Пробник
Если мужчина и женщина согрешили, пусть удаляются в пустыню и там любят или ненавидят друг друга. Надо заклеймить и того и другого. Если хотите, отметьте клеймом обоих, но нельзя же карать одну, оставив другому свободу. Нельзя, чтоб был один закон для мужчин, а другой для женщин.
Оскар Уайльд, «Женщина, не стоящая внимания»
Тим
Дверь за Ликой закрывается, а мои ошалевшие от сегодняшнего дикого дня шестеренки в мозгу ускоренно крутятся, и вдруг в голове включается оглушительная сирена. А что, если она опять..? Вот же блин!
Хватаю куртку с крючка, рывком открываю дверь и мчусь к лифту. Лика уже уехала. Бегу по лестнице, перепрыгиваю через две ступени и оказываюсь на улице. Но не вижу её. Куда она может отправиться, кроме собственного дома? Изо всех сил бегу к автобусной остановке.
Уф-ф! Стоит. Не уехала.
Запыхавшийся, уставился на Лику, пытаюсь отдышаться и говорю:
«Не смей ничего с собой делать! Ты поняла меня?»
Судя по глазам, мысленно она где-то далеко, уже горит на инквизиторском костре. Молчит. Да чтоб тебя! Хоть запирай её под присмотром.
«Лика, обещай мне! Всё будет хорошо», — беру её лицо в ладони, чтобы не сверлила асфальт, а смотрела на меня. Как же не вовремя её автобус.
Лика
Лежу, закутавшись в одеяло. Чувствую себя так низко и недостойно. Как может настолько сильно тошнить от самой себя? Ощущение, будто меня обокрали. Только вор —я сама: одна часть меня навредила другой. Ведь мама всегда твердила, что нельзя выходить из дома без молитвы. Знала бы она, сколько дней я уже играю в молчанку с Богом.
Сколько раз в церкви нам твердили не оставаться с парнем наедине. Не могу свалить вину на Тима. Я сама провалила этот жизненный экзамен. И он без возможности пересдачи.
Поставила человека на первое место, свергнув с престола сердца самого Бога и Его повеления. Чувствую себя двоедушной. Как теперь дальше молиться, ходить в церковь, как последняя лицемерка? Непросто повернуться к небу, упав на самое грязное дно. А Он? Он меня поддержал? Что Он сделал, чтобы не допустить этого? Что стоило Всемогущему с самого начала внушить моим родителям симпатию к Тиму? Тогда бы мы не скрывались столько, ходили на нормальные свидания. Легче терпеть, когда видишь финиш. В нашем случае — день свадьбы.
Ещё утром казалась себе окрепшей, готовой начать новую жизнь без Тима. На деле соблазн накрыл неожиданно, а дух давно истощал. Ещё не смогла простить себя за прошлые ошибки, как наделала новых, ещё худших. Думала, что надо сначала самостояльно выбраться из болота, в которое залезла, отмыться, а потом идти с повинной к Богу, но это-то промедление и засосало меня с головой. Получается, зря Он спас мне жизнь. Лишь для того, чтобы я опять выбрала не Его. Бог больше не простит меня. Разве можно прощать сознательный грех?
И всё ради чего? Что это было вообще? Книги нас бесстыдно обманывают, описывая фантастические, ни с чем не сравнимые удовольствия в постели. Объятия и поцелуи Тима мне нравились, они сулили много, казалось, вот-вот ещё чуть-чуть, чего-то не хватает для полноты, но закончилось гадко, совсем не приятно и даже больно. Словно всё предшествовавшее было ловлей на живца, приманкой. Да я от полоскания горла фурацилином и сдачи анализов крови получила бы больше «удовольствия», чем от этого. Как раскалываешь огромную скорлупу, а там пусто, ореха нет. Разочарование, сожаление, унижение.
Стук по трубе. Мне звонят. Не хочу разговоров. Вдруг это Эрик? Тим бы не посмел звонить, а Алиса — не самый лучший телефонный собеседник.
Боже, Эрик! Он меня ни за что не простит за такое. Язык не повернётся однажды признаться ему. Теперь я ещё больше связана с Тимом.
Стук превращается уже в нервный металлический грохот.
Не хочу. Не могу.
Слышу быстрые шаги по лестнице.
Закутываюсь сильнее и закрываю глаза.
Дверь в комнату с силой распахивается.
«Лия», — голос матери.
Притворяюсь, что сплю. Дверь закрывается, а за ней раздаются слова: «Эрик, прости, она спит. Наверное, трудный день в университете был. Передам, что ты звонил».
Не могу больше морочить парню голову. И готова скулить. Ведь с Эриком могло быть простое счастье, чистые отношения и, возможно, крепкая семья. Он чем-то похож на моего отца: заботливый, серьезный, основательный. Как можно отплатить ему такой монетой после всего, что он сделал для меня? Жизнью ему обязана.
Но теперь я — испорченный и недостойный его товар. Эрик никогда не поймет того, как я, верующая с малолетства прихожанка церкви, лишилась девственности до брака, станет презирать, откажется от меня. Он обо мне совсем другого мнения, смотрит с обожанием и восхищением, которое улетучится, стоит лишь узнать всю правду. Слишком уж живо помню сцену объяснения между Тэсс и Энджелом, когда после бракосочетания она призналась, что была близка с мужчиной ещё до знакомства с Энджелом [1]. Помню, как безжалостно муж её отверг, не взирая на то, что к близости девушку принудили, воспользовались трудным положением её семьи. Энджел уехал от Тэсс прямо во время медового месяца, погнушался даже прикоснуться к ней, отверг, как грязную девку, посчитал, что обманулся в ней, любовь мигом обернулась отвращением. И я представила, как вся нежность Эрика превратится в ярость, разочарование в первую же брачную ночь, как он выпрыгнет из постели, поспешно оденется и все узнают, какая я падшая, двери церкви навсегда закроются для меня, не смогу смотреть в глаза верующим друзьям, опозорю родителей.
Я, как вскрытый тестер парфюма, — каким бы ни был приятным аромат, никто, уважающий себя, не готов платить деньги за пробник и считать честью обладать им. Дорога к отношениям с другими мужчинами перекрыта навсегда. Теперь только Тим или безбрачие.
А с Тимом сценарий предсказуем. Он не сможет больше сдерживаться. Машина набрала бешеные обороты, а тормозов у неё нет. Закон прогрессии. В следующий раз он потребует ещё большего.
Может, нужно сбежать? Единственный выход перестать грешить. Выкрасть деньги у отца и уехать, чтобы никто даже не знал. Начать новую жизнь. Работать. Забыть всё. Подальше от Тима. Единственный шанс забыть его, разрубить канат, прочно связывающий нас. С глаз долой, из сердца вон, — не зря же говорят.
Господи, это так страшно. Столько душераздирающих историй девушек, попавших в сексуальное рабство в чужом городе по своей наивности. Приступы паники накатывают один за другим. Кладу валидол под язык. Кажется, что сейчас задохнусь в прямом смысле, хватаю ртом воздух. Что же делать-то теперь?
Нужно чем-то успокоить себя, а потом всё ещё раз обдумать.
Что ж, Давид, друг мой по несчастью, быть может, твоя история принесет мне покой?
Открываю Библию.
«Однажды под вечер Давид, встав с постели, прогуливался по крыше царского дома и увидел купающуюся женщину. Она была очень красива».
Да, Давид, так и есть — всё начинается с одного лишь взгляда. Как я тебя понимаю.
«Давид послал слуг взять её. Она пришла, и он спал с нею. Женщина забеременела и послала известить царя об этом».
Ну, по крайней мере, не забеременею после того, что было. Так нелепо потерять девственность. Хуже было бы только где-нибудь в подъезде, опасаясь, что нас застукают. Дешевка ты, Лика. Грош цена тебе.
Сопротивляться, воевать, чуть не расстаться с жизнью, отстаивая границы для того, чтобы добровольно принести победу Тиму на блюдечке, стоило чуть погладить, как бездомную кошку, ласково пошептать на ушко? Он просто сменил кнут на пряник, и всё равно получил, чего добивался.
«Давид руками вражеских войск на поле сражения убил мужа Вирсавии, женщины, с которой сблудил. А после взял её в жены, и она родила ему сына. И было это дело зло в глазах Господа. И послал Бог пророка к царю и известил, что умрет родившийся сын. И молился Давид Богу о младенце, и постился, уединившись провел ночь, лежа на земле. На седьмой день дитя умерло...»
***
Бегаю из комнаты в комнату. Выворачиваю верх дном все ящики. Его нигде нет. Но где же, где? Я уже опаздываю. Самолет всего через полтора часа. Боже, помоги же мне. Пропущу свой рейс. Где злосчастный паспорт? Без него никак, не пустят в самолет.
Свет по-прежнему горит в комнате. Рядом лежит Библия. А я никуда не лечу, ведь все это лишь приснилось. Меня ждет университет и очередное сражение с Тимом за развалины стен капитулировавшей праведности. Теперь он считает меня такой же, как все. Опять засыпаю, но расслабиться даже во сне не удается: я то смотрю в зеркало и вижу там чужое женское лицо вместо своего, волосы коротко-коротко обрезаны, то прячу от гостей подушку с омерзительно грязной и рваной наволочкой, то не могу попасть в свою спальню, потому что лестничные ступени окрашены свежей краской, а я уже наследила своими ногами и пытаюсь замаскировать преступление. Перед тем, как зазвонил будильник, во сне к нам приехал пастор церкви, но стоило мне подойти ближе, как он прикрыл ладонью нос — от меня смердело, но я этого даже не чувствовала.
Остриженные волосы... Самсона так лишили силы, взяли под стражу, выкололи глаза, апостол Павел говорил, что стыдно женщине ходить остриженной. Бесчестие и грязь, которую не скрыть — вот к чему сон.
***
Тим
Хожу за Ликой весь понедельник хвостиком. Таким поджатым хвостом пса-дворняги, ожидающего смачного пинка под зад. Вчера мы не виделись, и я не знаю, что она за это время успела надумать. Ходила ли в церковь?
Как же бесит её настырное молчание в сочетании с потупленными грустными глазами. Какие планы она там вынашивает? Какой смысл ходить в трауре? Сделано и сделано.
Нервы на пределе, как натянутая тетива лука. Лика невыносимый самоед и мозгожор.
Почему сыворотка правды существует только в кино? Может, она и суициднуться тогда решилась, лишь бы загнать меня под каблук, и всякий раз манипулировать чувством вины? Для того-то и позвонила, да не рассчитала, что не застанет меня дома.
— Ну что? Что мне сделать? Давай пойдем в церковь? Не знаю... Покаемся что ли... Исповедуемся. Он простит тебя. Что ты мотаешь головой? Лика? — стоим на автобусной остановке после пар.
— Совсем сдурел? Исповедуемся? Чтобы все узнали, кто я? Да мне и моей семье тогда только одна дорога — переезжать от позора в другой город. Думаешь, всё так просто? И ты прямо сразу перестанешь ко мне приставать, да? — «Приставать». Какое мерзкое слово. — Тим, нельзя каяться и опять грешить.
— А что ты предлагаешь? Лечь под поезд теперь? — помню, как Лика в конце первого курса настолько зачиталась «Карениной», что даже на лекции по экологии специально села на последний ряд лекционного зала проглотить ещё парочку глав, хотя для неё это прямо преступление. — Да вся ваша церковная молодежь, сто пудов, точно так же живет, просто помалкивают.
Опять молчит. Да что с ней делать-то, блин?
— Ну хочешь женюсь на тебе? — От отчаяния бездумно выпаливаю я. — Это будет са-а-амый идиотский поступок в нашем возрасте... Но если тебе полегчает, валяй. Очисть совесть. Тупить так тупить. Полегчает тогда? — уже закипаю от всей этой дурости.
— Родители не позволят, — бурчит себе под нос, но сама идея ей, видимо, по нраву.
И как же меня выводит, что в девятнадцать лет она мыслит понятиями «разрешают — не разрешают». Сама ты чего хочешь? Вот что действительно важно.
— Их мнение в ЗАГСе никто не спросит. Ты совершеннолетняя. Вот прямо завтра пошли, — говорю, а самому страшно, что дело принимает такой оборот. Надеюсь, что и она испугается.
— А знаешь что? Давай, женись! — с вызовом произносит Лика.
— Ну и прекрасно! — кричу ей, люди на остановке на нас оборачиваются, Лика краснеет, но зеркалит мой тон:
— Прекрасно!
Просто сказочное предложение руки и сердца. Романтичнее и не придумать. Проклятье! Всё наперекосяк!
— Завтра в универе с документами. Поняла? И не смей чудить мне и таблетками баловаться. Слышишь? Что молчишь опять?
— Слышу! — резко отвечает она. Автобус всё не едет. — Пешком пройдусь, — не глядя на меня говорит Лика. — Не ходи за мной. Я серьезно. — И плетется чуть живая, плечи опять подтянула до самых ушей, как когда-то в средней школе, сумку зажала под мышкой и держится за её ремешок обеими руками. Словно её не замуж позвали, а подкараулили за углом и тумаков надавали.
Дома дурман спал, и до меня ещё больше дошло, что мы творим. Ну почему встретил её так рано? Почему не через пять лет, например? Ага, тогда она бы уже была замужем за блондинчиком или холёным Эриком и даже не взглянула на тебя. Может, не зря тогда провалил экзамен? Может, надо было валить отсюда куда подальше? Два идиота.
Миллион вопросов в голове. Сам ещё не знаю, кто я и чем буду заниматься. Перебиваюсь с копейки на копейку с выступлений в клубах. Еле успеваю на репы и саундчеки. А тут ещё семья.
Какая, к черту, семья? Где мы будем жить? В студенческой общаге? Так там места только иногородним предоставляют. На какие шиши? Да её отец же меня из-под земли достанет и прибьет. Какой же я безмозглый! Почему она такая вся правильная?
От злости книги летят с полок отвратительной комнаты, в которой вынужден находиться каждый день с двумя вечно ржущими братьями. Кругом носки, упаковки от чипсов, трусы, толстовки, наушники, стопки видеокассет с музыкальными клипами и фильмами, журналы «Men's Health», гитары, педали для них, шпоры с аккордами и словами песен, комбик [2]. И провода, провода, кабели. Черт ногу сломит.
Мне её сюда привести? Родители, вероятно, прогонят Лику из дома, узнав, что мы тайно поженились.
Надо хоть своей матери рассказать.
Лика
В ЗАГСе сказали, что, если я не беременная, то зарегистрировать брак можно только через месяц после заявления. Пошли платить госпошлину. Что-то мне совсем не нравится задумчивый взгляд Тима, его нервозность. Работнице ЗАГС пришлось дважды объяснять одно и то же, потому что Тим задавал вопросы, будто и не слушал её совсем. Передумал? Жалеет? Раскаивается?
— Что такое? — спрашиваю его, пока стоим в очереди к кассе. Ведет себя, словно в туалет хочет, озирается по сторонам, то отойдёт, то вернется.
— Лика, мы не совершаем ошибку? — взял мою ладонь и легонько подбрасывает её в своей руке.
— Что? Что-то мысль об ошибке не посещала тебя в ванной, — мне становится обидно, что Тим считает брак со мной ошибкой.
— Я же ещё совсем пацан. Какой из меня муж, а? Боже, да нам по девятнадцать. Видишь здесь ещё таких щеглов? Я — нет.
Противно и горько режет осознание того, что будто принуждаю Тима жениться. Унизительно и больно.
Одно дело быть вздыхающей влюбленной парочкой, и совсем другое — жить с парнем, совершенно не готовым к семейной жизни и ограничениям, которые она влечёт.
Уж не говорю, в каком ужасе я от предстоящей реакции родителей. Сегодня утром сердце прихватило, сидела на кровати, не шелохнувшись, пока не отпустило. Они меня никогда не простят. Неправильно всё. Может, просто молчать, не рассказывать им? Тиму ведь нужна близость, а мне — успокоение совести. Главное — не залететь. Для остальных ничего внешне не поменяется. Совсем необязательно всем знать о заключении брака. Боже, словно тайная, преступная сделка: я тебе своё тело, ты мне бумажку в картонной обложке. И никакой свадьбы, никаких фотографий, романтичных моментов. Одни воспоминания, которые захочется стереть из головы.
После оформления документов Тим потащил меня к себе домой, в новую квартиру. И надеюсь, не для продолжения того, что начал в ванной в прошлый раз.
— Лика, ты должна сказать родителям о свадьбе, пока не поздно. Иначе сделаешь им очень больно. В самом деле, ты же не думаешь продолжать жить, как ни в чем не бывало, в родительском доме, отдельно от Тима? — говорит его мать. Он ей рассказал о нашем решении. Оказывается, ещё вчера. — Это абсурд. Это не семья, дорогая моя.
Ещё полчаса назад эта идея не казалась мне такой уж чокнутой.
— Отец убьет меня или запрет дома. А может, увезет куда-нибудь. Вы его просто не знаете. И тогда мы с Тимом не распишемся, — неожиданно перехожу на плач, осознавая, как всё ужасно, и что вовсе не так всё хотела.
Может, именно поэтому она и настаивает, может быть, надеется спасти сына от ранней женитьбы, но не хочет, чтобы Тим её возненавидел за вмешательство?
— Ну хорошо, милая. Посиди, выпей чаю, успокойся. — Мать Тима гладит меня по голове и выходит из крохотной кухни, оставляя нас вдвоем. Балкона в однокомнатной квартире нет, Рич разрывается от лая в туалете.
Тим всё ей рассказал. Скорее всего, не только про ЗАГС, но и про то, что стало причиной нашего решения. И оттого чувствую себя ещё более падшей, обнаженной, заурядной девицей, которых эта женщина повидала предостаточно среди подружек старших сыновей. Будто мое грязное белье вывесили всем на обозрение. Мне не утаить грех и публичный позор.
— Алло, Константин! Здравствуйте! Это мама Тима! — Мое сердце прибивает тяжелым свинцом к самому полу. Константин — это мой отец.
_____________________________________________
1 Речь идет о героях романа Томаса Гарди «Тэсс из рода д'Эрбервиллей».
2 Комбик — комбоусилитель для электрогитары, к которому её подключают с помощью шнура, звук идёт через динамик усилителя.