Финал.
Боль.
Она приходит незваной гостьей —
тихой, как тень между ребер, острой, как лезвие в полумраке. Сначала — лишь холодок у виска, будто кто-то провел пальцем по коже и оставил след из стальных иголок. Потом — глубже.
Как ржавый гвоздь, вбитый в грудь,
как петля, что медленно сжимает горло,
не давая вдохнуть, не давая забыть.
Она разливается под кожей — тяжелым свинцом в венах, жгучим пеплом в легких. Я пробую выдохнуть ее, но она остается —
как шрам, который не заживает, как имя, которое нельзя произнести.
Иногда она мягкая, как руки давно умершей матери, что гладят меня во сне. А иногда — как зубы зверя, впивающиеся в горло, рвущие плоть на куски,
пока я не начинаю любить ее, пока я не понимаю — это единственное, что напоминает: я еще жива.
Вчера, когда я потеряла сознание, то меня привёл в себя Шон. Затылок жутко поболел. Там будет шишка. Сколько я пролежала, не знаю, но сразу же легла спать. В горле было сухо, плевать мне.
Он пришел утром, когда я еще лежала в постели, прикрывая синяки на запястьях. Энтони стоял в дверях, одетый во все черное, его лицо было холодным и пустым.
— Одевайся. Ты уезжаешь,— сказал он холодным тоном.
Я даже не удивилась. Видимо он узнал. Тогда я подняла взгляд. Смотря в его глаза. Такие холодные.. В которых я всегда мечтала увидеть хоть какую-то теплоту, но после ночи, мне стало мерзко. Боже почему я пережила всё это.
—Кто? — спросила я спокойно.
Он понял, о чем я. Кто начал охоту. Кто всё это время дергал ниточки. Кто был во мне заинтересован. Я ждала когда он скажет. Я была уверенна, что это могли быть какие-то другие боссы, которые хотели насолить Энтони. Либо же в конце все это делала Адриана. И от последнего во мне закипел адреналин. Ох если это она, то я эту суку убью вазой, молотком, буду мучить её до конца.
— Твой отец.— сказал он как отрезал.
Сначала — оцепенение. Как будто кто-то выдернул вилку из розетки, и весь мир резко заглох. Звуки, цвета, даже собственное дыхание — всё растворилось в пустоте. Только его слова, тяжёлые, как свинцовые гири, глухо ударили в грудную клетку.
Отец. Не чужой. Не враг. Не случайное имя в череде подозрений. Моя кровь. Моя плоть. Мой истинный предатель.
Потом — холод. Ледяные волны пробежали по коже, сжимая горло, сковывая пальцы. Я вдруг осознала, как сильно дрожу — будто тело, наконец, отреагировало на шок, который разум ещё не успел переварить.
И за холодом — ярость. Глубокая, первобытная, разрывающая изнутри. Не та, что жжёт, а та, что разъедает, как кислота. Потому что если это правда — значит, он смотрел. Смотрел, как меня продают. Как меня ломают. Как я тону в крови и грязи.
И ничего не сделал.
Руки сами сжались в кулаки, ногти впились в ладони, но эта боль была ничтожной по сравнению с тем, что творилось внутри.
А потом — страх. Не перед ним. Не перед местью.
А перед тем, что я почувствую, когда увижу его. Потому что если он посмеет стоять перед мной — живой, дышащий, предавший — я не знаю, станет ли убивать его...
Или саму себя.
Мой отец — простой водитель автобуса. Скромный, тихий человек, который ни разу в жизни не поднял на меня голос. Он же совершенно не такой.
Но Энтони бросил на стол папку. Внутри — фотографии. Мой отец в дорогом костюме. Мой отец, пожимающий руку Фальконе. Мой отец, подписывающий бумаги о передаче меня в руки Скалли.
Значит, когда я видела отца. Это было не галлюцинации. Он наблюдал. Он блять наблюдал за мной!
— Он работал на Варгаса. Отдал тебя, чтобы спасти свою шкуру. А потом решил вернуть тебя — через трупы.— говорил он жестко.
Я не верила. Но фотографии не лгали. Почему? Зачем...Что я сделала. Меня продали просто как какую-то шлюху. Продал родной отец...Мой папа, которого я так любила, просто возвышала его. Взял и отдал меня Энтони. Заявил на меня охоту. Что я сделала не так? Энтони видимо увидел в моих глазах вопросы.
— Потому что ты — его единственная кровь. И единственный шанс унаследовать все, что он украл, — Энтони протянул мне пистолет. — Убей его. И останешься здесь. Или уйдешь. Навсегда.
Пустота. Тяжёлая, густая, как смола, заливающая каждую трещину в душе. Я бросила пистолет — и вместе с ним, казалось, выбросила что-то последнее, что еще связывало меня с этим миром.
Отец. Энтони. Предательство. Кровь.
Все это теперь казалось чужим, далеким, будто происходило не со мной, а с кем-то, чью кожу я носила.
— Я ухожу.— резко сказала я.
Шаги. Я шла к двери, и каждый шаг отдавался в висках глухим стуком. Тело двигалось на автомате — мышцы помнили дорогу, даже если разум был пуст.
Он не остановил.
И это было хуже, чем если бы схватил, ударил, приказал остаться. Потому что это значило — он знал. Знал, что я не выстрелю. Знал, что я сломана.
Гнев. Но не яростный, не обжигающий — ледяной. Тот, что не кричит, а шепчет.
Дверь. Рука на ручке. Последняя граница. За ней — неизвестность. Но разве то, что оставляла позади, было лучше?
Я не оглянулась. Потому что если бы обернулась — увидела бы его глаза. А в них — торжество.
«Ты вернешься.»
И самое страшное — я знала, что он прав.
Шон уже стоял около машины на улице, видимо ждал меня. И как только они так все быстро узнают? Плевать. Я села в машину и мы тронулись. Смотрела на особняк Энтони. Что-то в груди чуть дрогнуло. Обида может? А может и принятие, что я так рвалась из этой клетки к себе домой, не зная, что мой отец стал моим дьяволом.
Я стояла перед дверью нашей старой квартиры. Мама открыла — похудевшая, с темными кругами под глазами. Боже что с ней случилось...
— Ветта? — она удивленно посмотрела на меня.
Я не смогла ответить. Просто вошла. Всё было так же: дешёвые обои, запах лапши быстрого приготовления, скрипучий диван. Но я была другой. Совершенно другой. С интригами в крови. С загадками в голове, которые я до сих пор не разгадала.
У меня не было слёз. Лишь сплошное опустошение. Ну хотя бы я не сходила с ума, когда видела отца.
Ночью я нашла письмо. В конверте — ключ и записка.
«Это конец для тебя. Но начало — только для нас.»
На обратной стороне — капля крови. Интересно от кого это. Да и неинтересно. Не хочу снова во все это лезть... Но разгадать охото.
Я сожгла этот письмо, но пепел всё ещё пах кровью. Не хочу, чтобы мне что-то напоминало о том мире. Где Энтони. Где Кармела, с которой я не успела попрощаться.
Спустя неделю. Отца я так и не видела, мама сказала, что он уехал в командировку, а я та знаю правду. Полную правду. Она так же спрашивала где я была, но я отвечала сухо и отстранённо.
Жила как все. Смеялась, когда надо. Но внутри была пустота. Мне нужна интрига мать его... Интрига. Хочу загадки. Хочу Энтони. Скучаю по Риккардо. А Кармела как там?
Сегодня моя давняя подруга Луиза, попросила выйти в её кафе. Я согласилась, потому что пока ещё не вернулась к клуб.
Я увидела его. Моего отца. Он стоял у стойки, заказал кофе. И улыбнулся мне — так, словно ничего не произошло.
— Привет, дочка,— сказал он ласково.
Кровь ударила мне в виски, ладони стали ледяными. Его голос — тот самый, что читал мне сказки — теперь звучал, как голос истинного палача и монстра. Его улыбка была такой же, как детстве — теплой, отеческой. Но теперь за ней скрывалось чужое. Что-то смотрело на меня глазами, предавшего свою собственную дочь.
На его руке — перстень. Но не Скалли. Какой-то другой. Совершенно другой. Он золотой, с гравировкой «V» и маленькое «R», маленькая такая буковка, но заметная. Даже очень.
Варгас? А что значит вторая?
И я поняла — игра только начинается. И разгадки с интригами могут снова нахлынуть на меня. Оно мне нужно. Да это оно. Оно что мне нужно. Убрать пустоту поможет только интрига...
Интрига, которую я так ненавидела, стала тем, что меня спасёт.
Я найду Энтони. Тени сомкнутся за мной — беззвучные, преданные, как псы, выдрессированные годами страха. Я буду идти по его следам, и каждый шаг будет оставлять кровавые отпечатки: разбитые витрины, перевернутые столы, пустые гильзы, звенящие на мостовой.
И тогда он станет моим пленником. Я закрою его в клетке из его же власти. Запру в четырех стенах, где эхо будет повторять только одно.
«Ты проиграл.»
Он будет смотреть на меня — эти ледяные глаза, в которых я когда-то искала тепло, — а я буду медленно снимать перчатки, обнажая шрамы, которые он оставил.
Я стану его дьяволом. Не ангелом мести. Не тенью прошлого. Дьяволом.
Тем, кто будет являться во снах, дыша жаром у его уха. Тем, чьи пальцы оставят ожоги на его коже — не от боли, а от памяти. Тем, кто заставит его молить— не о пощаде, а о том, чтобы я осталась.
И когда он, наконец, разожмет зубы и скажет.
«Ты победила»
Я наклонюсь и прошепчу
«Это не победа. Это — навсегда. Потому что ад — это не огонь. Это — мы.»