день.

— Угрозы? Серьезно?

— Предупреждение, — поправила. — Последнее.

Он хотел что-то сказать. Я видела, как напряглись его челюсти, как заблестели глаза. Но я уже уходила.

— Метельская!

Я не обернулась.

Шаги за спиной. Быстрые. Тяжелые. Он догнал меня за два прыжка, схватил за плечо.

— Я не закончил!

— А я — да, — резко дернулась, вырываясь.

На этот раз он не стал меня останавливать. И мне даже не надо было оборачиваться, чтобы понять — этот придурок сейчас улыбается.

Лунный свет струился сквозь узкую щель между портьерами, рисуя на полу бледную дрожащую полосу. Я стояла у окна, вцепясь пальцами в подоконник, пока суставы не побелели. Здесь, в четырех знакомых стенах, было проще дышать. Здесь не было его наглого взгляда, его ухмылки, его... поцелуя.

Кончики пальцев мелко дрожали — предательски, неконтролируемо. Я сжала их в кулаки, но дрожь лишь перекочевала в запястья.

Еще много лет назад я похоронила в себе ту девчонку, что позволяла себе слабости. Научилась улыбаться, когда хотелось кричать. Кивать, когда готова была разорвать все в клочья.

«Взрослые не плачут, взрослые не кричат, взрослые держат лицо» — эта мантра стучала в висках каждый раз, когда хотелось сломаться.

На столе валялась пачка сигарет — старая, полупустая — старый рефлекс, пустая привычка мертвого прошлого. Я машинально потянулась к ней, затем с отвращением отшвырнула. Нет. Не сегодня. Не из-за него.

Я закрыла глаза. Правда в том, что я устала. Устала от этой маски, от этой лжи, от необходимости быть тем, кем меня хотят видеть. Потому что настоящую меня — ту, что прячется за этим идеальным фасадом — мир бы не принял. Мир пожирает слабых.

Мои розовые очки давно покрылись трещинами. Моя крепость, что строилась годами, дала первую пробоину. И все из-за него. Из-за одного наглого придурка, который за пару дней умудрился всколыхнуть то, что я годами держала под замком.

В тишине этой ночи, без свидетелей и масок, мне хотелось просто... чувствовать. Что-то настоящее. Что-то, что не вызовет этого привычного отвращения к себе.

Город за окном светился фальшивыми огнями, такими же ненастоящими, как и мое спокойствие. Я ненавидела это — ненавидела себя за то, что позволила ему вывести меня из равновесия. За то, что до сих пор чувствую на губах привкус его поцелуя. За эту проклятую дрожь в коленях, которая не проходила, сколько бы я ни твердила себе, что он ничего не значит.

Пальцы сами потянулись к телефону. Одно движение — и я могла бы... Что? Написать ему? Нет, это было бы слишком. Слишком по-женски. Слишком по-дурацки.

Швырнула телефон на диван и он отскочил на пол с глухим стуком. Прекрасно. Теперь еще и экран треснул. Как символично.

Луна высветила в зеркале мое отражение — растрепанные волосы, размазаную тушь, губы, слегка распухшие от... Нет. Резко отвернулась. Этот день нужно просто забыть. Вычеркнуть, как страшный сон. Как случайную ошибку. Завтра я проснусь прежней — холодной и собранной.

Но когда закрыла глаза, перед ними снова встало лицо Егорова — с той хищной усмешкой, с которой он произнес: так себе.

***

«Она знала, что проиграла, когда поняла, что не может перестать думать о нем»
Антуан де Сент-Экзюпери

«Я не знаю, кто я — злая женщина с добрым сердцем или добрая женщина со злым языком. Но я точно знаю, что если ты назовёшь меня «принцессой» ещё раз — я вырву тебе кадык»
© Кристина Метельская, вероятно

«Принцессы не кусаются? Ну что ж, значит, мне досталась другая сказка. Но я в ней не герой.
Я тот, кто сожжёт эту книгу и заставит тебя полюбить пепел»
© Кирилл Егоров, разглядывая следы её ногтей на руке

***

Буду благодарна если после прочтения поставите звездочку. Спасибо! 🫶🏻