Глава 16
Когда пламя перебросилось на третий этаж, оконные стекла не выдержали жара и с дребезгом осыпались на бетон. Так я поставил точку в этой многолетней кровавой истории. Огонь очистил все.
С соседних улиц начали стягиваться толпы зевак, а я уходил прочь от объятого пламенем логова детоубийц. Помню, как цыганка со стеклянными глазами схватила меня за рубаху и назвала убийцей. Но когда я грубо толкнул ее в придорожную рытвину и пригрозил дубинкой, она, словно шелудивая собака, уползла прочь.
Когда я дошел до дороги, меня так никто и не остановил. Но я и не пытался скрыть следы преступления, которыми пестрила вся моя одежда. Я отрешенно смотрел перед собой и продолжал идти вперед, находясь в гипнотическом оцепенении: без имени, без памяти, без цели.
Проезжающие мимо машины неустанно сигналили, кто-то останавливался, чтобы справиться о моем самочувствии, но я был от них далеко. Помню, как белый уаз затормозил перед носом. Помню выстрел, удары по почкам и пронизывающую боль в ноге. Помню ошеломленные лица сотрудников, когда я разразился непроизвольным истерическим смехом, лежа в луже собственной мочи.
После того, как я обо всем рассказал адвокату, у нее возникли серьезные опасения по поводу моего психического здоровья. И главная линия защиты была построена, главным образом, на состоянии глубокого аффекта. Но она развалилась, как карточный домик, когда соседи засвидетельствовали в пользу убитых: оказалось, что я жестоко расправился с образцовой семьей. А глава семейства, по их словам, вообще был чуть ли не святым: любящим отцом, порядочным мужем и самоотверженным филантропом.
Во время следственного эксперимента мне пришлось признать, что расправа была совершена на первом этаже. Проем в стене к тому времени заложили кирпичами, да так старательно, будто его и не было вовсе. Тогда-то до меня и дошло, что имел ввиду Атал, когда говорил, что хозяин был «рукопожатным» у вельмож. Психиатры, само собой, признали меня вменяемым. Я не возражал.
Стоит отметить, конечно, что Саина за все это время значительно поубавила в весе, не смотря на беременность. Она сильно за меня переживала и даже нашла отличного адвоката. Но чтобы оплатить его услуги нам потребовалось бы продать дом и заложить душу, учитывая тяжесть совершенных преступлений. Так ворота исправительной колонии номер семь лишили меня свободы на долгие двадцать лет.
Поначалу сокамерники сторонились меня и отводили глаза, когда наши взгляды пересекались. Но время все расставило по местам. Не хочу вдаваться в подробности, ведь приятного за этими стенами было мало. Скажу лишь, что здесь отбывают сроки не какие-то бездушные урки, а такие же люди, как мы. Иногда мне даже казалось, что порядочных людей здесь было больше, чем за колючей проволокой. Разница еще была в том, что почти каждый здесь умел читать между слов. Некоторым хватало одного взгляда, чтобы предугадать мои намерения. Люди здесь словами не бросались, в отличие от балаболов на свободе и каждому сказанному слову знали цену. По-настоящему думать перед тем, как что-то сказать, я научился именно у них. Но еще лучше я научился молчать.
Когда через три года и три месяца я услышал долгожланное «Белов, на выход!», я привычно отошел от двери и, сложив руки за спиной, уткнул бритую голову в стену, готовясь к очередному выходу на свиданку с Саиной.
- Ты не понял, собирай свои шмотки и уёбывай отсюда! Жена заждалась... - с ухмылкой отчеканил вертухай, которого мы звали Люся.
Помню, как мужики, коих в камере насчитывалось семнадцать, подняли шум и начали свистеть. Некоторые подходили ближе и хлопали меня по плечу. А я стоял посреди темного барака и никак не мог проснуться.
Помню, как слезы навернулись на глаза, когда ко мне на всех порах неслась моя трехлетняя Айана. Я прижимал ее к себе и мне было стыдно за промозглый запах сырости, которым пропитался мой шерстяной свитер. Какая же она стала красавица! Вся в маму.
Помню, как мы с Саиной взяли дочь за крохотные ручки и пошли прочь от пропускного пункта.
Старый верный джип нес меня домой, Саина уверенно держала руль, а из динамиков доносился, словно в назидание, до боли знакомый голос:
«Ты мог родиться совсем в других краях,
Где нет решеток, и не строят плах,
Где женщины не плачут, и не прячут лиц,
Где дети не хотят играть в убийц».
Удивительная штука все-таки судьба. Воистину пути ее неисповедимы. Когда я, наконец, отошел от приятного шока, мы с супругой уже лежали под одеялом. Айана сопела рядом и неустанно сосала пальчик. Саина вытащила «соску» изо рта дочери и нежно прильнула ко мне.
- Я так и не спросил, как тебе удалось меня вытащить? - спросил я и нервно сглотнул, в предчувствии нехороших вестей.
Саина неожиданно рассмеялась и, поцеловав меня в плечо, ответила:
- А что, если я скажу, что ты сам себе помог?
Такого поворота я точно не ожидал. Видя мое замешательство, Саина не стала тянуть с ответом:
- Тот белый кремень, на который ты наступил возле палатки, оценили в пять миллионов. Именно столько я и заплатила за твою свободу.
Сначала я принял эти слова за шутку и спешно подскочил с кровати, чтобы посмотреть на тот бесполезный булыжник. Однако на полке его не оказалось.
- Дима, все эти три года у нас в серванте пылился алмаз, весом в двести карат!
Помню, как пересохло в горле от горячей волны сожаления. Но я быстро подавил это чувство и, посмотрев на раскосые глазки дочери, заключил супругу в крепкие объятия.