"Ночной Гость" 2 часть
продолжение " Ночной Гость"
*История начинается с того места, где Соня понимает всю безысходность и необходимость играть по его правилам. Кагекао только что задал ей вопрос о любимом цвете.*
Прежде чем Соня успевает ответить, Кагекао делает молниеносный рывок. Неуловимым движением он хватает ее, и Соня, не успев даже вскрикнуть, оказывается отброшенной на кровать. Удар о матрас выбивает из нее дух, оставляя на мгновение парализованной. Она чувствует тупую боль в спине от удара, но страх заглушает все остальное.
Кагекао, словно никуда не торопясь, отходит к стоящему в углу креслу. Он небрежно опускается в него, закидывает ногу на ногу и, склонив голову, пристально смотрит на Соню. В его глазах - не просто интерес, а почти осязаемое, холодное предвкушение. Осколок бокала он держит между пальцами, медленно вращая его, так что свет от ночника ловит блики на острых гранях.
Соня лежит, пытаясь восстановить дыхание. Каждый нерв кричит от ужаса. Тело дрожит мелкой дрожью, не подчиняясь ей, словно внутри нее бьется пойманная птица. Она прижимает руки к груди, пытаясь защититься от его взгляда, который кажется тяжелым и липким.
Кагекао (голос понижается, становится почти интимным, но с ледяной насмешкой):
- Ну вот, гораздо лучше. Уютнее, не правда ли? Не сопротивляйся, Соня. Это бесполезно. Ты уже поняла, что я не люблю, когда мои гости... отвлекаются.
Соня пытается найти голос. Горло пересохло. Она понимает, что он играет не просто с ее жизнью, а с ее разумом, с ее душой. Он хочет сломать ее изнутри. И это пугает ее больше, чем сам осколок в его руке.
Кагекао:
- Видишь? Ты уже учишься. А я так люблю способных учеников. (Он слегка наклоняет голову, его взгляд скользит по ее телу, задерживаясь, но без пошлости, скорее как хищник, оценивающий добычу.) Твои глаза... они такие выразительные, когда в них плещется отчаяние. Это почти... красиво.
Его слова, сказанные с такой извращенной нежностью, заставляют Соню съежиться. Она чувствует себя обнаженной под его пристальным, оценивающим взглядом, хотя на ней все еще одежда. Это ощущение не физической, а ментальной наготы, абсолютной уязвимости.
Кагекао:
- Давай продолжим. Ты ведь помнишь мой вопрос? Твой любимый цвет. Но теперь, когда мы стали... *ближе*... я хочу, чтобы ты не просто назвала цвет. Я хочу, чтобы ты объяснила, почему именно он. Подробно. И искренне. И не пытайся солгать. Я это почувствую.
Он медленно вытягивает руку с осколком, указывая на нее, будто это дирижерская палочка. Соня чувствует, как ее сердце стучит в ушах, заглушая все звуки. Она понимает, что это не просто игра в вопросы, это тест на ее способность к подчинению, к самораскрытию под давлением. Он наслаждается каждой секундой ее мучений.
Соня (голос срывается, но она заставляет себя говорить, дрожа):
- Синий... потому что он... он напоминает мне о небе... о свободе... о том, что я когда-то чувствовала себя в безопасности...
Она смотрит на него, ожидая реакции, ища хоть намек на что-то человеческое в его глазах. Но там лишь холодная, хищная ухмылка.
Кагекао (медленно улыбается, его глаза блестят нездоровым огнем):
- Свобода, говоришь? Интересно. Очень интересно. Но знаешь, Соня... иногда, чтобы по-настоящему оценить свободу, нужно сначала потерять все. Абсолютно все.Он не отводит от нее взгляда, его "возбуждение" - это нечто иное, чем просто сексуальное желание. Это чистая, извращенная власть над чужой волей, наслаждение чужим страхом и сломом. Он видит в ней не жертву для удовлетворения низменных потребностей, а холст для своего "искусства", где кистью является психологическое давление, а красками - ее страх и отчаяние.
Кагекао:
- Время идет, Соня. И каждая секунда твоего молчания... она приближает нас к чему-то очень интересному. К чему-то, что оставит в тебе след. Навсегда. Я жду. И поверь, мое терпение... оно не бесконечно. Но мои возможности... они безграничны.
Он поднимает осколок бокала к свету, и Соня, глядя на его острый край, понимает: игра только началась, и ее правила будут написаны не ею. Она лишь пешка в его извращенной партии, и единственный способ выжить - это принять свою роль, какой бы ужасной она ни была.