1. Шикина
ГЛАВНЫЕ ПЕРСОНАЖИ ДАНЯ КАШИН И АРИНА ШИКИНА (ЛЮМИТАЛЛЕ)!!!
***
— Эй, Шикина! — голос Дани Кашина, громкий и ленивый, раскатился по школьному двору, как грозовое предупреждение.
Арина обернулась. Всё внутри сжалось. Даня стоял с привычной полуулыбкой, лениво опершись о перила крыльца. Рядом — Артём, Серый и Мишаня, те самые, кто днём швырял бутылки за школу, а вечером тусовался на районе до утра. Его «братва».
Она отвела глаза и сделала шаг в сторону выхода. Хотелось пройти мимо — как будто ничего не было, как будто он просто забыл, что они... друзья. Лучшие. Или хотя бы когда-то были.
— Ты чё, меня не слышишь? — он уже говорил громче, надсмехаясь. — Или ты, как всегда, в своей глянцевой сказке? Скажи, ты реально думаешь, что ты тут принцесса?
Смех пацанов раздался сразу. Резкий, фальшивый, как стекло под ногами. Арина замерла. Сердце бухнуло в грудь. Так не должно быть. Даня так не разговаривал с ней. Не с ней.
— Ты же моя Шикина. Такая правильная, такая вежливая... А чего губки поджала? Обижаешься? — он шагнул ближе. Голос стал почти ласковым, но не для неё — для них, для публики. — Может, поцелуйчик хочешь? Или конфетку? У тебя ж всё на сахаре держится.
— Даня, прекрати, — выдохнула она. Не умоляюще. Просто тихо. Как будто из последних сил удерживалась от слёз.
— А ты чё такая грустная? Тебя что, мамины духи не спасли сегодня? — сказал кто-то из его друзей, и они снова захохотали.
Арина не выдержала. Резко развернулась и пошла прочь, быстро, не глядя по сторонам. За спиной раздавался гогот, чей-то подзадоривающий свист, и... тишина от него. Даня больше ничего не сказал. Даже не окликнул. Даже не попытался догнать.
Спустя десять минут она была в туалете на первом этаже, заперлась в кабинке и зажала рот руками, чтобы никто не услышал её всхлипы. Слёзы текли — не от слов, а от того, что он позволил себе это при всех. Он — тот, с кем она когда-то делила наушники и смеялась до слёз над мемами. Кто знал её любимый вкус жвачки. Кто умел молчать с ней в одной тишине, и это было уютно.
Она пришла домой молча. Прошла мимо мамы, которая что-то спросила — Арина не услышала. Поднялась в комнату, бросила рюкзак и закрылась. Музыка в наушниках заглушила всё — мысли, чувства, страх. Она включила DEAD BLONDE, ту самую песню, и слова «чувства — пропаганда» били в уши, как правда, которую давно не хотела признавать.
Целый день она пролежала в кровати, свернувшись калачиком. Слёзы высохли, но сердце всё ещё ныло. Она не понимала — когда он стал таким? Или он всегда был, а она просто не хотела видеть?
Телефон загорелся вечером, когда за окном начало темнеть. «Данюша». Сообщение одно:
«Выходи. Прогуляемся»
Она уставилась на экран. Сухо, без смайликов. Но знакомо. Это его стиль — говорить мало, но прямо.
Секунды тянулись. Ей хотелось разбить экран. Хотелось проигнорировать. Хотелось... чтобы всё было по-другому.
Но пальцы сами набрали:
«Через 10 минут буду»
***
Арина вышла, как будто на войну.
В своей любимой короткой клетчатой юбке, капроновых колготках с чуть заметной стрелкой за коленом, новых кедах, сверкающих белизной, словно она только что вытащила их из коробки. На ней была футболка Thrasher — та самая, культовая, модная, из 2017-го, та, которую она берегла как часть своей личности.
Волосы — выпрямлены идеально, ни единой волны. Синие, яркие, будто краска ещё не успела въесться до конца. Макияж — стрелки, пушистые ресницы, немного глиттера в уголках глаз, чтобы казаться беззаботной, и неяркая, но всё равно бросающаяся в глаза красная помада.
Ей хотелось выглядеть так, чтобы он вспомнил, кто она. Чтобы он, может быть, увидел то, что когда-то ценил. Или хотя бы просто понял, что ей есть, что терять.
Он ждал на детской площадке за школой, сидел на перекладине турника, курил, как будто ничего не произошло. Ветер трепал клок его рыжих волос. Его лицо было спокойным, но под этим спокойствием таилась вся его суть — уличная, резкая, опасная.
Арина молча подошла. Они шли рядом минут двадцать — без слов. Только ветер, только шуршание асфальта под кедами, и его — тяжёлое, ленивое дыхание. Она чувствовала себя странно. Не могла нормально смотреть в его сторону, руки дрожали. В голове шумела тревога.
Он присел на лавку в тени старого каштана.
— Ну чё ты, Шикина, быстро угомонилась, — бросил он, не глядя на неё, будто говорил с ветром.
Она стояла в паре шагов. Не шевелилась.
Но это "Шикина" — не насмешливое, не злое. Оно звучало, как-то... мягко.
Она не выдержала. Медленно подошла, неуверенно, как будто к дикому зверю.
Даня, вдруг, резко обнял её.
Уткнулся щекой в её грудь, руками обхватил за талию.
Она застыла. Его тело было горячим, тяжёлым, пахло дымом, алкоголем и чем-то железным — словно кровь.
Арина медленно подняла руку и начала гладить его по голове.
Пальцы дрожали. Словно в этой нежности пряталась вся её боль.
— Мне очень неприятно, — прошептала она. — Очень... неприятно, Даня.
Он молчал. Но она чувствовала, как сжимается его рука на её талии.
Её левая рука непроизвольно начала прикрывать правое запястье.
Он не смотрел — но если бы посмотрел, увидел бы красные пятна, ожоги, пузыри. Следы.
Его друзья. Их «шутки».
Каждая новая сигарета — как клеймо. На неё.
Он знал. Он же там был. И молчал.
Когда он потянулся в карман и достал сигарету, зажигалку, она резко отпрянула.
Не просто отошла — шарахнулась. Как от угрозы.
Пять шагов назад. Почти бегом.
Глаза распахнулись, в них — страх. Настоящий, необъяснимый, животный.
— Нет! Пожалуйста, — прошептала она. — Даня, не надо, прошу тебя... Только не сигарету, ладно? Не надо...
Он посмотрел на неё с непониманием, зажигалка уже была в руке.
Арина сжалась, словно ожидала удара.
— Мне больно, — голос дрожал. — Они... уже... мне и так больно.
Руки её были открыты, будто случайно, будто специально — и видно было красные ожоги, пузыри, свежие следы. Живое напоминание.
— Это всё... они? — спросил он глухо, сигарета осталась незажжённой.
— Я не хотела, — заплакала она. — Я правда не хотела... Я не злила их, я не провоцировала. Просто... Просто рядом была. Я не знала, что ты им позволишь это... Что ты позволишь...
Она смотрела на него сквозь слёзы.
— Даня, пожалуйста. Только не об меня. Больно. Правда, уже больно...
Он отбросил сигарету на землю. Встал.
Подошёл к ней. Но она отступила ещё.
Он сделал шаг — она сделала назад.
— Ариш, ты чё... — он впервые сказал её имя нормально. Без насмешки. Почти по-настоящему.
— Я всё испортила, да? — прошептала она. — Это всё из-за меня... Прости. Я... не должна была тебе писать тогда, не должна была быть рядом. Прости, Даня. Прости.
Слёзы бежали по щекам. Она тёрла их рукавом, извинялась снова и снова.
А он стоял перед ней, как будто не знал, что делать с этой болью, с её страхом, с собственным бессилием.
И впервые — он не знал, как быть с ней.
Не как с девчонкой с района, не как с наивной Шикиной, которую можно поддеть словом.
А как с человеком, которого он сам привёл к боли.
И, может быть, к самому себе.