Глава 11
Прошло полгода.
Сон А сидела у окна родительского дома, в маленькой провинции на юге страны. Лес гудел, птицы кричали, трава пахла дождём. Она держала в руках старую фотографию — на ней она в полицейской форме, улыбается, как будто ничего не знает о боли, о страхе, о машине, которая сбила её.
Врачи говорили: «Амнезия обратимая».
Она и сама это чувствовала. Порой по ночам — сны: звуки шагов, коридоры, яркий стоматологический свет, острые металлические запахи, тени в дверях.
Но всё это — как мираж. Лица оставались безымянными. Она не могла связать события. Просто ощущение: что-то важное ускользнуло.
И теперь... она решила отпустить.
Сон А встала из кресла, прошла в сад, вдохнула зелень и сказала себе:
> — Если память не хочет возвращаться, значит, кое-что мне не нужно помнить.
Она больше не искала. И больше не ждала.
---
В другом городе, далеко от всего, что когда-то было — Мун Джо и Чон У сняли небольшую квартиру. Белые стены, синие занавески, книги на полках, свежий хлеб по утрам.
Здесь их никто не знал. Ни имён, ни прошлого.
Мун Джо больше не убивал. Не потому что стал другим — он просто устал быть тенью. Убивать — значит прятаться. А сейчас он хотел быть видимым. Живым.
Он вставал рано, варил кофе, читал медицинские статьи. Иногда снова принимал пациентов — но строго по записи, строго под наблюдением. Всё стерильно, всё чисто. Без тайн.
Чон У работал в книжном магазине. Он улыбался людям. Иногда — по-настоящему. Вечерами он писал — не статьи, а короткие рассказы. Всё выдумка, но в каждой строчке — боль, и выздоровление.
Они не говорили о прошлом. Ни один, ни другой. Оно было между ними, как третье дыхание — всегда рядом, но не управляло ими.
Иногда по ночам Мун Джо просыпался, тяжело дышал. Чон У подходил, касался его руки.
— Всё нормально. Это уже не ты. — говорил он.
Иногда наоборот — Чон У начинал плакать во сне. И Мун Джо целовал его в висок и шептал:
> — Ты не сломанный. Просто выживший.
Они не были счастливы в привычном смысле. Но они были настоящими. Они выбрали быть рядом. Не из страха. Не из зависимости. А потому что больше никто другой не знал, кем они стали... и почему.
И это было лучше, чем прощение.
Это было свобода.