Акулий король

Витале всё утро думал заняться своими делами в том районе, где работали Морроу; у него с Гейбом было назначено на одиннадцать часов по приказу дона, а потому уже в шесть он выехал из своего уютного небольшого дома в Саут-Сайде и оказался в офисе Мальяно, на шестьдесят восьмом этаже. Он вообще-то не планировал туда заезжать, однако решил, что некоторые документы лучше оставить в ящике стола, а потом вернуться и отработать их. Только это и спасло положение. Зазвонил телефон. Вообще-то он редко надрывался здесь просто так, и номера «не свои» не знали. Витале поднял трубку и услышал сухой, холодный голос дона. Сперва консильери показалось, что кто-то умер. Затем и его сердце обмерло в груди.

- Вито, - ровным тоном сказал дон Мальяно. - Всё бросай и поезжай к Рите. У неё случился выкидыш. Она у себя в квартире, одна - и рыдает. Она сказала, там много крови. Немедленно вези её в ближайшую больницу, но такую, где среди докторов есть наши проверенные люди.

- Отвезу её в Норт-Вестерн, - тут же решил Витале, стараясь сдержать в голосе дрожь. - К Майку Руффо. Если он не там, созвонюсь и попрошу приехать.

- Добро, - дон самую малость успокоился. - Но поживее. Я за неё боюсь. Я тоже выезжаю. Буду в больнице как можно скорее.

Витале бросил трубку, быстро надел пальто и вошёл в лифт. Шестьдесят восемь этажей вниз показались ему таким долгим спуском, что он в конце уже вздыхал и мялся возле стальных дверей. Наконец, когда те разъехались, он быстро устремился к машине - к тёмно-коричневому «Бьюику», сел на заднее сиденье и велел водителю как можно скорее гнать к дочке дона на квартиру. К счастью, тот был парень опытный, и ему не нужно было объяснять, куда ехать.

Первые утренние пробки начнутся ещё через час, Витале здорово везло. Он понимал, что нужно успеть до них, и попросил водителя гнать, но умеренно - главное, чтобы их не остановила полиция. Тот кивнул и начал выбирать маршруты проверенные, свернув с центральных дорог на побочные. Уже через десять минут Витале, не став дожидаться лифта, взлетел на этаж к Рите по лестнице и постучался к ней. Никто не ответил ему; тогда он, обеспокоенный, чувствуя, как рубашка прилипла к потной и холодной спине под пальто, в два удара легко выломал дверь и ворвался в квартиру.

Он прошёл мимо тёмной гостиной и такой же тёмной спальни. В голове пульсировало только одно: почему так тихо? Тут Рита слабо подала голос с кухни, и Витале устремился туда. Под каблуками его ботинок что-то захрустело: он не сразу понял, что это было стекло, но уловил серебристо-прозрачные вспышки на полу. Тогда время странным образом растянулось на долгие отрезки, и он смог в мельчайших подробностях увидеть и кухню, и полочку, упавшую со стола, и осколки разбитых бокалов, смахнутые в угол, и конечно, саму Риту: она сидела в шёлковом халате прямо на полу, прислонившись к ножке стула, истомлённая и бледная - ни дать ни взять прекрасная черноволосая фея, под которой расцвёл пунцовый бутон. До Витале не сразу дошло, что это была кровь.

- Господи, Рита, - прошептал он и стремительно присел возле неё на корточки. - Рита... милая...

- Вито, - она не сразу смогла сказать ему хоть что-нибудь. Губы её дрожали, под глазами залегли густые тени. Она виновато смотрела на него, будто понимая, что оторвала от дел, и ей было за это стыдно. - Тебя послал папа?

- Он уже едет к тебе в больницу, - успокоил Витале. - Он скоро будет там. Я был рядом, он попросил отвезти тебя туда.

- Ну конечно, - усмехнулась Рита бескровными бледными губами. - Он как всегда поручил это своему верному консильери.

Витале ничего не сказал: он понимал, что сейчас она не в том состоянии, чтобы читать ей нотации или урезонивать. Сняв пальто, он не стал тратить времени и искать её одежду. К тому же, он страшно боялся чем-то навредить Рите - навредить ещё сильнее, чем сейчас.

- Ты звонила в скорую? - спросил он.

- Они сказали, что едут, но это было двадцать минут назад, - прошелестела она.

Витале обуял справедливый гнев. Этих недотёп, которые вот так бросили его Риту одну в таком опасном положении, он захотел разорвать на куски и обещал себе узнать номер машины, которой передали вызов - но это позже, сперва нужно с максимальной осторожностью довезти Риту до больницы.

Он аккуратно положил на пол своё бежевое пальто, не обращая внимания, что оно испачкалось в крови, и мягко перевалил Риту на него, тут же подняв её на руки.

- Держу тебя, - пробормотал он и легонько овеял дыханием её висок. - Держу, милая.

Она была в его объятиях, и он бережно прижимал её к себе: какой же маленькой, лёгкой, беззащитной она казалась ему. Прислонившись к груди Витале, как раненая птица, Рита тяжело дышала, чувствуя острую боль в низу живота.

- Вито, - со слезами спросила она, когда они покинули квартиру и спустились вниз на лифте: Витале боялся оступиться на лестнице. - Я умру?

- Что ты такое говоришь, моя милая; ну конечно же нет, - пробормотал он и стремительно понёс её по вестибюлю, не обращая внимания на изумлённые взгляды жильцов, попадавшихся навстречу. - Квартира Эм-шестнадцать, там сломан замок. Займитесь этим, - резко приказал он нерасторопному консьержу и вместе с Ритой вышел навстречу пасмурному чикагскому дню.

2

Шарлиз проснулась от тихих шагов по комнате и, со стоном пошарив рукой по подушке рядом с собой, почувствовала только пустоту и остывающее тепло. Тогда она открыла глаза и увидела в полутьме комнаты очень бледного Донни: он был сам на себя не похож. Он стремительно одевался, глядя куда-то в пустоту, и лицо его хранило такое выражение, что Шарлиз испугалась - как бы ему не было плохо.

- Что? - она села в постели, с колотящимся сердцем прижимая к себе покрывало. - Что случилось? Ты в порядке? Ты...

- У Риты выкидыш, - спокойно ответил он. - Я еду к ней в больницу.

- Господи Боже, - пробормотала Шарлиз и стремительно поднялась, тут же исчезая в ванной. - Я с тобой.

- Нет, - он качнул головой, застёгивая на брюках ремень. Обычные действия помогали сосредоточиться на самом важном. - Ты будь здесь. Это вовсе ни к чему. Вы не так близко знакомы, так что тебе это делать не обязательно.

Шарлиз, быстро умыв лицо, уже выбежала обратно и бросила ему перед тем, как поторопиться к себе в комнату за одеждой:

- Я еду, чтобы ты не был один: это не обсуждается.

Донни редко чувствовал что-то подобное. С одной стороны, это была колоссальной величины тяжесть на сердце: хотя Витале он доверял как себе, особенно в отношении Риты, но всё равно страх за дочь так крепко его закогтил, что он и думать ни о чём больше не смел, хотя понимал, как это неправильно. С другой стороны, ему стало действительно легче, пусть на самую толику, от того понимания, что в той больнице он будет не один. Донни с огромной благодарностью проводил Шарлиз взглядом, обулся и вышел.

Он был поражён, через две или три минуты обнаружив Шарлиз возле своей комнаты уже полностью одетой и собранной. На ней был простой тёмно-серый костюм из шерсти - свободный жакет и свободные брюки, всё - строгого мужского кроя. Она протянула Донни руку, и он тут же взялся за неё, спустившись следом за Шарлиз с лестницы. Спустя минуту они уже ехали в «Мерседесе» с Фредо, молчаливым и непривычно хмурым. Почти всю дорогу в салоне было очень тихо. Шарлиз не отнимала руки от ладони возлюбленного и с беспокойством на него посматривала; он же, с побелевшим, перекошенным от тревоги лицом, буравил взглядом пейзаж холодного серого Чикаго за окном. Дождь, который утром казался им двоим таким приятным, который толкал их в объятия друг друга и наполнял желанием провести ещё сколько-то времени вместе, не вылезая из тёплой постели, из друга стал предзнаменованием чего-то недоброго. Какая буря поднялась с реки на город, такая же бушевала и в груди дона. Он едва дождался, когда Фредо притормозит у здания огромной больницы и выскочил из машины. Шарлиз - за ним. Они стремительно поднялись вверх по гранитным ступенькам, скользким от луж, и вошли в большой вестибюль, весь заполненный и персоналом, и пациентами, и их сопровождающими. Донни уверенно разрезал толпу, утягивая за собой Шарлиз. Она наспех расстегнула две пуговицы пальто и легонько стряхнула его от дождевых капель. В больничной регистратуре их сразу приняла молоденькая медсестра, опрятная и вежливая.

Донни быстро узнал, что Рита Гудман поступила в отделение гинекологии, её срочно отправили на осмотр, а дальше - уже как решит врач: у девушки первая беременность закончилась схватками и преждевременными родами.

- Как к ней попасть? - быстро спросил Донни.

Медсестра растерялась, неловко улыбнулась, покачала головой. Нет, к ней никак нельзя, сказала она: когда уже доктор закончит все мероприятия и переведёт в палату, то ему назначат график посещения. Донни очень спокойно ответил, что он её отец и должен там быть во что бы то ни стало; затем назвал имя Майкла Руффо, который заведовал отделением гинекологии, и добавил ещё что-то - очень тихо. Шарлиз не разобрала этих слов, но медсестра кивнула и кого-то набрала по внутреннему телефону: тут же, услышав только пару фраз в трубке, оставила прежние разговоры и вежливо пригласила мистера Мальяно пройти на третий этаж, его уже ждут.

Шарлиз, тревожно постукивая каблуком туфли по мраморному полу в вестибюле, думала, что хорошо знала больничные порядки, но в очередной раз поняла, что для Донни не существует накрепко закрытых дверей. Хватило одного звонка и названного имени, чтобы все подсуетились и сделали так, как надо ему. Он взял Шарлиз за руку и не спрашивая, можно ли взять сопровождающую или нет, молча прошёл с ней к лестнице. Шумный вестибюль остался позади; пара поднялась на нужный этаж. Они недолго попетляли по коридору и в конце концов добрались до палаты, возле которой их уже ждал приземистый мужчина, уже лысеющий, с усталым, землистого цвета, лицом. Тем не менее, он был одет во врачебный халат и, кажется, знал Донни Мальяно. Возле двери, у самой стены, замер Витале. Он держал пальто на сгибе локтя, рукав его рубашки был розовым - Шарлиз не сразу поняла, что это замытый след крови. Витале с удивлением посмотрел на Шарлиз в ответ, не ожидая, что увидит её здесь, но ничего не сказал и тут же обратил взор к дону, пока тот беседовал с доктором, удалившись на несколько шагов ото всех.

Судя по лицу, ему не сообщили ничего хорошего, но он держал себя в руках и, поговорив с Руффо, подошёл к Витале и сперва пожал тому руку.

- Спасибо, - сухо произнес он. - Я твой должник, Вито.

- Нет. Никаких долгов, босс. Я тоже люблю Риту и не хочу, чтобы... - тот не закончил и сглотнул. Оба замолчали, беспокойно глядя вроде бы друг на друга, а на самом деле - насквозь, почти не видя лиц, не замечая отдельных деталей. - Сейчас она в операционной.

- Её ребёнку не помочь, - сразу и по делу сказал Донни. Лицо его перекосила тень короткой боли, однако он уже совладал с собой и продолжил, даже не запнувшись. - Но с Ритой всё хорошо. Они сейчас перевезут её в палату; через час-полтора она сможет с нами повидаться. Ты останешься?

Витале покачал головой, потупив взор. Он пробормотал, что будет здесь лишним. Шарлиз заметила, как черты Донни смягчились. Он положил руку тому на плечо и потрепал.

- Ты не чужой, Вито. Ты член нашей семьи в той же мере, как и мои сыновья, и дочери, - просто и без обиняков произнёс он. - Если хочешь - оставайся.

Криво улыбнувшись, Витале с огромным сожалением сказал:

- Не могу. Вы же знаете.

Донни кивнул. Он и правда знал. Знал, что любовь его к Рите всё ещё так сильна, что он не хотел бы злоупотреблять её вниманием в такой нелёгкий час. Знал, что Вито уважает его, своего дона, а также законы Коза Ностра и семьи, чтобы пользоваться добротой Донни Мальяно и искать себе лишнюю выгоду в его горе. Знал, что ничем хорошим позже это не обернётся: такое приглашение остаться было искренним, но всё же - частью игры, согласно которой благодарный отец обязан сказать такие слова.

Он был слишком умён и всё знал лучше прочих, а потому отказался, как бы сильно ни хотел остаться.

- Я поеду в офис, объяснюсь с Морроу. Они должны понять, почему я задержался.

- Принеси им мои искренние извинения, - сказал Донни. - Детям можешь ничего не говорить: я сам им позвоню. Если Морроу сегодня согласятся перенести встречу, не затягивай с этим. Чем быстрее мы закончим с делом, тем лучше.

Витале согласно кивнул и направился к лестнице. Однако, сделав пару шагов, он обернулся, спохватившись:

- А что до Карла? Я позвоню ему?

Он увидел, что лицо дона перерезали жестокие тени. То, как оно могло измениться вмиг - из спокойного и безмятежного выражения, полного глубокого внутреннего контроля, до страшной маски человека настолько хладнокровного, что он способен буквально на всё - Витале прекрасно знал. Хотя ему редко доводилось видеть такие эмоции на лице босса, но он знал, что ничем хорошим это не кончится.

- Достань мне номер его конторы, - сказал Донни. - Я сам подъеду туда после больницы. Встретимся вечером дома, capito?Понятно? (ит)

- Да.

- Тогда ступай. Позвонишь в больницу, я тут буду ещё час, не меньше.

На том разговор был окончен. Тёмное, неприятное, гложащее чувство коснулось Витале, когда он прокручивал в уме последние слова дона. Он понимал, что Карл очень виноват в случившемся с Ритой, но в то же время, его вина была недоказуема. Он виноват, потому что позволял ей всякие вольности, когда должен был заботиться; трепал нервы, когда обязан был беречь; он отсёк Риту от своей семьи, он выел ей мозги чайной ложечкой - разве Вито не видел, какой она приезжала в особняк в те редкие разы, когда это случалось? Счастливые женщины так не выглядят. И хотя она отчаянно протестовала против воли отца, хотя держалась за мужа, и Донни уважал её решение, не желая вмешиваться в семью дочери, как бы сильно ему ни хотелось этого сделать, но сегодня такой вольности пришёл конец. Как бы с Карлом чего не вышло, вот что подумал Витале. Когда он открыл дверь на лестницу, чтобы покинуть этаж, то не удержался и тихо посмотрел назад. Увиденное заставило его нахмуриться. Он чувствовал, что столько же проблем будет с этой девчонкой из пансиона, и хотя сам способствовал тому, чтобы она приехала в Чикаго, но не считал это хорошей идеей. Она слишком уж близко подобралась к дону, и очень уж он ею увлёкся. Может быть, у него на Шарлиз Кане серьезные планы - судя по всему, так и есть. Витале хорошо знал Донована Мальяно; во всяком случае, он так полагал, и не лез в его личные и тем более сердечные дела. Но он не верил Шарлиз, которая теперь так доверчиво и утешающе прильнула к дону и обняла, запустив руки под пальто. Он не верил ей, когда она на его глазах протянула руку и, коснувшись щеки своего любовника, привлекла его ближе и что-то тихо зашептала. Между ними была заметна крепкая, сильная связь: это напрягало Витале. Он не доверял никому из окружения своего босса, даже его детям, не говоря уже о девчонке-сиротке, которая вцепилась в него, как клещ, окрутила, охмурила, вскружила голову... Хотя босс явно не принадлежит к числу мужчин, которыми женщина может вертеть как хочет, но кто знает, что она представляет из себя?

Витале всегда был начеку. В конце концов, в этом и заключается его работа. Он вышел на лестницу, быстро спустился к машине - пальто он оставил в палате, уверенный, что его теперь нужно только выбросить. Вряд ли пятна крови с него сойдут. Ёжась от промозглого ветра, он быстро сел в «Бьюик» и велел водителю поторопиться обратно в офис, а потом привезти ему из дома новый костюм и пальто: дон приказал встретиться с Присциллой и Гейбом Морроу, и Витале не хотел его разочаровывать.

3

- Может быть, тебе принести воды? - осторожно спросила Шарлиз.

Сложив ногу на ногу, она сидела рядом с Донни, который устроился в одном из жёстких кресел в коридоре. Он ждал против палаты, когда дочь привезут туда, и терпеливо покачал головой, не говоря почти ничего. Шарлиз места не находила. Она не признавалась себе в этом, но страх, что такое потрясение может выбить из колеи её любимого мужчину не только эмоционально, но и физически, был очень силён. Когда отец умер от обширного инсульта, он был несколько моложе Донни. Шарлиз помнила, как беспокоилась, если он становился так же бледен в последние месяцы своей жизни. Теперь её точил страх за второго мужчину, запавшего в сердце. Она ласково, деликатно коснулась ладонью его груди и осторожно помассировала её поверх рубашки. Затем виновато заглянула в лицо.

- Тебе точно ничего не нужно?

Она ещё не понимала, что такого человека, как он, плохие известия какой угодно степени подкосить не способны. Он покачал головой и, поймав ладонь Шарлиз, поцеловал её. Лицо его и взгляд заметно смягчились. Затем он обнял девушку, пригрудил к себе, погладил по щеке.

- Я не собираюсь валяться здесь на полу с сердечным приступом, дорогая, - хмыкнул он. - Не на того напали. Не беспокойся, всё будет хорошо.

Шарлиз кивнула, заломив брови. Она понимала, что он храбрится, но понимала также, как сильно Донни волнуется за дочь... и как болит его душа за потерянного внука. Хотя она прожила с ним совсем недолго и была знакома с Ритой самую малость, но женское чутьё подсказывало: та не очень трепетно относилась к своему положению и ребёнком не дорожила. Она воспринимала это как обременяющее обстоятельство, без нежности, без чуткости, с деловитой холодностью, словно речь шла не о будущем малыше, а о каком-нибудь рядовом деле, с которым ей хочется разделаться и вычеркнуть из списка.

В отличие от неё, Донни ждал этого ребёнка. Материнство своей любимой младшей дочери он воспринимал с большим трепетом. Шарлиз вспомнила, как тепло и с любовью он отзывался о ней и её положении в пансионе, и за Донни стало больно. Отвернувшись и проглотив спазм в горле, она просто кивнула в ответ на его слова, понимая, что он никогда не признается ей в том, какую рану сегодня получил.

Возможно, у него было много этих ран за целую жизнь. Теперь вот это израненное сердце, этот уже повидавший слишком многое человек попал к ней в руки. Шарлиз стало стыдно. Он доверился ей, он сейчас сидит с ней в больнице, опасаясь за свою дочь, и позволяет быть рядом, в то время как она задумала нанести ему ещё один удар.

В то же время, Шарлиз понимала, что иного выхода нет: если она хотела устроить их личное счастье и свою жизнь, поступить по-другому было нельзя. Главное, улучить момент и сообщить ему обо всём мягко. Подстелить соломку. Пусть он поймёт: она хочет уехать, чтобы вернуться. Она хочет покинуть его на время, чтобы больше не покидать никогда.

Спустя полчаса в коридоре послышался скрип колёсиков: это Риту подвезли к палате на каталке. Донни сразу же встал. Он впился глазами в свою белую как мел, измождённую дочь, прикрытую по грудь больничным серым пледом. С нею вместе был доктор Руффо. Пока медсестра закатывала девушку в палату, он сделал Донни жест рукой, чтобы тот подождал в коридоре. Шарлиз отметила долгий взгляд полусознательной, усталой Риты на них и на их руки, скреплённые вместе - и ей стало не по себе. В голову полезли дурные мысли. Что, если она в таком положении скажет Донни что-нибудь ужасное? Теперь Шарлиз гложела та ссора, в которой она так дерзко ответила Рите. Что, если Рита решит, будто она частично виновата в этой трагедии...

- Шарлиз, - мягко позвал Донни. Он сел обратно и смотрел на девушку снизу вверх. - Ты что?

Она так и осталась против закрывшейся двери в палату, буравя её ничего не видящим взором. Вздрогнув, Шарлиз присела рядом с Донни, обеспокоенная и посмурневшая. Почему она раньше не подумала о той ссоре?

Кто знает, что вообще произошло с Ритой и почему случился выкидыш... вряд ли она будет виноватить вот так других людей, и вряд ли одна маленькая ссора могла как-то повлиять на её состояние. Но с другой стороны, между ними нет ни дружбы, ни понимания; в единственную приватную встречу они поссорились, и это Шарлиз ещё не знала, как Рита вызвонила отца и жаловалась на неё, требуя порвать отношения! Шарлиз мрачно заключила, что Рита способна в общем-то на многие неприятные вещи. Но вот интересно, как на это обвинение - если её действительно в чём-то обвинят - отреагирует Донни?

- Ты меня слушаешь?

Когда он спросил это, Шарлиз встрепенулась, виновато посмотрев ему в лицо. Он едва заметно улыбнулся одними уголками губ.

- Ты что? О чём так задумалась?

- Мне очень жаль Риту, - созналась Шарлиз, отведя взгляд в сторону. Ладони стали влажными, сердце быстрее и отчётливее застучало в груди, отдаваясь быстрой пульсацией по всему телу. Она хотела бы умолчать о своих опасениях, но что-то подсказало ей не делать этого, потому она продолжила. - Я не могу перестать думать о том, что мы с ней немного поссорились на днях.

- Mia cara... - цокнул языком Донни, растрогавшись. Он взял её руки в свои, удивляясь тому, какими холодными они были. Положив обе ладони в одну свою, накрыл их другой рукой и бережно помассировал. - Ты боишься, что виновата в этом? Ты не виновата. Ну, посмотри на меня.

Она с покорной надеждой подняла глаза и встретилась с его взглядом, удивительно добрым и спокойным.

- Такие вещи не случаются, даже если поссориться сто раз. Я не отрицаю, что с человеком может статься всякое, если постоянно трепать ему нервы. Сама знаешь, что женщинам в положении стресс совсем не полезен. Но Рита... - он покачал головой. - У Риты и без нас с тобой в жизни слишком много пунктиков, которые помешали этому несчастному ребёнку появиться на свет. Случилось то, чего я боялся.

Он вздохнул, отпустил Шарлиз и, помяв руки, неловко продолжил:

- Доктор предупреждал Риту, что ей нужно успокоиться, остепениться. Перестать работать с красками, с Бог весть чем, что она там делает у себя в студии... перестать, в конце концов, ходить на аэробику, дать себе передышку. У неё начались боли в животе в прошлом месяце: доктор упросил её пройти обследование и предупредил о небольшой отслойке плаценты. Рите рекомендовали соблюдать домашний постельный режим, поскольку под врачебным контролем она оставаться не хотела. Что ж. Она попробовала утаить это от меня, но по счетам доктору платил я - и я получал от него, а не от неё все сведения касаемо хода текущей беременности.

- Боже. - Шарлиз беспокойно встала, не в силах сидеть спокойно в своём кресле, и, подойдя ближе к Донни, мягко обняла его за плечи, потирая загривок. - Мне жаль. Мне очень жаль.

- Ну, - он беспомощно развёл руками, - что я мог поделать? Мать - она, судьбу своего ребёнка решила тоже она. Я же не деспот, запирать родную дочь в четырёх стенах. Я не мог приковать её к постели и выбросить ключ, в конце концов, она взрослая женщина, у неё есть муж... - на этом слове он ядовито усмехнулся и смолк.

Шарлиз, продолжая нежно массировать ему спину и плечи, почувствовала, как напряжены под её пальцами все мышцы, как туго сведены. Насколько этот человек и сам на взводе и как тщательно это ото всех скрывает... он похож даже не на пружину, а на взведённый пистолет: того и гляди палец дрогнет на курке, и случится непоправимое. Донни мягко привлёк её к себе, обняв за бедро, и чуть шире раздвинул ноги, чтобы Шарлиз было удобнее стоять. Она обняла его за шею, положив щёку на макушку и чувствуя, как короткий ёжик волос слегка покалывает кожу. Так они и провели немало времени, ничего больше не говоря и молча, одним только присутствием утешая друг друга, пока спустя два часа, в течение которых в палате попеременно сновал медперсонал с бесконечными капельницами, из-за двери не показался очень усталый доктор Руффо:

- Она в сознании, с ней всё в порядке, мистер Мальяно. Можете повидаться с дочкой, я подожду вас здесь. Потом надо будет решить кое-какие вопросы.

- Хорошо, - кивнул он и ласково отстранил Шарлиз, дав понять, что ей лучше остаться в коридоре. Она, пожав ему предплечье, со всем пониманием присела в кресло и сложила ногу на ногу, с беспокойством глядя в спину мужчине, которому предстояло кроме тревог и забот о дочери потревожиться ещё об одном: о теле своего рано родившегося внука.

4

Донни осторожно вошёл в палату и прикрыл за собой дверь. Прекрасно оборудованная по последнему слову техники, в своём роде уютная и похожая скорее на номер приличного отеля, она тем не менее напоминала о том, что была частью больницы, и запахом лекарств, стоявшим в воздухе, и тонкой стойкой с капельницей, через которую в вену Рите поступал физраствор, и прочим оборудованием, которое отслеживало показатели тела девушки, бледной и худенькой, лежавшей у окна. Она тоскливо глядела в него на панораму делового Чикаго, на огромные небоскрёбы и пасмурное, дождливое небо, такое хмурое, точно вся природа горевала о потере Риты вместе с ней. Тем не менее, будь Донни чуть больше осведомлён о том, что на самом деле думала его дочь, и он утратил бы последние иллюзии по поводу её переживаний. Они, конечно, касались материнства в том числе: ей было не по себе, что такое случилось с ней, что она так рисковала своей жизнью, что она не справилась с чем-то - с вынашиванием ребёнка... но в то же время подспудно Рита ощущала странное, испугавшее даже её облегчение.

В какой-то степени, несчастный младенец был для неё обузой, от которой она теперь избавилась. Тем не менее, обуза эта оставила после себя тонкий шрам на сердце, и Рита пока не знала, как с ним совладать и почему ей так горько, так тошно, так противно.

Донни молча поднял стул, стоявший в углу, поднёс к её постели и сел. Он не решался потревожить дочь, не знал, с чего лучше начать разговор - и, помявшись, очень тихо коснулся её ладони под одеялом. Большего он выразить не смог: на глаза навернулись слёзы, когда он увидел её почти что плоский живот под одеялом. Стараясь совладать с собой и постоянно сглатывая тугой ком в горле, так, что пару раз нервно дрогнул кадык, он вперился взглядом в стену, пока слёзы не закатились назад, оставив неприятное щекочущее чувство в гортани. Так бывает каждый раз, когда хочется плакать, но ты не можешь себе этого позволить.

Когда Рита осторожно спрятала руку себе под бедро, он не стал возражать. Едва слышно вздохнув, сгорбился и облизнул пересохшие губы. Ему пришлось прервать молчание: времени на встречу им выделили немного.

- Мне очень жаль, mia figliolettaдоченька моя (ит). Доктор сказал, с тобой всё будет хорошо. Главное, что ты сейчас должна - выздоравливать.

Рита даже не обернулась, продолжая пристально разглядывать небо и шпили небоскрёбов, зарывающихся в косую пелену дождя из тёмных туч. Поколебавшись, Донни неловко продолжил:

- Я обо всём позабочусь, милая. Не знаю, сколько они тебя здесь продержат, но ты только скажи - и я... - он споткнулся, сделался осторожнее. - Витале привезёт тебя домой. Если ты, конечно, захочешь, ведь в первое время тебе может понадобиться помощь... или чтобы не было очень уж одиноко. Карл - он всегда на работе, и может статься, тебе понадобится помощница, чтоб поухаживать, сготовить... Кстати, тебе что-нибудь привезти сюда? Не хочешь ничего из своих книжек? Или альбом? Привезти твой альбом? Или что-нибудь из еды?

Он говорил с заискивающей надеждой, понимая, каким жалким выглядит в глазах дочери, но одно то, что она смотрела в отражение окна на него, а не ему в глаза, рвало ему сердце на маленькие кусочки. Он глубоко вдохнул и выдохнул. Что же она молчит?! Неужели ей так плохо? А может, у неё в уме засела какая-нибудь глупость и, когда он выйдет из больницы, она откроет это самое окно и...

- Ничего не нужно, - вдруг прошелестела Рита, и Донни оживился. - Может быть, потом. И я не поеду к тебе домой, папа. Тут как ни уговаривай.

- Я и не собирался, - заверил он. - Доченька моя, пойми, дорогая, что я просто беспокоюсь за тебя. После таких... такого... - он постарался подобрать более щадящие слова, но не смог. - После случившегося лучше не оставаться одной: мало ли что. Тебе понадобится время на восстановление. На то, чтобы немного прийти в себя. Не отказывай в помощи, милая. Ты же от этого не станешь слабее: твоя сила проявляется в совсем другом, и если я могу что-то сделать для тебя...

Он говорил от всего сердца, как думал и как чувствовал, искренно надеясь, что Рита услышит его и немного утешится. Его пугало, что она совсем не плакала: ладно бы по-женски разрыдалась, ладно бы спросила жалости к себе, ладно бы горевала - но тут... такая скованная, холодная реакция страшно его смутила. Он подумал: как бы такая зажалось не сыграла с ней злую шутку. Со слезами порой выходят все наши боли, а она замкнулась в себе.

- Можешь, - внезапно сказала Рита и повернула к нему лицо. От выражения его Донни остолбенел. Он, мужчина пятидесяти лет, повидавший на своём веку столько всего, терявший любимых людей, человек, который видел смерть так много раз, что она в какой-то момент перестала пугать его и волновать, человек, по чьей воле умирали другие, и то ощутил что-то сродни странному отвращению и испугу. То, как Рита смотрела на него, было противоестественно матери, только что потерявшей дитя. - Доктор сказал мне, что нужно что-то решить с ним.

Донни не сразу совладал со своим голосом и надтреснуто спросил:

- С кем, родная?

- С ребёнком, конечно, - с толикой злости ответила Рита и нахмурилась, словно в оскале обнажив мелкие жемчужные зубки. - С телом. Я не знаю, как от него... что с ним нужно сделать дальше.

Донни не чувствовал рук и ног. Он ощутил, как оказался где-то далеко от этого места, и словно наблюдал за всем со стороны, словно бесплотный дух, отделившийся от плоти. Он не верил, что Рита может так говорить о своём ребёнке. Он не понимал, возможно ли это. В его семье, в его системе взглядов, с тем, как он воспитывал, чем окружал своих детей, что вменял им, и с тем, как они росли... что видели... Голова шла кругом. Он кивнул и сухо, по-деловому сказал, что всё возьмёт на себя, и пусть только Рита не беспокоится. Ей не придётся решать. Он едва не добавил - «как и всегда». Она снова отвернулась к окну, вздохнув, и Донни - не человек, сомнамбула - поднялся, убрал стул на место: всё механически, почти не помня, как тело исполняло приказы равнодушно-спокойного мозга - и вышел в коридор, понимая, что волноваться за Риту ему не придётся.

Она слишком любила себя и дорожила собой, чтобы сотворить что-либо ужасное, и потерю ребёнка она утратой не воспринимала. И хотя отчасти он почувствовал облегчение за жизнь дочери, но что-то страшное коснулось его и не обошло стороной.

Он боялся теперь не за Риту. Он боялся её саму.

Шарлиз сразу подметила, как он бледен, холоден и отстранён. Она решила не вмешиваться, поскольку Донни сразу заговорил с доктором. Предметом их обсуждения было тело младенца: увы, он родился мёртвым, спасти его было изначально невозможно. Доктор Руффо осторожно спрашивал, что делать с останками: их могут захоронить по больничным стандартам, чтобы мистер Мальяно не беспокоился ни о чём.

- Нет, - возразил Донни. - Я хочу, чтобы мой внук покоился в моей земле, близ моего особняка. Нет-нет. Он часть меня, часть моей семьи. Я подожду сколько нужно, чтобы вы... подготовили их...

Доктор молча положил руку ему на плечо и пожал его. На лице его отразилось искреннее сожаление, когда он посочувствовал Донни, и тот в сердцах спросил, не сумев умолчать:

- Скажите, что она просто испытала шок. Скажите, что у неё стресс. Она же не может так... она же... - он смолк, затрепетал ноздрями.

Доктор с ещё большим сочувствием прищурился. Он видел много людских страданий в стенах этой больницы, а потому лишь покачал головой. Этим жестом было сказано всё. Осунувшись, дон отвёл взгляд.

- Я подожду снаружи, - сказал он. - Мне надо... я хочу перекурить. Простите. Но сперва - откуда могу сделать звонок?

Руффо пожал плечами, немного растерявшись:

- Ниже этажом мой кабинет. Располагайтесь, мистер Мальяно. Пятьдесят второй номер. Я не против уступить вам телефон.

- Я быстро.

И, посмотрев на Шарлиз, вместе с ней вышел на лестничный пролёт.

4

Джонни Роско подкатил к солидной семиэтажной больнице Норт-Вестерн близ делового района в безукоризненно выглаженном костюме: с тех пор, как Френк взял его к себе в команду с должности простого шофёра на должность водителя, который чаще прочих вместе с Фредо и Джорджем, двумя другими ребятами, возит босса, он должен выглядеть соответственно. Он сразу заметил близ двойных тяжёлых больничных дверей дона и его пассию. Девушка промакивала платком уголки глаз. Дон нёс в руках небольшую коробку размером чуть больше обувной. Его сопровождал полный невысокий мужчина в докторском белом халате: ветер трепал полы, развевая их позади, и врач ёжился и жался, в то время как дон преспокойно спускался по лестнице вниз. Под руку его держала Шарлиз.

Джонни медленно смерил её взглядом. Девушка была что надо. Не итальяночка, конечно, но ничем не хуже: красивая, безусловно, но кажется, было за её физической привлекательностью что-то ещё, куда более интересное и манкое. Одно то, как она вела себя и общалась, было показателем глубоко уважаемой Джонни Роско интеллигентности - и он имел в виду не заумь, какую внушают девицам на всяких студенческих курсах и прочем, и не то, чем так кичатся современные продвинутые американки, нет; с её образованием, с её социальными взглядами, с её принадлежностью к высшему или низшему кругу это имело очень мало общего. Джонни чувствовал в ней, как и другие, именно что интеллигентность врождённую, какая бывает у аристократов по крови, и это было трудно объяснить - но притягивало к ней взгляды, манило, интересовало, влекло. Не то чтобы, честно говоря, она была сногсшибательной красавицей, вовсе нет: было там что скорректировать в её не идеальной внешности, вот скажем даже, слишком густые тёмные брови, отчего взгляд кажется хмурым и диким, не по возрасту глубоким, или далеко не по моде изгибистую сочную фигуру - все девушки сидели на модных диетах и стремились приблизиться к своему идеалу, ведь каждая звезда телеэкрана теперь щеголяла страшной худобой. Взглянуть на них - так скелеты, обтянутые кожей, и то, чёрт возьми, всюду это так пропихивают, что вон даже такие быки как Джонни Роско считают такое красивым! Он позволил себе слегка поджать губы, стараясь оставаться внешне бесстрастным, и не пожалел, что надел солнцезащитные очки-авиаторы, иначе не знал бы, куда девать глаза, обращённые на девушку, участливо идущую бок о бок с доном.

Интересно, она спит с ним потому, что он влиятелен и богат?

- Отвези Шарлиз на Голд-Кост, - велел Донни и вручил Роско коробку. - А это как следует береги. Оставишь прямо в машине, я подъеду, заберу её.

Джонни стало любопытно, что там, но он не осмелился спросить: ещё бы, у него жизнь только одна, так бездарно профукать её было бы обидно. Он заметил, что дон немного навзводе, и просто кивнул в ответ на молчаливую паузу. Мол, всё понял.

Пока он осторожно устраивал коробку - та была лёгкой, но о стенки что-то ощутимо перестукивалось, и Джонни вдруг вспомнил, как в детстве в такую же по размеру коробку положил своего щенка Лаки, когда тот сдох от какой-то собачьей болезни, бедняжка, - положил, а затем схоронил. Неприятное воспоминание из прошлого напомнило о себе внезапным уколом в висок. Будто бы в него вонзилась длинная острая игла. Поморщившись, Джонни продолжил своё занятие и не видел, как дон прощался с Шарлиз.

- Ты уедешь на весь день? - с тоской спросила она.

Он замялся, улыбнулся, сощурился. Выражение лица было таким, словно он прикидывал, сколько времени займёт его отсутствие.

- Не думаю, дорогая, - признал он. - Мне нужно закончить кое-какое дело прямо сейчас. Постараюсь вернуться ближе к обеду.

- Хорошо, - Шарлиз растерянно опустила глаза, и Донни, чтобы хоть немного утешить её, обнял девушку за плечи и мягко растёр их ладонями. - А что мне делать с ним?

Она не уточняла, но он всё понял. Отведя тёмную прядь от милого лица, на которое легла тень забот и тревог, заверил:

- Ничего, совершенно. Это не твоё беспокойство. Вернись домой, немного приди в себя, согрейся. Можешь сделать обед. Пока то да сё, ты не успеешь глазом моргнуть как я вернусь.

Она хотела было спросить «куда ты», но тут же прикусила язык. Это было не её дело, и он не обязан перед ней отчитываться. Почему-то она сразу приняла это за правила игры, которые они установили между собой негласно, и Донни, проследив за её угасшим порывом, ещё больше уверился: это она. Это точно она, та, кто ему нужен. Никаких сомнений.

- Будь осторожен, - вместо этого сказала Шарлиз и привстала на носочки, чтобы поцеловать его в губы. Быстро, нежно, но так, чтобы он понял: она за него волнуется и ждёт, правда, ждёт.

Ничего не сказав, Донни ответил на её поцелуй и, запустив пальцы в тёмные, тяжёлые, гладкие, как шёлк, волосы, сам припал губами к её лбу. Он был благодарен Шарлиз за то, что она не бросила его; поехала с ним сюда, разделила эту боль, эти страшные часы. Но теперь ей пришло время возвращаться в обычную жизнь, а ему - начинать собственную, настоящую.

Он посадил Шарлиз в машину; не дожидаясь, пока та отъедет, направился к «Мерседесу», сел в него и коротко приказал Фредо:

- Поехали.

За тонированными стёклами его лицо неумолимо поменялось в выражении. Из заботливого и добродушного, широкого, сытого, пускай после пережитого горя бледного и печального, это лицо стало жестоким и непроницаемым. Только глаза, окружённые морщинками, выдающими возраст, оставались усталыми, но в них у самых зрачков тлели маленькие огоньки. Взглянув на дона Мальяно в зеркало заднего вида, Фредо очень тихо вздрогнул. Босса он редко видел в похожем состоянии и понял, ради чего они едут в адвокатскую контору в деловом центре пятнадцатью минутами езды отсюда.

Очевидно, чтобы дон занимался привычным делом: привычнее всего же ему было обличать и карать свою жертву, и упаси Господь в такое время оказаться лишним на его пути.

5

С шефом Карла Гудмана, Томасом Броди, Донни Мальяно встречался дважды: оба раза были символическими. В них дон вежливо просил о какой-либо услуге, связанной с зятем, который трудился в рядовом отделе адвокатом. Том своего грозного гостя с недоброй репутацией побаивался. Он не то чтобы никогда не имел проблем с законом (открытых проблем так точно нет, иначе грош ему цена, шефу чикагского филиала адвокатской конторы), и не то чтобы он боялся бандитов - но мистер Мальяно и не был простым бандитом, о нет. Он был у них главным, альфа-боссом, как выразился бы помощник Тома, Чед Коулман, чей сынок-подросток здорово помешался на игровых автоматах со всякими стрелялками - такие стояли теперь повсюду в барах и кафе-мороженых. Каждый раз после разговора с Чедом он зарекался, что в последний раз видится с Мальяно («Не по себе мне от него, понимаешь? Я не знаю, что от каждой такой встречи ожидать. Что? Да нет, он не груб, никогда не давит на меня, во всяком случае, он всегда вежлив и не перегибает палку... но у него такие глаза. Ты не представляешь, чтобы у кого-то были такие глаза. Кажется, что в них нет ничего человеческого. Я охотно поверю, что у него руки не по локоть в крови, а по плечи. Перестань улыбаться, Чед: он ест на завтрак таких, как мы с тобой, и если ты думаешь, что потрясание адвокатским удостоверением его как-то остановит... он здесь главный, пойми уже. Не я, не шеф полиции, не мэр, не управляющий округа - мне кажется, именно он...»).

И хотя он пытался услужить Мальяно, чем только тот пожелает (в пределах допустимого, конечно, однако пределы эти устанавливал сам Мальяно), но просил Бога каждый раз, пусть и был атеистом, чтобы их встречи происходили как можно реже.

Сегодня же он свалился как снег на голову. Брэндон на проходной, охранник и славный парень, позвонил шефу, сказав «к вам гость». Это значило только одно. Том работал на тридцать втором этаже и у него разыгралась мигрень этим утром, но он подлетел к окну так шустро, словно не было ни сорока восьми лет за плечами, ни головной боли, от которой хотелось вскрыть уже припорошенный сединой череп с венчиком волос, окруживших некрасивую блестящую лысину. Он знал, что Брендону не нужна никакая команда типа «пропусти его»: такого даже гипотетически не могло произойти, чтобы Мальяно ждал в вестибюле, когда-де мол его изволят принять. Хотя он бы и ждал при необходимости, и даже молчаливо и безропотно, но что было бы после, Том боялся даже представить.

Адвокатская контора располагалась на двух этажах и славилась тем, что работала наиболее эффективно из всех подобных организаций во всём Чикаго. Владельцем небоскрёба и половины офисов в нём негласно был один подставной человек. На самом деле Броуди занимал этажи Мальяно.

Офис Тома был в самом конце всего учреждения. Чтобы пройти к нему, нужно было пробраться по узкому коридору между стеклянных перегородок, прикрытых жалюзи. Перегородки эти не доходили до самого потолка, перекрытого пластиковыми панелями, куда было врезано скудное точечное освещение. Из огромного помещения Броуди нагородил кучу маленьких клетушек, в каждой из которых, как цирковой зверёк в своём загончике, сидел адвокатишко - один за другим, один за другим. В отличие от них, у самого Броуди был солидный кабинет со звуконепроницаемой стеклянной стеной, которая при желании также обособлялась жалюзи. Они были всегда приспущены, и теперь Том, дёрнув себя за зелёный светлый галстук, подошёл к ним и раздвинул пальцами две пластиковых створки, чтобы подглядеть в образовавшуюся щель. Он услышал щёлканье, затем - звоночек лифта. Вытряхнув из кармана пиджака капсулу обезболивающего и бросив её в рот, он сделал мучительный глоток и неотрывно наблюдал за тем, как Донован Мальяно в полном одиночестве шагает по узенькому коридору, казавшемуся из-за его массивной широкоплечей фигуры ещё более тесным. Он смотрел в никуда, на лице его застыло холодное выражение, будто телом он был здесь, а душа в нём отсутствовала, и этот взгляд... взгляд был хуже всего. Том точно не знал, зачем Мальяно сюда приехал, но чувствовал, что разговор будет не из приятных.

Он оправился, застегнул пуговицу пиджака, устроился возле стола, чтобы у гостя не было ощущения, будто за ним следят. У него и так было чёртово шестое чувство развито, как у зверя на охоте; Том старался его ничем не раздражить, чтобы потом никто не отправил его кормить рыб - такой термин употребляла мафия, любезно заменяя им ужасную смерть от утопления: когда человека заливают в бетон и пускают плавать на дно крупного водоёма. У них тут есть и озеро Мичиган, и река Чикаго: в любом случае, у Мальяно был даже выбор, где утопить Тома Броуди.

Но он был пусть и мафиози, а всё же человек вежливый: постучался прежде, чем войти. Том сразу бросился к двери. Мол, какой это для него сюрприз: вы без предупреждения, мистер Мальяно, я не ожидал! Но всегда вам рад. Проходите! Сигарету? Или хотите чего-нибудь выпить?

- Выпью, пожалуй, - сказал тот. - Спасибо, Том. Очень кстати. И ты выпей со мной. Давай, садись.

И он первым сел в кожаное кресло посетителя, не такое большое и удобное, как у Броуди, против него самого. Том, потея и чувствуя неловкость, что он находится в более комфортном положении, присел на самый краешек и достал из ящика стола два стакана и бутылку хорошего виски. Он нажал на кнопку белого новенького телефонного аппарата и быстро сказал:

- Дженни. Принеси лёд.

Мальяно не стал возражать. Откинувшись на спинку кресла и положив руки на подлокотники, он пристально наблюдал за тем, как Том разливает виски. Он молчал всё это время, и от молчания этого Броуди весь изошёл холодным потом. Это было похоже на какой-то отдельный вид мучительной пытки. Дженни, его секретарша, молодая и вёрткая девица со светлыми волосами, принесла льда в металлической посудине - и щипцы поверх колотых кубиков. Вихляя задом в розовом костюме, который показался Тому совсем неуместным, как и её улыбочка, адресованная гостю, Дженни, слава Богу, молча удалилась. Том не выдержал бы, если б она что-нибудь спросила («я больше вам не пригожусь, мистер Броуди?») - он знал, что она на такое способна, красивая бестактная дура, потому что спал с ней уже два месяца, и хотя секс был зажигательным, но сразу после девица оказалась невыносимой.

Донни всё так же, в тишине, взял щипцами три кубика льда и опустил их в стакан Тома. Затем сделал то же для себя. Том неуютно поёжился. Он смотрел на большие загорелые руки мистера Мальяно. Здоровенные стильные щипцы для льда были в них что игрушечные: этими руками привычнее ломать людям шеи, вот что.

- У меня, как знаешь, нет другой беды, Том, кроме моего зятя, - сразу начал Донни.

Он всегда говорил коротко и по делу, и не отнимал времени больше, чем потребуется. За одно то, что пытку собой он не продлял дольше необходимого, Том его уважал.

- Я понял, мистер Мальяно. Чем могу быть вам полезен?

Донни довольно кивнул. Это правильный вопрос. Хороший вопрос. Он поднял стакан, качнул им в сторону Тома и сказал:

- За мою дочь Риту и её здоровье. Прости, что сегодня пью вот так, со своим тостом и без твоего спроса.

- Это хороший тост, - заверил Том и сделал глоток.

Донни тоже отпил виски и громко щёлкнул спинкой языка, поставив стакан на стол, аккуратно, чтобы случайно не капнуть на бумаги.

- Она сегодня попала в больницу. Увы, несчастный случай. Бог миловал, но я, конечно, ожидал, что Карл одним из первых подорвётся к ней...

Том поперхнулся, виски брызнул коричневыми пятнышками на его рубашку и светло-серый костюм. Дон участливо потянулся за пазуху и достал оттуда платок, одолжив его Броуди.

Том был в таком шоке, что даже не успел напугаться, а мог бы. Потрясённое воображение вяло нарисовало вместо платка пистолет: почему нет? Благодарно приняв платок, он пробормотал «спасибо» и промокнул рубашку. Донни безразлично пожал плечами:

- Ему же звонили из больницы. Карлу, я имею в виду. И дежурная медсестра, и мой личный помощник. Мы прождали почти три часа, но Карл так и не приехал. Как это? Неужели он был так занят работой?

Броуди побелел от страха и гнева. Он готов был сорваться с места и вышвырнуть поганца Гудмана, этого подлого честолюбивого козла, из его кресла-вертушки прямо в окно.

- Мистер Мальяно, - сказал он, понизив голос. Донни был крайне спокоен. Он медленно барабанил пальцами левой руки по подлокотнику кресла. И хотя кресло это выглядело куда более хлипким, чем то, в котором сидел Том, казалось, что хозяин кабинета - именно он. - Прошу прощения. Я не знал. Карл ничего мне не сообщил. Я сейчас спрошу у их куратора, но в таких случаях мы всегда отпускаем сотрудника... ведь это экстренная ситуация, понимаете ли.

- Понимаю, - задумчиво сказал Донни и, подняв руку, неторопливо провёл по краю аккуратно подстриженных, ухоженных ногтей подушечкой большого пальца. У Тома по плечам пробежал озноб. Жест был таким, словно хищник выпустил когти и проверяет их на остроту. - Получается, он просто получил эти звонки и сам принял решение игнорировать их? Получается, ты хочешь сказать, он бросил свою жену в такой ситуации, что она осталась одна в больнице с выкидышем на шестом месяце беременности, и ему хватило подлости... не приехать?

- Я не знаю, мистер Мальяно, но поверьте... если бы это дошло до меня... я и сам муж и отец. И потом, я соболезную вашей семье и вашей дочери, и надеюсь, что её здоровью впредь ничего...

- Разберитесь с этим, Броуди, - то, как он резко перешёл на формальный тон, страшно испугало Тома. - Кто же виноват? Мой нерадивый зять, да простит Господь недальновидность моей дочери и мою слабость в том, что я ей потакал... или что его как-то насильно здесь задержали?

- Вы хотите, я вызову его немедленно.

- Хочу, - согласно склонил голову вперёд Донни. Теперь, глядя на Тома наливающимися кровью, страшными глазами, он напоминал чудовищного медного быка, в чьё раскалённое чрево инквизиторы сажали грешников. - Кстати, я подъехал ровно в ваш обеденный перерыв. Может быть, Карл сумеет немного пообедать со мной? Заодно я бы потолковал с ним, пояснил, что понадобится Рите, что сказал врач.

- Он может уйти на сколько угодно! - словно обрадовался Том. - Мистер Мальяно, с этим нет никаких проблем!

- А с его переводом в Нью-Йорк? Вы подписали все нужные документы?

Том запнулся. Он не знал, что ответить: как сделать это правильно, потому что не подозревал, насколько дон был против переезда Карла и Риты в Большое Яблоко, которым Гудман так яро грезил.

- Пока нет... он хотел принести бумаги на подпись сегодня ближе к пяти часам, - наконец, честно признался он, не в силах увиливать, поскольку не знал, хорошо это или плохо, что он не поставил подпись.

Мальяно взял стакан. Подался вперёд. Поставил локоть на стол и поднял виски, неотрывно глядя в безвольное лицо Броуди.

- Пусть пока что они останутся неподписанными. Это ясно?

И когда тот ответил «да», они выпили.

Карл явился в кабинет начальника раздражённым: день не задался с самого утра; то документы потерялись, то Рита попала в больницу... не то чтобы второе очень его интересовало, но настойчивые

назойливые

звонки он игнорировал мастерски. Чем он ей поможет сейчас, даже если сорвётся с рабочего места? Ничем. И потом, у него вправду было много дел. Так много, что он попросил все посторонние звонки на своё имя просто сбрасывать: Карл не давал давить на себя своему упёртому тестю. Он сам решит, когда и что будет делать с собственной женой. И Рита под врачебным наблюдением в его компании вряд ли нуждается

ложь, конечно

тем более, когда сейчас он буквально живьём горит, пытаясь восстановить все документы, которые эта балованная дура куда-то дела...

- Том, у меня меньше десяти минут, - небрежно сказал он, прикрывая за собой дверь и сперва не глядя на шефа. - Что ещё стряслось?

- Карл.

Одного голоса Тома Броуди хватило, чтобы поглядеть наконец на него и на того, кто сидел за столом к Карлу спиной. Ну конечно. Карл скривил рот. Он впился взглядом в стриженый машинкой затылок, в широкий разворот плеч и идеально пошитый костюм. Через мгновение, не торопясь, тесть повернулся к нему и медленно встал из кресла.

- А я думал, - мрачно пошутил Карл, - родительскую порку отменили ещё в шестьдесят восьмом. Что, достанем розги?

- О чём ты говоришь? - гневно спросил Броуди. - Почему ты ни слова не сказал, что твоя жена загремела в больницу? Простите уж за такое словцо, мистер Мальяно, но я, сами знаете, как человек, который дорожит семейными отношениями...

- А Дженни об этом знает?

Том побагровел, подскочил как мячик со своего большого шефского кресла, но Донни с усмешкой остановил его рукой и пристально взглянул:

- Я ведь могу поговорить с ним наедине и угостить обедом? Вы же не против?

- Всё, что нужно, - поднял ладони Том. - Мистер Мальяно, он ваш.

Карл нахмурился. Неряшливо убранные вбок кудрявые волосы бросили особенно острые тени на его лицо.

- Простите, что значит, он ваш? У меня там, на проводе, клиент, - Карл дерзко взглянул на дона. - Вы считаете, что можете заявиться сюда и по щелчку пальца остановить всю мою работу, чтобы я...

- Карл, - железным тоном прервал его шеф, который особенным характером никогда не отличался. - Выйди.

Дон покинул кабинета первым; выйдя оттуда, прихватил пальто, повесив его на сгиб локтя. Карл решительно направился следом. Провожая гостя и рассыпаясь в любезностях, Том Броуди с ненавистью смотрел в спину Гудмана, не понимая, какого чёрта он связался с Мальяновской дочкой, раз такой щепетильный, раз такой справедливый и честный - а следом вернулся за стол, выпив ещё два стакана виски и так и не опьянев.

5

На втором этаже здания располагался приличный ресторанчик с европейской кухней, готовый обслужить и накормить не только сотрудников здешних офисов, но и гостей. Во всяком случае, Карл находил мысль о том, чтобы обедать здесь, никчёмным расточительством, и поджал губы, когда тесть завернул в стеклянные двери и его любезно встретил провожатый, устроив за столом у окна. Карл, кипя от негодования, сел напротив Донни Мальяно, и, пока тот неторопливо выбрал из меню суп с клёцками и гренками, отказал в заказе официанту, подоспевшему к гостям.

- Поешь, - удивился Донни. - Разговор предстоит небыстрый. Да и обед. Ты на человека-то не похож, так, хорёк в костюме, вылитый. Остались одни зубы и глаза.

- Я не приглашал вас сюда, мистер Мальяно, - резко ответил Карл, - и не желал видеть. А тем более, выслушивать мнение по поводу моего вида и чего угодно ещё. Последнее, что мне нужно, честно говоря, встречаться с вами.

- У нас с тобой в этом очень сходятся мнения, - неохотно признал Донни и отдал кожаную папку с меню официанту. - Чёрный кофе, пожалуйста. А теперь к делу.

Он это произнёс так невозмутимо и по-деловому сухо, что Карл, ожидавший, что тесть начнёт пенять ему мужниными неисполненными обязанностями, чёрствостью, душевными болями его великовозрастной дочки, просто оторопел. Донни Мальяно сказал это таким образом, словно Карл был маленьким, но неприятным дельцем, с которым он хотел по-быстрому расквитаться сам.

- Я в курсе твоего страстного желания переехать в Нью-Йорк, - сразу сказал Донни, неторопливо похлопал по карманам пиджака и достал оттуда смятую голубую пачку сигарет. Сунув одну между губ, покачал пальцем перед Карлом, что того страшно взбесило. - Забудь это.

- С чего вы взяли, что я вас послушаю? - дерзко ответил Карл, с вызовом глядя на него. Донни всё так же неторопливо достал ещё и зажигалку. - И что вы вообще вправе распоряжаться моей жизнью?

Донни затянулся, неторопливо выпустил дым через узкую щель приоткрытого рта. Глаза его недобро смеялись. Это было всё равно что оскал в лицо врага. Карлу стало неприятно и не по себе: раньше тесть такого не позволял и придерживался хоть каких-то формальностей. Не запугивал. Не приказывал. Не угрожал. Если бы Карл не знал, кем он был, то никогда не подумал бы на него, что он бандит, убийца, настоящий живодёр - а вот теперь его настоящая натура проступала сквозь всю эту мерзкую лживую оболочку богатого мужика с Голд-Кост, обыкновенного бизнес-воротилы старой закалки. И теперь же Карл с некоторым удовольствием наблюдал за этим преображением, мстительно думая, что он всё-таки задел этого мерзавца и нашёл способ уколоть его посильнее.

- Когда Рита вышла за тебя замуж, я ничего ей не сказал, - мягко произнёс Донни Мальяно. - Не в моих привычках вмешиваться в личную жизнь своих детей. Не то чтобы я совсем не способен на них повлиять, но просто не хочу делать этого в жёсткой форме. Пойми меня правильно, как отец - отца...

Карла от этого обращения только перевёрнуло. Ведь ясно же, что он просто издевается, учитывая что случилось сегодня.

-... нельзя наставлять детей против себя. Это ни к чему хорошему не приведёт. Во всём нужна мера. И хотя, видит Бог, ты никогда мне не нравился, потому что я стараюсь не иметь дела с людишками вроде тебя, которые обожают накинуть на плечи белое пальто и наворчать таких как я... но пошёл навстречу Рите из-за любви к ней. Единственное, что я спросил у неё накануне свадьбы, - он поднял указательный палец, но взгляд Карла был почему-то прикован к золотому перстню на мизинце. - Рита, уверена ли ты, что этот мужчина действительно любит тебя и ты можешь доверить ему свою жизнь? Мне неважно, какого ты рода, - Донни поморщился, будто это в самом деле вообще-то имело значение, но он на это закрыл глаза. - Мне неважно, что ты только жалкий адвокатишка, который спит и видит как бы по головам таких как я наглым образом взобраться на собственный Олимп, скудненький и тухленький, но уж на какой хватило твоего воображения. Мне неважно, что ты хочешь сделать себе имя на громких делах таких людей как я, и чтобы тебя признавали борцом за правду и свободу, или за что ты там боролся на своих бестолковых собраниях?

Он усмехнулся, и Карл от небрежности этой усмешки вскипел.

- Так, ну хватит, - резко бросил он и вскочил, однако Донни отреагировал молниеносно. Он стремительно схватил зятя за запястье и с такой силой усадил его обратно, что тот не издал от боли в руке ни единого звука: только побелел и схватил ртом воздух.

- Сядь, - железным тоном приказал Донни и разжал пальцы.

Боль, стиснувшая всё тело Карла, как в тисках, вмиг отступила, но оставила после себя пульсирующий след в запястье. Карл, прижав руку к груди, поражённо глядел на тестя. Он знал, что Мальяно не брезгует способами разной физической расправы, но это всё было так далеко, что казалось полуправдой, а ещё он не ожидал, что его жёстко осадят здесь, прилюдно, в приличном заведении, в нескольких этажах от собственной работы. Мальяно ворвался в его мир и подмял всю ситуацию под себя. Это было худшее, что мог представить Карл.

Официант обнёс их заказом. То ли он и другой персонал ничего не видели, то ли предпочли сделать вид - но всё было шито-крыто, и Карл задохнулся от такого. Как это может быть... К нему применили силу, и никто не пытается выдворить нарушителя спокойствия. Более того, его вежливо обслужили, пожелали приятного аппетита и удалились.

- Я спросил, так ли она уверена в твоей любви, - продолжил Донни, как ни в чём не бывало орудуя ложкой. Аппетита у него, кажется, не убавилось. А вот Карла, напротив, только сильнее затошнило. - Спросил, может ли она понадеяться на тебя. Доверяет ли тебе. Грубо говоря, не подведёшь ли ты её в таких случаях, как сегодня. И знаешь что случилось?

Он прожевал клёцки, вытер рот салфеткой и холодно, зло улыбнулся.

- Ты просто вытер о неё ноги.

- Это не так.

- Что ты говоришь? - Донни рассмеялся. - Как давно мы с тобой не виделись, Карл? Как долго?

- Четыре.

- Что, прости?

- Четыре года. - Недовольно сказал он.

- Четыре года, - смакуя, повторил Донни и кивнул. - И всё это время, наверное, я страшно вас тиранил и давил. Наседал, житья не давал, продыху от меня не было - да? Так ты это видишь? Нагло, подло саботировал твой долгожданный переезд в Нью-Йорк, где ты лизал бы задницы всяким политикам и знаменитостям: ведь дружок пообещал, что через какое-нибудь громкое судебное дело вольёт тебя в число местных выскочек, и знаешь, как ты решил вылезти?

Карл отвернулся, нервно кусая губы.

- Тебе сказать? Ты решил устроить себе карьеру на моём имени, подонок, - продолжил Донни. В его улыбке теперь не осталось ничего доброго. - Тебе было плевать на Риту, не знаю, изначально ли или это безразличие и жажда наживы пришли со временем. Может, ты пытался вытащить её следом за собой, чтобы она проболталась, чтобы была твоей заложницей, чтобы ты мог мною манипулировать через неё. Так?

- Хватит, - едва слышно сказал Карл. - Вы ничего не знаете о нас с ней.

Донни в ответ на это лишь рассмеялся.

- Я знаю о тебе всё, что ты хотел бы скрыть, и не только это. Все подвязки, которые есть у тебя там, куда ты так стремишься, я могу порвать, как ниточки, за одну секунду. Поверь, такая возможность есть. Всё, что ты считал хитрым ходом, что так долго - аж четыре года - выстраивал против меня, спокойно можно уничтожить по щелчку. Но хорошо, ты желаешь выступить перед всеми в этаком белом пальто, добропорядочным гражданином, который ненароком связался с моей семьёй, да? Который способен обличить такого, как я. Но что Рита? Ты думал о Рите? Что будет с ней?

- Вы не знаете свою дочь, - с ненавистью выплюнул Карл, теперь уже неотрывно глядя на дона. - Она хочет вам того же. Чтобы все наконец узнали, чем вы занимаетесь и что делаете. Чтобы самые худшие ваши грехи всплыли на поверхность.

- Да, - признал Донни, - я действительно не знаю Риту. В этом ты прав. Я думал, что воспитал её совсем другим человеком. Даже не так... что она всегда была другой. Но сегодня, только придя в себя, она попросила меня избавиться от тела вашего мертворожденного ребёнка каким угодно способом. Попросила... разобраться с этим. Понимаю вас. Вы молоды, добропорядочны, успешны. У вас впереди вся жизнь: зачем портить её такими сложными решениями? Ведь только такой бесчестный человек, как я, горазд на подобную грязную, бездушную работу.

На челюстях Карла заходили желваки. Он с трудом сдерживался, чтобы не высказать тестю всё, что про него думает - но здесь это было бы лишним, если он хочет разыграть свою карту. На дона Мальяно у него есть такие козыри, что в Нью-Йорке Карл станет моментальной звездой. О ребёнке, конечно, он выслушал с жалостью и неловким пожатием плеч: это была неприятная новость, но уже - часть общего неудачного прошлого с Ритой. Вот и всё.

- Что ты молчишь? - прищурился Донни. - Не нашёл времени съездить к жене, едва не истёкшей кровью, в больницу? Не нашёл часа, чтобы взять её за руку после случившегося? А может, съездишь со мной сейчас и поможешь похоронить твоё дитя? Что, у тебя так подвешен язык, ты адвокат, а теперь хочешь помолчать? Хорошо. Я всё понял. Мне не нужны ни твои оправдания, никакие другие слова, не утруждайся.

Он сунул руку за пазуху, что-то достал и бросил на стол возле Карла, взявшись за суп, пока тот совсем не остыл. Не глядя в лицо зятя, Донни смотрел только, как тот вздрогнул

может быть, думал, будто дон на эмоциях достанет какое-нибудь оружие или что-то... что-то ещё подобное же, опасное, уничтожающее...

и взял в руки продолговатый фирменный конверт - бежевый с синим логотипом - а оттуда выпал билет.

- Первым классом полетишь, - деловито заметил Донни, подхватив ещё одну клёцку. - Не то что ты себе наметил, жлоб. Уж прости за это слово, но ты такой и есть, от себя не денешься. Обыкновенно не в моих привычках попрекать людей за их экономию или если у них нет денег, но ты - особый случай.

- Какого чёрта... - пробормотал Карл.

Донни прищурился:

- Я помогу тебе устроиться в Нью-Йорке безо всяких шпилек в свой адрес. Безо всяких подстав. У меня в знакомых ходит Майкл Ферранци: знаешь такого?

Карл кивнул, покраснев.

- Он первоклассный адвокат и найдёт тебе резонансное удачное дело: может, не такое подленькое, как ты хотел бы, чтобы в итоге и сам вылезти наверх, и меня подставить, но оно будет в итоге даже лучше. Потому что никто не заподозрит, что ты сам, находясь в моей семье, ел из моей же кормушки. И связан с теми, с кем не хотел бы светиться.

- Я не ел! - вспыхнул Карл. - И я не связан. Никогда - добровольно. Вы пытались подкупить Риту. Всё, что вы давали, было для неё.

- Вы жили вместе, как это? - Донни развёл руками. - Ты пользовался всем, что я давал, а теперь на попятную? Нет, generoзять (ит), так дело не пойдёт. Активная и честная гражданская позиция частенько сопряжена с препятствиями, риском для себя - не то что для карьеры, для жизни даже! - и с неудобствами тоже. Тебе ведь очень удобно было протестовать, сидя в комфортной квартирке, зная, что Рита принимает от меня денежные конверты? Ты ел и пил на эти деньги, ты после работы каждый день сповадился бегать по барам вместо того, чтобы торопиться к беременной жене...

«Он следил за мной!» - промелькнула испуганная мысль у Карла. Он ошарашенно посмотрел на дона. Да чего там, чёртов бандит в курсе всего, в том числе - его нью-йоркских планов... кто сдал ему Карла? Кто, если об этом знало слишком мало человек?

- Очень, очень приятно бороться с Большим и Злобным Злом, когда живёшь в его доме на его харчах, со вкусом имея его дочку и думая, что таким образом ты себя обезопасил со всех сторон, - усмехнулся Донни. Впервые в глазах его появился жестокий огонёк. - Но самое худшее, что ты придумал - держать меня за дурака. Il Signore mi è testimoneГосподь свидетель, я желал дочери семейного счастья, но ты рушил его, как дом, кирпич за кирпичом, пока сегодня не подкосил и фундамент. Ладно, это всё лирика. Теперь слушай, что я тебе скажу, - он взглянул на часы. - Тем более, я уже опаздываю в другое место, а у тебя закончился обеденный перерыв.

- Я не собираюсь действовать по вашей указке, - резко сказал Карл и вскинул подбородок.

Разница между ним и доном сейчас была почти шокирующей.

Она была такой колоссальной, что эти двое мужчин словно существовали в двух параллельных и никогда не пересекающихся мирах. Непохожие во всём - от типажа до благосостояния и манеры себя вести - они непримиримо смотрели в лица друг другу, разделённые только небольшой длиной стола. Карл Гудман, встрёпанный, кудрявый, с запавшими от усталости глазами, с тусклой кожей, обитатель небоскрёбных офисов, в плохо посаженном, болтающемся на похудевшем теле недорогом костюме, небрежный, но кажущийся этаким свободолюбивым правдорубом - человеком нового, молодого общества, которому плевать на традиции и устои, плевать на внутренние правила, навязанные сильными мира сего, тем, кто готов бросить всем им вызов... И Донни Мальяно напротив: тяжёлый, солидный, безупречно одетый, стриженный под машинку, с холодным, полунасмешливым взглядом, тот самый богач, против которого так бьются парни наподобие Гудмана, напоказ обмякший в кресле и неплохо пообедавший, на вид так ничем не измученный, но любому ясно: он собаку съел на всех трудностях, которые могли только выпасть человеку его сорта. Это были люди разного порядка. Настолько разного, что в них сразу угадывались враги.

- Мне всё равно, что ты собираешься делать, - мягко сказал дон Мальяно, однако при виде его переменившегося, ставшего враз жёстким, лица Карл едва заметно вздрогнул. - Но ты будешь. И я скажу, как.

6

В особняке Мальяно было суетно: Алессия вовсю выгоняла Фрэнни во двор, торопясь приготовить обед, но всё у неё валилось из рук. Она очень старалась успеть с любимыми блюдами Риты, чтобы в приёмные часы отвезти ей что-нибудь повкуснее и утешить, навестить, приласкать.

- Она же там совсем одна сейчас, бедняжка, - сказала Алессия Шарлиз, поскорее убирая волосы наверх, в узел. - Поможешь мне?

- Конечно!

- Тогда повяжи фартук, вот он в буфете. А хорошо, что ты поехала с папой. Он наверное был сам не свой. Не представляю, каково ему было...

Шарлиз осторожно промолчала, скорее зашнуровывая небольшой бант на пояснице. Не переодевшись в домашнее, она быстро взялась за готовку вместе с Алессией, подозревая, что Рита не съест ни кусочка из тех блюд, которые шкворчали на сковородах, кипели в кастрюльках, запекались в большой красивой духовке. Алессия готовила масштабно, на всех. Шарлиз не вполне понимала, зачем: такое чувство, словно они собираются принять гостей на домашнем ужине, но ведь поводов для радостей нет - есть только повод для печали. Однако она не вполне понимала устои и порядки этой семьи, а потому усердно месила тесто для тортеллини и вздрогнула, когда увидела в окне «Мерседес» Мальяно, подкативший к дорожке. Первым порывом было - оставить тесто и поскорее встретить Донни, но Алессия остановила девушку, коснувшись её плеча, и строго сказала:

- Не отвлекайся. Наше дело - здесь. Он пускай занимается своими делами. Надо будет - сам придёт.

Шарлиз отчаянно кивнула, хотя сердце - сердце-то подсказывало совсем другое... С сочувствием увидев в окне краешек пальто Донни, который поднимался ко входу в особняк, она продолжила работать руками, разминая мягкое, вкусно пахнущее тесто в металлической золочёной миске.

С того момента, как дон вернулся домой, минуло полтора часа. У Шарлиз не было никаких других мыслей, кроме беспокойства о нём. Алессия отвлекала её расспросами, разговорами. Она же подробнее рассказала Шарлиз о браке Риты с Карлом: во всех смыслах он казался семье Мальяно неудачным, хотя сама Рита так не думала. Ни разу не увидев Карла вживую, Шарлиз прониклась к нему неприязнью хотя бы за то небрежение, с которым он отзывался о Донни: она понимала, что не может быть в этом смысле справедливой. Когда задевали её любимого мужчину, она чувствовала странное негодование, поднимавшееся из самой глубины сердца, и единодушно ругала Карла вместе с Алессией. Двум молодым женщинам было вместе легче перенести страшное событие в семье, нарушившее распорядок обычного дня. Общаясь, они облегчали души, старались затерять отголоски горя в обычных словах, шуме кастрюльных крышек, керамических форм для выпечки и звоне бокалов. Алессия сказала, после обеда подъедут ещё люди: зачем, толком не объяснила, лишь посмотрела на Шарлиз с небольшим непониманием, когда та спросила, и бросила: «Так положено».

Несмотря на это и на то, что в холодной части гаража всё ещё лежала коробка со страшным содержимым

лучше не думать об этом, лучше просто спокойно делать всё как положено, потому что иначе будет слишком больно

Донни вынужден был отвлечься на работу - и, быстро порешав несколько вопросов, наконец показался на кухне. Он был одет в простую тёмно-красную рубашку, расстёгнутую на две пуговицы, и чёрные брюки. Пройдя до стола, он взял из корзинки пухлую свежую булочку, а из холодильника - маслёнку. Вспоров булку плоским ножичком, намазал её тающим маслом и, растерянно поглядев на женщин, притулился с краешка стола, заставленного разными блюдами. Было наготовлено столько всего, что возникла мысль что-нибудь стащить с тарелки, но Алессия строго сказала:

- Руки прочь: жуй свою булку, папа, но только одну. Не перебивай аппетит.

- Что за ерунда, - пробормотал он, устало положив локоть на спинку стула. - В собственном доме не могу поесть нормально.

- Мы пообедаем все вместе и я навещу Риту. Я приготовила её любимые канцоне, - орудуя у плиты, бросила Алессия.

Шарлиз рядом с ней раскатывала тесто тяжёлой скалкой, чтобы лепить тортеллини. Алессия обещала показать, как это делать, и попросила управиться за час: тогда же подъедут Френки, и Витале, и Анжело, и Коди - все, в общем. Она не смела отвлечься и украдкой смотрела на Донни, подмечая, что он выглядит страшно усталым.

- Ну, съезди, конечно, - согласился он. - Но я сомневаюсь, что она будет очень рада.

- Ты не думай, что она такая чёрствая, - отрезала Алессия. - Это ведь может быть запоздалая реакция на потерю ребёнка. Всё не так просто, как вы, мужчины, думаете. Нужно её как-то обогреть, поддержать. Дать время на эту холодность, на эту отчуждённость.

Донни кивнул, задумчиво глядя в пустоту. В свете сложившейся в его глазах картины того, как Карл и Рита планировали укатить в Нью-Йорк, ребёнок был им совершенно не нужен, но он удержал бы Риту здесь, поскольку она понимала: отец никогда бы её не отпустил, тем более - с внуком. Она знала, что это была бы ещё одна его слабость, через которую можно на него воздействовать. А может, подумала, что младенец будет совершенно лишним...

И всё же он не верил, что Рита могла что-то сделать с ним. Пока Алессия рассуждала, что лучше взять с собой в больницу, Донни напряжённо размышлял, ведь перед ним вставал очень серьёзный вопрос - как быть дальше. Он съел булку, отряхнул руки, подошёл к Шарлиз и, извинившись, слегка подвинул её в сторонку и потянулся в шкаф за бутылкой анисовой настойки.

- Не рановато, папа? - напряжённо спросила Алессия.

Шарлиз, которую он отстранил, коснувшись для этого её талии - едва заметно, ненавязчиво - ощутила, как по спине, будто разряд тока, пробежали мурашки. Донни покачал головой и ничего не ответил.

Он точно так же спокойно достал рюмку, выпил, оперся на кухонный мраморный стол. Стало немного яснее, как действовать дальше. Нужно, во-первых, позвонить Поли и всё объяснить. Во-вторых, узнать, приехал ли его заказ из города. И наконец, узнать у доктора Руффо то, что его волновало так сильно: мог ли Карл сделать так, чтобы у его дочери случился выкидыш?

До трёх часов он пробыл у себя в кабинете, со всеми созваниваясь и наводя справки. Надев очки и строго проглядывая записи, он, помимо дел, касающихся дочери, уточнил у Витале, как прошла встреча с Морроу. Тот коротко отчитался: удалось найти кое-какой компромисс и перенести утраченные профсоюзные места Чёрного Клевера в Пилсоне в другой район, граничащий непосредственно с брокерскими конторами Мальяно. Это был единственный вариант, который устроил бы всех. Донни дал на это добро. Он не хотел пока развязывать никаких конфликтов ни с Айела, ни с Морроу, и тем более не мог допустить, чтобы они тоже перегрызлись между собой - во всяком случае, пока Морроу не окажут ему то маленькое одолжение, ради которого он пошёл им навстречу. Дон предпочитал тихо контролировать обстановку в Чикаго, обходясь малой кровью в решении разных проблем.

Именно поэтому он уступил окраину своих территорий Морроу, во всяком случае, пока не найдётся способ избавиться от напористых Айела. Сейчас возиться с ними было некогда. К тому же, Поли пробовал узнать через своих людей в Нью-Йорке, насколько крепки подвязки Айела с Пятью семьями - портить отношения с этими людьми не хотелось вовсе, они и так заглядывались на похорошевший, хорошо организованный Чикаго как на лакомый кусок, хорошее приложение к их и без того солидным империям. Так что лучше не привлекать к себе лишнего внимания, пока Мальяно не будут готовы.

В дверь кабинета постучались. Так делала только Алессия, и Донни сказал «войди, дорогая». Он продолжил работать, не отрывая глаз от бумаг, и положил трубку на рычаг, чтобы при Алессии не трепаться с Витале. Он на неё не смотрел, но слышал, как мягко она ступала по половицам. В её руках позвякивали чашка и блюдце, поставленные на поднос. Она осторожно поставила их на край стола, и Донни, отвернувшись к шкафу, вдруг каким-то подсознательным чутьём определил, что это была вовсе не Алессия. Не её звуки, не её движения. Он кротко поднял глаза и взглянул на Шарлиз.

- Алессия заварила чай, - виновато сказала девушка. - Извини, что вторглась сюда без приглашения, но она очень занята и послала меня.

- Всё хорошо. Поди ко мне. Ну, - он взглянул на оробевшую Шарлиз и поманил её рукой. - Подойди, давай.

Шумно вздохнув, он притянул её ближе за руку, затем привлёк за бёдра и наконец плавно усадил себе на колено: сама она будто не торопилась этого сделать. Откинувшись на спинку кресла, Донни с усталостью улыбнулся, но ласковые руки Шарлиз и её невесомые прикосновения с каждой секундой стирали с него всю вымотанность. Ему сейчас это было нужно как никогда. Она тоже оттаивала рядом с ним, поняв, что он не зол и не рассержен, хотя вести себя так раскованно в его кабинете было... непривычно, что ли?

- А что же ваши тортеллини? - спросил он.

- Мы долепим их завтра, - призналась Шарлиз. - Я пока что так себе готовлю и не успеваю столько, сколько Алессия.

- Никто не успевает как Алессия и не готовит, как она, - хмыкнул Донни. - Её призвание - быть поваром. Я бы с удовольствием её устроил в какой-нибудь приличный ресторан, но она отмахивается и сама не хочет.

- Не все жаждут пожинать карьерные лавры, - пошутила Шарлиз и обняла его за шею. - Кому-то хочется просто... жить. Жить рядом с любимыми людьми и присматривать за своей семьёй. Готовить для них.

- Да, так и есть, - медленно сказал Донни и спохватился. - Ну-ка, попей сама немного чаю.

- Что ты, мне нужно идти, - спохватилась Шарлиз, - я ещё должна помочь на кухне...

- Нет-нет, у тебя тоже был сложный день, - настоял он и крепко обнял её, положив тяжёлую ладонь на ляжку и опоясывая талию рукой, словно кольцом. - Ты рано проснулась, весь день моталась со мной, и потом... Ты же понимаешь, что вообще не обязана этого делать? Ни готовить с ней. Ни поддерживать меня. Ты не должна была ехать сегодня в больницу.

- Хочешь сказать, я бросила бы тебя? - вскинула брови Шарлиз. - Кем бы я тогда была?

- И то верно, - задумчиво сказал он и вздохнул, уставившись в потолок. - Боюсь, что Рите сейчас придётся несладко. Карл задумал переехать в другой город. Бросить её здесь.

- Вот как... а что она?

- Ну, - он дёрнул щекой, - это только его желание, и, как я понял, она переезжать не хочет. Да и не в этом дело, знаешь ли: переезд, не переезд - Бог с ними, разобрались бы. Двое любящих людей всегда могут договориться. Я не понимаю другого: как же она могла выбрать его, как могла терпеть всё это. Как могла допустить, чтобы он вот так её оставил. Ведь она росла в другой семье, с ней все так носились, её обожали, она видела перед собой совсем другие примеры мужчин. Я не про себя говорю, у неё были братья, дяди, кузены, чёрт-те кто ещё, и все как один, пылинки сдували. К ней все относились как...

- Как к принцессе, - с доброй улыбкой закончила за него Шарлиз и нежно пригладила ёжик тёмных, но уже подбитых серебром волос. - Донни, так и бывает. Она к этому привыкла, ей это стало скучным, захотелось чего-то нового, чего-то другого. Мужественный, на всё готовый, способный бросить к ногам весь мир у неё уже есть: это отец. Она знает, что ты никогда её не оставишь и она может на тебя рассчитывать. Ты же знаешь эту поговорку. Трудные времена создают сильных людей, сильные люди создают хорошие времена. Хорошие времена создают слабых людей, а те - те создают трудные времена. И всё повторяется.

- Да, - Донни усмехнулся, любуясь тем, как Шарлиз деликатно взяла его чашку и отпила из неё. - Вот видишь, ты всё разложила по полочкам. Всё объяснила. Ну как можно не полюбить такую умницу, скажи мне?

- Не знаю, - лукаво улыбнулась она. - Ты скажи, тебе виднее.

Он поцеловал её: губы у Шарлиз были мягкими, влажными, тёплыми от чая. Обняв его широкое лицо, обхватив тонкими пальцами за скулы, Шарлиз с упоением ответила на ласку, с почти кошачьим изяществом нежно обвела уголки рта и верхнюю губу острым розовым языком. Это был поцелуй без продолжения: оба всё понимали, что им сегодня не до того. Но Шарлиз, прикрыв глаза, купалась в тепле и любви, которую ей дарил этот человек, и стремилась обогреть его сама, потому что вскоре ему предстояло ещё одно непростое испытание.

В коридоре послышались мужские голоса. Это значило только одно: уединению пришёл конец. Тогда Шарлиз разорвала поцелуй и молча уткнулась Донни в шею, прижавшись своей грудью к его. Тихо слушая дыхание друг друга, они немного побыли ещё так, вместе, а потом он сказал:

- Ладно, пора уже. Спасибо, что зашла: у меня уже голова чугунная.

- Тебе бы поменьше работать, - наивно подметила она. - Ты спины не разгибаешь.

Донни усмехнулся и кивнул:

- Далеко бы я ушёл, если бы просиживал как трухлявый пень у себя в норе, как думаешь?

- Недалеко, - согласилась она и пригладила его макушку, снова встопорщившуюся непокорными короткими волосками. Затем расправила складки рубашки, любуясь цветом и тем, как он идёт Донни: сегодня он выглядел не как всегда и казался более домашним и уютным.

- Будет, будет меня наглаживать, - проворчал он. - Я же тебе не кот. Пойдём. Чай тут оставь: потом уберём. Вон, слышишь, Алессия уже всех зовёт? Если не поторопимся к столу, она нас разделает, как бифштекс.

И, крепко взяв Шарлиз за руку, вместе с ней он вышел из кабинета и выключил за собой свет.

7

За большим столом, накрытым простой светлой скатертью, уже собралось много людей: часть из них Шарлиз знала, часть - нет. Приехал Коди: он выглядел каким-то помятым, на скуле красовалась заживающая ссадина, чему Шарлиз очень удивилась. Подоспел Анжело и сел рядом с отцом, наспех поцеловав жену. Было два незнакомца: очень полный лысеющий мужчина с потным лицом и в потной же рубашке и красном галстуке, с толстыми губами, водянистыми глазами, но с очень живым острым взглядом. Был и второй, его полная противоположность: худощавый, пусть не слишком высокий, и очень элегантный, с пышными седеющими волосами, некогда очень тёмными, с загорелой кожей. покрытой сеточкой морщин. Глубокие носогубные складки и взгляд с прищуром делали его лицо жёстким, волевым. Он был одет в прекрасный светло-голубой костюм и в тон ему галстук и сидел неподалёку от Донни. Оба поздоровались с Шарлиз: толстяк поцеловал ей руку. Его звали Френк Кьяццо, а голубой костюм - это Поли Лучетти, и оба работали на Донни. Последним подъехал Витале. Он был уже совсем по-другому одет - Шарлиз ещё помнила его рубашку с розовыми разводами крови на рукаве - и торопливо клюнул в щёку Алессию, а Донни и всем остальным тряхнул руки.

Шарлиз и Алессия вместе накрыли на стол. Пока мужчины пили, ели и говорили о делах - довольно тихо и как-то хмуро - женщинам редко удавалось присесть, потому что постоянно не хватало то хлеба, то вина, то воды, то ещё чего, и нужно было менять блюда и подкладывать туда то одно, то другое. Наконец, Донни эта беготня надоела и, глядя на взмыленных Алессию и Шарлиз, он коротко рявкнул, чтобы те сели и нормально поели, а остальным займутся теперь Коди и Анжело: они-то успели и отдохнуть, и пообедать.

- Спасибо, папа, - Алессия, подойдя к нему со спины, обняла за плечи и скользнула по ним ладонями вниз, к груди. - Только ты о нас и думаешь.

С этими словами она коротко поцеловала его в щёку и устроилась возле мужа, как раз поднявшегося, чтобы доложить вяленых помидор в общую тарелку. Шарлиз опустилась возле Френки на свободный стул, бросив быстрый обжигающий взгляд на Алессию. Этот жест, этот вроде как родственный тёплый поцелуй заставил её взревновать: отчего, она не понимала, ведь полюбила же Алессию, однако она была пока что не всегда хозяйка собственным мимолётным чувствам, и это пришлось окоротить. Именно из-за ревности она нарочито и устроилась подальше от Донни, чтобы между ними был Коди, но старший Мальяно одним коротким движением подцепил её под локоть и притянул к себе, усаживая рядом и жестом велев Коди поменяться местами. После небольшой суеты с тарелками, все наконец расселись.

- Ничего себе, - всё ещё выговаривал жене Анжело. - Значит, я не забочусь, так, по-твоему?

- Не ты же это сказал, - лукаво подметила Алессия. - Ладно, хватит спорить, давайте наконец прикончим всё это, у меня в духовке зарумянился пирог.

- Твои пироги я люблю, - посмеиваясь, сказал круглый довольный Френк. - А всё же как дом оживляется каждый раз, когда в нём хозяйничает Алессия, правда, босс?

Шарлиз деловито вонзила нож и вилку в кусочек свинины в томатном соусе, хорошо понимая, что вот так сходить с ума от нового укола ревности - глупость, конечно же. Донни отпил вина и спокойно сказал:

- Правда. Что бы я без неё делал. И что бы делал без Шарлиз... вот возвращаюсь домой и чувствую, совсем здесь по-другому стало. Не как раньше. Да?

Она коротенько раскашлялась, когда он положил руку на спинку её стула и с улыбкой придвинул девушку к себе. Алессия, страшно довольная, бросила на них двоих восхищённый взгляд.

- У меня свой дом есть, вот ещё, - проворчала она нарочито небрежно, - там пыхтеть и пыхтеть над плитой. Я надеюсь, скоро у папы появится своя хозяйка, а то мне на две семьи-то не так просто справляться, ясно?

Тронутая этим, Шарлиз подняла на неё благодарный взгляд и покраснела, устыдившись своих чувств. Ну что же она, почему плохо подумала об Алессии, зачем же так себя вела... В то же время, мужчины подхватили тему и продолжили шумно, весело подшучивать, так что Донни пришлось осечь их коротким, резким словом. Затем он взглянул на часы.

- Ладно, ладно. Мы тут собрались по невесёлому поводу, - сказал он. - Обычно это не принято у наших, собираться вместе, есть, пить, поминать: но я считаю, что вместе и только вместе мы - сила.

Он твёрдо посмотрел на сыновей: лица у них посуровели, оба о чём-то глубоко задумались, и на капо с консильери: те тоже поутихли, погасли их взгляды. Алессия решительно произнесла:

- И всё же есть хорошее; Господь миловал Риту, оставил её нам целой и невредимой. Ради этого и держимся.

- Да. - Дон ещё раз обвёл всех долгим взглядом. - Аlla famigliaза семью (ит).

- Аlla famiglia.

- Аlla famiglia!

- Аlla famiglia! - послышалось со всех сторон.

Растерявшись, Шарлиз ничего не сказала, но Донни только сжал её руку под столом, ласково и печально улыбнулся, а потом, подняв бокал, допил вино и встал.

- А пирог? - растерялась Алессия, но он покачал головой.

- Всё потом. Сейчас пойдёмте в сад, пора уже.

Снаружи заметно похолодало: все надели пальто, кроме Коди, Анжело и Донни. Оставшись в рубашках, они вышли в ту часть, где лужайка огибала невысокие молодые деревца, клонящие тенистые кроны над красивыми кустами с розами и лилиями. Шарлиз, кутаясь в пальто, зябко повела плечами и хотела было предложить Донни одеться, но Алессия остановила её и взяла под руку. Тогда Шарлиз заметила сложенные на земле три лопаты, а Джонни Роско принёс большую сумку.

- Хорошо, что не подмёрзла земля пока что, - сказал Анжело, морщась. - Ну что, где будем копать?

- Вот здесь, где розы, - сказал Донни и поднял с земли лопату. - Я позвонил Чарли Сальвио.

- Это он цветами занимается? - нахмурился Коди. Несмотря на случившееся между ним и отцом, сегодня он, потрясённый новостью о сестре, словно забыл об их размолвке и вёл себя как ни в чём не бывало, даже более предупредительно, чем обычно.

- Он самый, - кивнул Донни и молча вонзил серебряное полотно лопаты в землю.

Шарлиз охватил могильный холод, словно что-то ледяное, что-то страшное забралось ей под кожу, как сама смерть, и всё это источала простая чёрная сумка, которую держал Джонни. Хотя подчинённый здесь был он, никто не давал ему вмешаться. Похоже, для семьи Мальяно важно было сделать это самим. Шарлиз пробрала дрожь, и она с благодарностью прильнула к Алессии, которая по-матерински тепло обняла её за талию. Её чудесные светлые глаза блестели от слёз.

- А она хотела, чтобы в больнице с ним «разобрались», «убрали», «утилизировали», - пробормотала она и прерывисто выдохнула. - Я никогда её не пойму.

- Я тоже, - прошептала Шарлиз, потрясено глядя в спину Донни.

Под бордовой рубашкой перекатывались тяжёлые мышцы; он устало работал, но явно не оттого, что было трудно физически, хотя земля всё-таки промёрзла - даже Анжело с Коди, двое сильных молодых мужчин, и те вспотели, время от времени останавливаясь. Донни остервенело рыл постель своему рано родившемуся внуку между оголившихся розовых веток. Очень скоро они выкопали достаточно глубокую яму, придав ей прямоугольную форму, и Шарлиз отвернулась на короткое мгновение, не выдержав воспоминания из своего прошлого о том, как в такие же могилы, но больше, погружали гробы сестры, матери, а потом и отца. Сердце зашлось от боли прошлого, от боли настоящего. Она видела перед собой не без изъянов, но дружную большую семью, которая тоже понесла потери - и всё, чего ей теперь хотелось, просто уйти отсюда, чтобы никогда больше этого не видеть, не переживать, не вспоминать.

Невыплаканные, нерастраченные слёзы поднялись в горле, Шарлиз гулко вздохнула, и с губ сорвался пар. Точно такой же - клубами - выдыхал Донни. Изрядно вспотевший, он поманил рукой Роско, и тот открыл сумку. Там, обложенная пакетами сухого льда, лежала коробка. Донни осторожно взял её, а затем, остановившись только на мгновение, бережно уложил в землю.

- Riposa in paceпокойся с миром (ит), - тихо произнёс он.

Коди повторил это следом за отцом. Что-то прошептал себе под нос Анжело. Алессия, утерев глаза, крепче стиснула руку Шарлиз. Та с огромной печалью смотрела на Донни, не представляя, как скажет сегодня то, что должна была: это будет для него такой удар, такой болезненной силы подножка... У неё разрывалось сердце. С состраданием Шарлиз думала, что это неизбежно - но тут уже вмешалась сама судьба...

Мужчины начали закапывать тельце. Другой человек, один из охранников, поднёс к могилке огромный, в человеческий рост, свёрток, бережно закрытый тряпкой. Вместе с Джонни Роско они его раскрыли: это оказался куст розы, усыпанный крупными белыми цветами с повисшими рубашками: невероятно свежие, хрустально-белоснежные, они казались почти искусственными - такими красивыми были. Алессия не сдержала короткого вздоха.

- А не поздно для цветения? - участливо спросил Поли: у него дома был свой огородик, он любил растения и очень ими интересовался.

- Мне сказали, самое время; такой сорт, - пояснил Донни. - Посадим её прямо здесь. Вот так.

И когда цветы пустят корни в землю, когда здешняя земля обильно прольёт их дождями, когда снега укроют почву пуховым одеялом, укроют и дитя под сенью белых роз - чистую, невинную душу, прибранную Господом к рукам Своим и похороненную без таблички, без могилы, зато дома. Там, где он рос, и жил бы, и смеялся, не сложись всё иначе.

Когда они закончили с цветами, Шарлиз молча поднялась в особняк и всё же вынесла Донни пальто. Оперевшись о лопаты, мужчины задумчиво смотрели на свою работу, а потом потянулись в дом, чтобы отпоиться чаем и чем покрепче, отмыться от земли, прийти в себя. Дон не желал так быстро уходить. Похлопав его по плечу, слова утешения сказал Френк. Более молчаливый Поли постоял рядом и тоже оставил его. Тогда Шарлиз осторожно подошла ближе и неловко накинула на плечи пальто.

Донни обратил на неё взгляд, и она увидела, что он плачет. Слёзы, чистые и обильные, катились по его лицу, по щекам и на подбородок, а оттуда - на рубашку, и их было много, но он не ронял ни звука. Это было очень страшно наблюдать. Человек стоит молча, кажется - всё с ним в порядке, а его душат рыдания.

Во взгляде было столько боли, что Шарлиз попыталась защититься от неё словами, защитить его самого, как-то нарушить тишину, которая придавила их обоих, как могильной плитой, но голос предательски сорвался:

- Надень, а то холодно...

Он так же молча сгрёб её в объятия, крепко прижал к себе и, положив щёку на макушку, слушал, что Шарлиз тихо всхлипывает. От его тела исходил горячечный жар. Она это чувствовала и беспокойно подумала: может быть, он даже заболел. От слёз у неё слиплись губы, дыхание было горячим, болезненным, и обняв Донни в ответ, она подумала, что попросит его никогда больше, никогда, никогда не дарить ей белых роз.