Акулий король

Шарлиз была предусмотрительна: она облачилась в новое алое платье, как в броню - броня, правда, была настолько тонкой, что облепила её тело как вторая кожа, но в том и вся соль. Шарлиз пересмотрела весь гардероб дважды и поняла, что для задуманного лучше наряда не найти. По иронии, он был куплен в тот злополучный день, в том злополучном месте, где она в один миг стала несчастна, и только сейчас, достав его из коробки, встряхнув и примерив, Шарлиз почувствовала, что готова показаться Донни Мальяно такой, какой видит себя сама. Это было бы даже символично - сделать это в платье, которое она купила, задыхаясь от боли.

К тому же, весь шкаф её был заполнен красивой, стильной, дорогой одеждой, но там не было ничего, что могло бы показать Шарлиз с совсем иной стороны; ей же вдруг остро захотелось встряхнуть его, взбудоражить, уколоть, хотя ему она в последнюю очередь хотела сделать больно - всё-таки она не была жестокой. Пока что не научилась. Она верила, что он не соврал; ему было нелегко сложить их отношения из спутанного клубка в линейную прямую. Он пояснил, почему прибегнул к услуге женщины, которая была рядом пять лет, и почему теперь оставил её. Оставил - чтобы это место заняла... Шарлиз?

Она медленно поправила волосы. Нет, ей не хочется заменить Камиллу, кем бы та ни была для Донни. Ей не хочется стать той, кого однажды так же небрежно от себя отстранят; об этом невыносимо даже подумать. Она догадывалась, чего хочет, но боялась признаться даже себе - слишком смелыми были желания, слишком острым - накал внутренней страсти. Одна её часть не хотела ранить Донни Мальяно, который поступил с ней так честно, как мог; но другая часть за те порушенные наивные надежды - мужчина не должен был идти к другой женщине, если питает чувства к одной - хотела пронзить ему грудь и вынуть сердце, а потом сжать его в кулаке, пока не лопнет.

В ней горела душа, напитанная первой ревностью к человеку, в которого она так пылко влюбилась, и влюблённость эта, похожая на шторм, только усиливалась, пускай с глаз Шарлиз падала пелена слепого обожания. Она знала: если чувство не подкреплено эмоцией более глубокой и основательной, более осознанной, оно пройдёт, но и тогда Шарлиз сможет мириться с Донни Мальяно и его присутствием в своей жизни. Он нравится ей, её влечёт к нему, тело откликается на каждое его прикосновение.

Если же чувство действительно есть, чего так боялась Шарлиз, значит, она попала в ловушку. Сегодня она хотела понять, что ощущает к нему на самом деле.

Ближе к вечеру, когда Донни вновь скрылся в кабинете, к особняку подъехала машина: Фредо привёз Фрэнни, и девочка, взбежав по ступенькам дедушкиного дома, очень скоро нарушила его тишину и покой, хотя знала, что шуметь не нужно, а в кабинет заходить совсем нельзя - и правило это неукоснительно соблюдала. Поласкавшись с матерью, готовящей пасту на всю большую семью и не только - частенько ей приходилось кормить в том числе гостей дона, Витале и его капо - Фрэнни быстро заскучала и взлетела на второй этаж в поисках развлечений. Шарлиз на этот раз не заперла дверь, и Фрэнни, в униформе частной школы, в блузке с отложным воротничком, в кружевных носках, распушившихся над ремешками лаковых бордовых туфель, вошла к ней в спальню не стучась.

Шарлиз сидела спиной к двери возле туалетного столика и медленно красила ресницы тушью. Она видела Фрэнни в зеркале, но ничего не сказала, так что девочка немного оробела и, заозиравшись, прикрыла за собою дверь и прошла к Шарлиз, осторожно ступая по мягкому ковру.

- Привет, - тихо сказала она и встала справа от неё, барабаня пальцами по краешку стола. - А я думала, ты уже уехала.

Шарлиз оторвалась от своего занятия и одобрительно улыбнулась Фрэнни. Та посерьёзнела. Дети моментально замечают, когда со взрослыми что-то не так, как обычно, и Фрэнни не была исключением. Она сосредоточенно вгляделась в лицо Шарлиз, ставшее внезапно незнакомым, почти чужим. То ли виной тому была косметика, которую сегодня она наложила достаточно много, то ли причёска - волосы её были гладко-гладко убраны назад, зачёсаны за уши, покрыты лаком так сильно, что казались сверкающими и гладкими, и в каждой прядке, отполированной искусственным блеском, сияли мельчайшие блёстки, как у дорогой куклы в витрине игрушечного магазина.

Фрэнни, никогда не видевшая вживую женщин, так сильно похожих на сказочных принцесс и кукол, завороженно наблюдала за Шарлиз, в задумчивости начав грызть заусенец. Почему-то ей очень не хотелось, чтобы эта волшебная девушка с загадочными карими глазами куда-то уезжала.

- Пока ещё нет, милая, - к облегчению Фрэнни ответила Шарлиз, и девочка улыбнулась ей, получив ответную улыбку.

Некоторое время они молчали. В тишине Шарлиз вновь обмакнула кисточку в тушь и, сняв остатки о край тюбика, прошлась по ресницам вторым слоем. Взгляд её стал глубже, выразительнее, ярче. Веки с брызгами сверкающих теней цвета шампанского казались атласными. Скулы, вышлифованные бронзой, придали хищности её прежде мягкому, юному лицу. Закончив с тушью, Шарлиз взяла из ящичка небольшую щёточку и специальным мылом тонко принялась причёсывать свои густые чёрные брови, укладывая их волосок к волоску. Фрэнни смотрела на это, восторженно приоткрыв рот.

Шарлиз остановилась, покосившись на неё.

- А можно мне посидеть здесь немного? - тут же смутилась Фрэнни, теребя пальцы: Шарлиз заметила, что безымянный был обёрнут пластырем.

- Если будешь вести себя тихо, конечно, сиди, - разрешила та, и Фрэнни, довольно кивнув, продолжила наблюдать.

Шарлиз затемнила внешние уголки глаз, нарисовав тенями дымчатые стрелки, отчего глаза её стали совершенно лисьими, влажными, блестящими; напоследок она нанесла тон и - тщательно - тёмно-вишнёвый блеск. И когда она сделала это, Фрэнни вдруг подумала, что эта, другая Шарлиз, похожая на большую грациозную кошку, заперла ту, милую и добрую, в зеркале, как злая колдунья. Злая, но очень красивая. Шарлиз встала, распустила пояс шёлкового халата и сняла его, бросив на кровать и оставшись в платье, которое прятала, боясь испачкать косметикой. Алая ткань нигде не сборила и не морщила; на подоле не было ни единого выреза, рукава опускались до локтей, и вместо декольте верх украшал целомудренный вырез-лодочка, обнажающий точёные ключицы.

Шарлиз поправила волосы, убранные в «улитку», критически взглянула на себя в зеркало и увидела позади сияющее любопытством и восхищением личико Фрэнни. Она смотрела на Шарлиз с таким восторгом, с каким смотрят на безмерно красивую и желанную игрушку, и в тот день она прониклась к Шарлиз Кане какой-то особенной теплотой и любовью - потому что та не отмахнулась от неё и, хоть была взрослой, но сумела её понять и подружиться.

2

Анжело приехал в «Альтамару» раньше положенного и обосновался в своём кабинете, который официально принадлежал подставному лицу, по документам владеющему этим ночным клубом. На деле человек этот, порядочный итальянец, не имел и ста долларов в кармане в тот день, когда Анжело привлёк его к управлению, но тем не менее был нанят, потому что был надёжен и законопослушен, а значит, идеально подходил на роль марионетки для отвода глаз.

Анжело встретили в «Альтамаре» с обычной сердечностью. Едва он появился на пороге, как Дженко Тераццо, тот самый подставной владелец, проводил его до кабинета и кратко обрисовал все наметившиеся за последнее время дела, а затем спросил, чем он может услужить мистеру Мальяно. Анжело был терпелив и спокоен. Он много молчал и много слушал. Несмотря на то, что в клубе было довольно-таки темно, он в первое время не снимал солнцезащитных очков-авиаторов с переносицы и держался очень отстранённо и холодно. Только со своей семьёй Анжело был мил и приветлив, остальным же он внушал страх своим хладнокровием, своим отстранённым образом человека себе на уме, вдобавок, опасного, не роняющего слов понапрасну. В этом отношении Анжело полностью пошёл в отца, и он ещё не знал, что Донни Мальяно всерьёз задумывался над его кандидатурой - ведь придёт однажды такой день, когда он сам отойдёт от дел и отправится на заслуженный отдых, уступив кресло дона своему сыну. Впрочем, главой семьи Мальяно не обязательно должен был стать кто-то из кровных родственников Донни: однако все понимали, что никого другого он бы не допустил.

Высокий, более худощавый, чем отец, и похожий скорее на свою чернобровую и кудрявую итальянскую матушку, он всё же хранил типичный для Мальяно разворот плеч и крупный подбородок патриция с ямочкой. Его чёрные кудри, убранные специальным воском назад, обрамляли загорелое лицо с высокими скулами. Анжело развязал узел на галстуке и, пройдя в кабинет, сел в своё кожаное кресло, бросил очки на стол и сложил одну ногу на другую.

Он отдал Тераццо несколько указаний, выслушал от того жалобы на кусачие цены (поставки алкоголя стали дороже, налог на них тоже увеличился, и Анжело обещал с этим разобраться) и передал просьбу подготовить на вечер лучший столик на пятерых или шестерых. Кивнув, Дженко спросил, ко скольки понадобится столик и на чьё имя его записать. Анжело сказал: оставьте инкогнито, однако дал понять, что в клуб наведается сам старший Мальяно. После этого бедняга Тераццо потерял покой.

Анжело раскурил сигарету, отдал последние указания и отправил Тераццо восвояси, оставшись в кабинете, чтобы просмотреть финансовую документацию. Раз в две недели их бухгалтер подбивал отчёт специально для мистера Мальяно, включавший не только дебет-кредит «Альтамары», но и все сторонние, левые, «серые» и откровенно чёрные заработки, которые необходимо было довести до сведения настоящего руководства, поскольку на самом деле Тераццо в клубе почти ничего не решал и был лишь «ширмой» для законников и управленцем, занимавшимся текущими вопросами.

Анжело изучил материалы от первой до последней страницы. «Альтамара» стабильно приносила семье очень солидную выручку. Только дюжие предпринимательские способности Анжело вырастили его из небольшого и малодоходного заведения до настоящего конкурента всем до последнего ночным клубам Чикаго. Это было самое модное место в городе; все звёзды первой величины выступали здесь, все гости, способные сыпать деньгами, отдыхали в его стенах. Анжело добивался самых выгодных контрактов с артистами, певцами, комиками; он раз за разом придумывал всё новые и новые способы заманить в клуб гостей; от посетителей не было отбоя, в «Альтамару» всегда собирались очереди. Кухня и бар здесь были великолепны. Девочки на обслугу нанимались такими горячими, что под ними буквально тлели ковры; несмотря на это, вступать в отношения с гостями и спать с ними строго воспрещалось, а если правило нарушалось, официантку выкидывали из «Альтамары» навсегда. Персонал, вышколенный до последнего полотёра, получал свои зарплаты не зря: «Альтамара» работала строго, как отлаженные часы, и Анжело взаправду ею гордился. Что говорить, в его заведении отдыхали чиновники, политики, даже мэр города с супругой, не говоря уже о теневом правительстве. «Альтамара» славилась тем, что каждый бандит в городе, разумеется, знал, под чьим крылом она работала: все боялись дона Мальяно и подчинялись его власти, не смея каким-либо образом вредить клубу. А ведь сколько таких же мест, подобных ему, полыхали подожжёнными, сколько владельцев было убито и разорено, сколько таких доходных, сулящих солидные куши заведений терпели убытки от постоянных конфликтов, ссор, драк, битой посуды, и прочего, прочего, прочего...

В «Альтамаре» не было бардака. Анжело правил своей маленькой вотчиной безупречно.

Таким же он был и в ресторанном бизнесе, которым ему доверил руководить отец. Донни знал, что лучше рассудительного, разумного, финансово и юридически грамотного Анжело, обученного специально во благо собственной семьи в престижном университете, он никого не найдёт. Донни не хотел, чтобы его легальным бизнесом воротил какой-нибудь необразованный бандит: он полагал, что рычагов влияния у Анжело, подкованного законодательно, куда больше, чем у того же Коди, крайне эффективного только в момент боевых столкновений. К тому же, Анжело в силу своей интеллигентности и манеры общаться очень быстро нашёл общий язык со многими судьями и прокурорами, а также с главами профсоюзов, до которых мафия всегда была очень охоча.

Там, где нью-йоркцы, калифорнийцы, бостонцы теряли в восемьдесят девятом, Пешекане переходили в наступление - и было абсолютно ясно, что в год заката мафии эта семья вступала в свой зенит.

Закончив с отчётом через полтора часа и закрыв тоненькую папку, Анжело потёр усталые глаза и, стряхнув пепел с выкуренной сигареты, уже не первой за время работы, взял большую медную чашу и, бросив туда листы, окаймил их огнём из зажигалки. Пламя быстро схватилось, и Анжело, откинувшись на спинку кресла, внимательно и задумчиво следил, как сворачиваются в чёрную скукоженную гусеницу белые листы. Пока что в «Альтамаре» дела идут по-прежнему хорошо, но два грузовика с дорогим алкоголем потерялись по дороге неделю назад, и его оповещают об этом только что. Анжело покачал головой, губы его стали узкой полоской. Он, конечно, разберётся с этим, но может, стоит быть помягче с этим Тераццо - управляющий боится босса, как дьявола. Анжело вздохнул, поворошил кудри на макушке, зевнул. Каким долгим будет этот вечер. Хотя ему нравилось проводить время в клубе - это было его детище, он его любил - но домой хотелось нестерпимо, особенно потому, что на выходные вернулась Фрэнни, и он так скучал по дочери.

Он просидел за работой до самого позднего вечера, пока к нему не постучался телохранитель и не сказал, что в клуб прибыл Гейб Морроу.

3

Шарлиз ждала Донни на улице, желая подышать свежим воздухом; погода была хмурая, ночь - облачная, заметно похолодало, так что с её губ срывался пар, но всё же нестерпимо приятно оказалось побродить под высокими каштанами, слушая, как налитые семенами шипастые коробочки пощёлкивают под подошвами туфель. Шарлиз намеренно наступала на крохотные каштанчики, развлекаясь совсем как в детстве.

На улице возле родительского дома тоже росли каштаны.

Машина ждала неподалёку, в свете фар перемежался холодный воздух, похожий на клубы смутного дыма. Водитель и охрана стояли в ожидании хозяина; Шарлиз, сжавшись, отвернулась от особняка, не зная, что с ней будет, когда она опять увидит Донни. Впрочем, то, что встреча их должна состояться уже сегодня, она находила отличным. Она не хотела избегать его. Это было бы ещё хуже, ещё больнее, чем увидеться. Лучше сразу расставить все точки над i, отсечь мёртвое, привить здоровое, и...

К ней подошли со спины, обняли за талию. Эти руки она узнала сразу и не могла себя сдержать: остановившись, просто прижалась плечом к его груди, по-прежнему равнодушно глядя вбок. Сделать это было труднее, чем она могла вообразить. От одного только прикосновения всё внутри взвилось на дыбы. Под лопаткой снова открылась сквозная рана, ещё не затянувшаяся, пронзившая самое сердце. Шарлиз была юна и очень остро воспринимала всё, что с ней случилось. Но кроме того, ей было ещё неведомо, что этому человеку предопределено оказалось стать её самой большой любовью, которую можно испытать, возможно, только единожды - или обрести спустя долгие, долгие годы благодаря счастливому случаю, как это случилось с самим Донни Мальяно.

Только теперь, всё обдумав, посвятив мыслям об этом всё свободное время, он понял, что не чистота образа Шарлиз так его останавливала: он испугался той силы чувств, которая опрокинулась на него подобно волне. Это случилось внезапно, без предупреждения. В молодости, когда он так же отчаянно полюбил Дору, дон был силён и неискушён жизненным опытом; теперь опыт этот, венчавший его мощь во всех прочих заботах и сферах, в любви стал мешать. Донни везде искал подвоха, всё усложнял, боялся любить кого-то снова так же полно и бескорыстно, и особенно сильно - потому, что однажды возлюбленную у него отняла смерть, и он почти тоже был тогда мёртв: пусть не телесно, не физически, но если посудить, что есть тело с искалеченной, погибшей душой? Что, если Шарлиз отнимут тоже? Что, если это будут самые разные обстоятельства, от её нежелания остаться с ним до случайной гибели? Умирают даже молодые, он это знал как никто другой.

Донни пытался вернуть всё на круги своя, к человеку, чьё присутствие не мешало его размеренному, как стук метронома, существованию - Камилле, но в ту же минуту, как по привычке соединился с ней, понял, что он больше не сможет войти в эту реку. Что-то в нём изменилось, а может, и весь он. И тогда он понял, что у него нет никакого выбора.

Выбор за него сделала сама жизнь, когда свела с этой девушкой в пансионе. Он должен был забрать её оттуда. Что, если не это, есть судьба?

- Ты так не замёрзнешь? - ласково спросил он.

Она покачала головой, вежливо ответила, что всё в порядке, но это всё было пустыми, как шелуха, словами: Донни это чувствовал, его было невозможно обмануть. Прежнего тепла в голосе не ощущалось. Она жалась к нему, а смотрела в другую сторону. Он скрепил сердце: может быть, нужно просто переждать эти минуты, часы и дни. В конце концов, однажды она всё равно узнала бы о Камилле. Шарлиз слишком молода. Она тяжело восприняла бы это, как ни сообщи. Но теперь по её реакции он хотя бы уверен, что она действительно, без обмана, что-то чувствует к нему.

Потому что тот, кто не чувствует ничего, боли не испытывает.

- Нам уже пора, - ласково сказал он и обнял её за плечо. - Тебе это дивно идёт, но я не помню такого наряда.

Шарлиз ответила: так и так, я его купила в тот день, как ездила с Фредо. Донни кивнул. Шарлиз вдруг опустила руку; в ней что-то было. Она сказала: это тебе. Я купила это тебе в тот день, и протянула ему. Он взял узкую коробку, похожую на футляр для драгоценностей, с большой золотой буквой V, похожей на вздёрнутые птичьи крылья, и с улыбкой увидел на бархатной подушечке красивый строгий галстук.

Шарлиз смотрела прямо на Донни, но едва ли видела его. Только размытое широкое лицо с неясными, плывущими чертами, светлые глаза и широкую улыбку. Она велела себе собраться. Она сделает это, чтобы показать ему, на что способна; чтобы уважал, видел себе равную; но когда он обнял её за шею, приласкал, погладил большим пальцем линию челюсти, взгляд Шарлиз смягчился.

- Ты всегда обо мне думаешь, - сказал Донни. - Я в замешательстве, чем это заслужил.

- Ничем. - Ответила она и пожала плечами. - Просто... мне захотелось что-то для тебя сделать.

- Ай... в самое сердце, - он попытался пошутить, но она даже не улыбнулась. Тогда, посерьёзнев, спросил. - Поможешь мне надеть его?

Она кивнула. Он, как нарочно, был нынче без галстука, в одной только белой рубашке с расслабленным воротничком и расстёгнутом пиджаке. Теперь он стоял перед Шарлиз, чуть склонившись к ней, пока она застёгивала ему под горлом тугую пуговицу. Затем накинула на шею чёрную шёлковую петлю и медленно стянула узел, перекидывая его.

Всё внутри Донни Мальяно перевернулось, когда Шарлиз сделала это; стояла себе, опустив ресницы, и, как в давние времена делала другая женщина, теперь она завязывала ему галстук. Донни вдруг ещё яснее понял: она не заменитель Доры. Ему придётся очень худо с ней, потому что она - совсем иного порядка женщина, та, кого он, возможно, ждал слишком долго, целую жизнь. Он впился в неё взглядом, не спуская глаз, пока она не закончила, а потом, обняв за плечо, повёл Шарлиз к машине дорогой, идущей под каштанами, неторопливо, тихо говоря:

- Когда я переехал в Чикаго, деревья были совсем молодыми, мы их только высадили. Здесь был пустырь; пустырь перед лесом. Я купил землю и построил несколько домов. Я всегда хотел жить возле воды, слушать шум деревьев и ничего больше. Теперь это сбылось.

Он обнял её крепче, когда она заговорила - ровно, спокойно, почти печально:

- На той улице, где мы жили с родителями, тоже было много каштанов. Мы с отцом часто собирали коробочки.

- Да, - улыбнулся Донни. - Мы с внучкой так делаем каждую осень. Если каштан не падает, она просит посадить её на плечи. Я сажаю, и она тянется вверх, к небу.

Он усмехнулся, покачал головой, замолчал. Это был такой хороший, расслабленный разговор, напомнивший прежние спокойные дни, что Шарлиз не сдержалась, прильнув к его плечу, и он поцеловал её в висок.

- Я слишком много думаю, - признался он. - Там, где нужно просто чувствовать. Я это делать, наверное, разучился, поэтому натворил кучу ошибок, перемудрил с тобой. Мне сказали, что моё время уже прошло. Что это глупо и смешно... ты понимаешь, о чём я.

- Они не правы, - возразила Шарлиз, сунув ладонь ему под распахнутое пальто, на живот.

Донни снова прильнул губами к её виску, уже дольше. Хотел сказать что-то о сожалении, но не стал унижать её этим: Шарлиз и так всё поняла.

Он открыл ей дверь, бережно убрал подол платья в сторону и, обойдя машину, устроился рядом: ему вежливо помог охранник. Шарлиз вдруг увидела, что за рулём был не Фредо, а тот водитель с вечера оперы, и тревожно посмотрела на Донни. Неужели Фредо впал в немилость после того дня?

Донни Мальяно устало вздохнул, положил руку на спинку кресла, легонько обняв Шарлиз.

- Поехали.

Машина тронулась, покатила навстречу городу. Чикаго строго возвышался вдали нерушимой плеядой башен, вздымающихся в ночное небо. Где-то вдали мерцали фонари на самых высоких шпилях, очевидно, в качестве меры безопасности для авиарейсов, пролегавших над городским центром. Шарлиз посмотрела в окно и невольно подумала, как подходит Донни это место: основательное, величавое, строгое, как он, но не лишённое элегантной развязности. За сверкающими куполами и небоскрёбами хранились тёмные секреты. Сколько таких секретов прятал он, Донни Мальяно? Шарлиз подозревала: за целую жизнь - много, но не знала, какого они рода. Каждый живёт со своим скелетом в шкафу. Вопрос только, какой - у Донни Мальяно.

Они в молчании приехали в один из развлекательных центров Чикаго, свернули с главной улицы на побочную и не спеша покатили между высотных домов. Ночной Чикаго вовсе не пустовал: по мостовой по своим делам торопились редкие прохожие; навстречу попадались такси и автомобили. Поздний рейсовый автобус отвернул от остановки и неуклюже покатил к светофору. Шарлиз заметила вдали толпу и встрепенулась: тогда же она увидела и неоновую вывеску на тёмно-вишнёвой, будто выложенной бархатом подложке. Она прочла написанное элегантным, похожим на рукописный почерком: «Альтамара». Вход с двойными дверьми был обрамлён небольшим металлическим навесом с однотонным, в цвет вывески, козырьком. Его окружали золотистые столбики с красными канатами: похожие Шарлиз видела в театрах. Вдоль них живой лентой выстроилась многоликая, многоголосая, шумная очередь, и каждый из неё стремился попасть в клуб мимо двух бугаёв-вышибал, стоявших на входе в одинаковых костюмах-двойках, с одинаковыми короткими стрижками.

- Нам сюда? - удивилась Шарлиз.

Отчего-то это заведение и Донни Мальяно, которого она, как думала, более-менее узнала, в её уме никак не сочетались. Он кивнул.

- Не беспокойся. Ждать нам не придётся.

Она подозревала, что он скажет именно так, и не сомневалась, что Донни - точно не из тех, кто стоит в какой угодно очереди. Джонни Роско подвёз их к бордюру и высадил. Донни вышел первым, подал руку Шарлиз и ласково сказал:

- Запахнись: похолодало.

Сам же он был в пальто нараспашку. Похоже, его холод не трогал. Шарлиз, прижавшись к его плечу, взяла Донни под руку и, полная изящества, направилась вслед за ним ко входу в клуб. Донни Мальяно шёл параллельно канату, невзирая на ропот и тихие возмущения тех, кто оставался позади и не знал, кто это такой. Он подошёл ближе к «Альтамаре»: один из охранников завидел его и тут же рукой преградил путь парочке, которая должна была зайти первыми.

- Доброго вечера, мистер Мальяно, - вежливо кивнул он.

- Добрый вечер и тебе, Клайв, - любезно откликнулся тот. Шарлиз взглянула в сторону и увидела, с каким раздражением их рассматривают те, кто остался на улице. - Многовато сегодня людей.

- Пятничный вечер, мистер Мальяно, - усмехнулся охранник. - Всё как обычно. Хорошего отдыха.

Второй вышибала открыл дверь и придержал её: Донни Мальяно спустился на несколько ступенек вниз и потянул за собой Шарлиз. Она шагнула следом и из свежей, холодной ночной темноты окунулась во тьму густую и вязкую, пахнущую дорогим алкоголем, табаком, кожей. Огромный зал, куда она попала, представлял собой несколько ярусов, включая ряды со стульями и столиками, более приватные ложи с овальными диванами, и уже выше уровнем, подобно театральному бельэтажу, были обособленные балконы, выполненные в виде огромных ракушек-гребешков, на каждом из которых собиралась своя компания. Вход туда представлял собой комфортабельную лестницу с пологими ступеньками, оформленными бордовым ковром и перегороженными такими же канатами, какие стояли снаружи. Шарлиз взглянула на потолок: он был выложен зеркалами, сверкающими в подобии гигантской золочёной рамы. Часть пола на самом нижнем ярусе красиво подсвечивалась, и Шарлиз не сразу, но поняла, присмотревшись, что его залили толстым стеклом, под которым в налитом подобии аквариума плавали огромные, ухоженные, откормленные карпы.

Это был не обычный ночной клуб, в какой её порой приглашал в выходные дни бывший парень и о котором рассказывали девочки постарше. На входе услужливый человек принял у Донни пальто, а у Шарлиз - её модный бушлат, и девушка, вручив верхнюю одежду на чужие поруки, воспользовалась моментом, когда Донни отвлёкся, доставая из кармана пальто сигареты. Она легонько накинула на голову свой красный платок, спрятав гладкую причёску под ним, и когда Донни обернулся и остолбенел, не донеся огонёк зажигалки до сигареты, почувствовала себя лучше прежнего.

Потом, всё же прикурив, он сощурился, выпустив клуб дыма, и задумчиво, долго посмотрел на Шарлиз.

Сейчас она была похожа на итальянку больше чем когда либо - изящная, красивая, плотская, крепкой и родовитой, витальной красотой совсем молодой женщины, которую где-нибудь на каблучке знаменитого сапожка давно прибрал бы к рукам под свою опеку страстный сицилийский капомафиозо. Таких женщин как она разбирали с родительского благословения, ещё когда ей запрещено было бы выходить замуж. По глазам Донни она поняла, что он никуда её не пустит и никому не отдаст. Задуманное откликнулось в её груди тянущей болью, но вместе с тем она ощутила ликование. Он в одном только взгляде показал всё своё обожание. Она, видимо, удивила его тем, что была так одета: платье-статуэтка, вуаль холёной Мадонны на голове.

- Пойдём, душенька, - сказал он, подав ей руку. - Как тебе к лицу этот цвет.

- Я хотела угодить, - улыбнулась она.

Донни отметил, что макияж сделал её чуть старше. Это ничего. Это даже уместно при встрече с Морроу. Он вздохнул, улыбнулся в ответ, сказал так тихо, что ей пришлось прижаться ближе, чтобы услышать:

- И ты угодила. У тебя в роду точно не было сицилиек? Нет? А ты ведь вылитая.

- Не знала.

- Мне, впрочем, это неважно, - вдруг добавил он. Они поднимались по лестнице, когда Донни остановился, мягко прижав ладонь Шарлиз к своей груди и развернув лицом к себе. - Скажи, бывало с тобой такое, что понимаешь: вот перед тобой человек, и он твой, больше ничей, только твой. Он вроде как, конечно, принадлежит одному себе и Господу Богу, но ты-то знаешь, что никому другому лучше тебя не подойдёт.

Он внимательно посмотрел в лицо Шарлиз. Она выдержала этот взгляд, посмотрев в ответ из-под красной тени от вуали.

- Мы взрослые люди, - сказала Шарлиз. - И я не стану жеманиться и отвечу честно. Мы провели вместе некоторое время, пусть очень короткое. Но для меня ты - такой человек.

- Правда? - он едва заметно улыбнулся.

- Думал, я постесняюсь? - Шарлиз качнула головой. - Буду смущена сказать всё, что чувствую, в лицо? Разыграю другую карту и томно замолчу?

- Я ожидал, что ты просто подождёшь, как она ляжет дальше, - тихо заметил Донни. - Эта карта. Другие так бы и сделали, но не ты.

- Чего мне ждать? Мы живём одним мигом. Когда оно кончится, другой миг нас разлучит. - Шарлиз бережно поправила его рубашку, галстук. Тыльной стороной ладони, костяшками пальцев ласково провела по широкой скуле дона Мальяно и заметила, как потемнел его взгляд. - Я всю семью потеряла так рано, что привыкла дорожить людьми, которые запали мне в сердце. И лучше показаться тебе глупой и наивной, чем сожалеть об утаенном.

- Хорошо сказано, - похвалил Донни. - Ты, душенька, делаешь то, чего не умеют другие. Ты удивляешь меня. А теперь пойдём. Нас уже ждут; уверяю, мы здесь надолго не задержимся, - он поморщился, - не люблю такие места, но, сама понимаешь, бизнес есть бизнес.

- Да, - откликнулась она, покорно следуя за ним.

На балконе их встретили двое охранников. Никто не вздумал досматривать Донни Мальяно или останавливать его: напротив, посторонились, растворившись в полутьме, освещённые лишь редко падавшими на балкон неоновыми бликами, гуляющими по залу. Шарлиз, всё так же держа Донни под руку, вынуждена была отпустить его, когда он раскрыл для кого-то объятия и весело, задорно протянул:

- А-а-а-а, Гейб! Ах ты, сукин сын, давно же мы не виделись!

- Ну здравствуй, Донни.

Мужчины - Донни и какой-то незнакомец, рослый, черноволосый, средних лет, в тёмно-зелёной рубашке и брюках - крепко обнялись. Гейб Морроу оказался пониже Донни Мальяно, и тот, стиснув его в сильной хватке, со смешком приподнял от избытка чувств. Гейб расхохотался и похлопал его по спине.

- Старый ты дьявол... что, вспомним, как это было лет десять назад? Один на один?

- Ещё чего! Я не один, а с женщиной. Я тебе о ней говорил недавно. Помнишь же? Шарлиз.

- Ага, припоминаю. Будто у тебя тьма женщин и ты каждый день рассказываешь мне о какой-то новой, - Гейб сощурился, закусил сигарету, отложенную на стол возле пепельницы. Донни Мальяно терпеливо закатил глаза. - Ну, доброго вечера, мисс Кане.

- Доброго вечера, - церемонно поздоровалась она. - И приятно познакомиться.

Гейб схватился за сердце, толкнул дона в плечо:

- Она такая вежливая, такая очаровательная. Это тебе не просто выучка какая-то, это порода. Донован, приглядись получше!

- Куда ещё лучше? И без того дырку глазами протру!

Оба рассмеялись, прошли к столу. Донни отодвинул для Шарлиз кресло, затем сел рядом. Когда все с комфортом устроились, к ним подошёл молодой вышколенный официант с ведёрком, полным колотого льда, в котором была бутылка охлажденного шампанского. Девушка в чёрно-белой элегантной форме следом за ним обнесла гостей бокалами, поставив возле Гейба четвёртый против пустого кресла.

- Мы ждём Присциллу? - поинтересовался Донни.

Шарлиз от нечего делать спокойно наблюдала, как юноша ловко открыл дорогое шампанское «Дом Периньон», играющее на свету всеми оттенками бутылочно-зелёного; она полагала, оно стоило не меньше штуки за бутылку. Хлопнула пробка. Из горлышка пошёл лёгкий курящийся дымок.

- Да, она в баре: рассказывает твоему сыну, какое дерьмо вы завезли в эту поставку вместо нормального скотча, - хохотнул Гейб.

- Пусть она всё ему как следует растолкует. Твоей сестре бы в наши закупщики.

- Не жирно вам, Мальяно, Присциллу Морроу в закупщики, а? - подначил Гейб, впрочем, совершенно беззлобно, и поднял наполненный бокал. - За знакомство с вами, Шарлиз! Думаю, раз вы оказались здесь и сейчас, значит, можно сказать, вы задержитесь в этом семействе надолго.

- Перестань раздавать за меня разнообразные обещания и посулы, - сказал Донни и, отпив немного шампанского, продолжил. - Конечно, задержится. Просто это наше приватное дело, которое нужно сначала обкашлять только друг с другом, без твоей потной рожи, понял?

Морроу снова рассмеялся. Шарлиз улыбнулась. То, как они говорили друг с другом, навело её на мысль, что, возможно, Гейб был хорошим другом Донни. Она изумилась бы, если б узнала, как на самом деле обстояло дело. Эти двое были врагами, вот что самое любопытное. Оба руководствовались священным древним принципом «держи друзей близко, а врагов - ещё ближе», но важнее всего - они были врагами не бездумными, ненавидящими, желающими краха друг другу, вовсе нет. В нужные моменты они умели поддержать один другого, даже защитить. Они сотрудничали и умели договариваться. Морроу отказывался принять Мальяно за своего босса и держал неплохой нейтралитет, впрочем, как и Цви Отто, и хотя Донни со своей семьёй действительно заправлял всем Чикаго, но этим двум семьям давал наибольшую свободу, потому что конфликт с ними ему был совершенно не нужен. Он придерживался мнения, что худой мир лучше доброй войны, и что Пять Семей из Нью-Йорка только и ждут, когда чикагцы перегрызутся и переубивают друг друга, чтобы самим стать во главе здешнего криминального бизнеса, который Мальяно таким титаническим усилием поставил на рельсы.

Кроме того, ни Морроу, ни Отто не возражали против того, что Пешекане были самой сильной и организованной семьёй, у которой «всё схвачено». Они пользовались их преимуществами и делились с ними тем, что зарабатывали. Так, на промежуточных территориях, куда Мальяно их пускал и разрешал вести кое-какие дела, они отстёгивали Пешекане совсем небольшой процент. Кроме того, между ними существовал статус-кво, который позволял всем трём семьям чувствовать себя достаточно защищёнными друг перед другом.

- Мне не нужно вас полностью уничтожать, это уничтожит всю конкуренцию, а значит, и мою семью тоже, - ещё очень давно сказал Гейбу Морроу Донни Мальяно, когда, тем не менее, лично дал приказ застрелить его старшего брата и убить родного дядю. - И то, что я сделал с твоей семьёй - это только бизнес. Только из-за денег. Я не хочу убивать и тебя. Мне это ни к чему. У тебя большая банда. Если сейчас я устраню всех лидеров, будет смута, настоящая суета, эта шайка бандитов разбежится кто куда - мне суета ни к чему, для копов и федералов всё на улицах должно оставаться шито-крыто, а твои брат и дядя очень хотели развязать со мной войну. Так вот, Гейб, в Чикаго я добровольно не воюю: войны объявляют врагам, ты мне не враг. Но если хочешь быть им, я просто уничтожу тебя, здесь и сейчас, или позже, если захочешь подставить меня в будущем - только и всего. Или ты можешь встать во главе своей семьи, объединить под своим крылом всю группировку - как вы себя называете, Чёрный клевер? Объединяй, работай, веди бизнес, делай деньги. Я слышал о тебе только хорошее. Что в Бостоне ты вёл дела вполне достойно. Что ты человек слова и человек разума. А люди разума не заливают улицы кровью...

Тогда они находились не в таком же приятном месте, как «Альтамара». Это были речные доки, где Мальяно держал склады для своих легальных грузов, вроде поставок алкоголя, итальянской мануфактуры, продуктов, масла; склады, на которых происходило всякое - бывало, там даже люди пропадали. Гейба держали связанным двое суток, схватив вместе с остальной «верхушкой» Клевера. На его глазах до смерти запытали током и водой родного дядю, Дэвида, который был инициатором прямой атаки Морроу на клан Мальяно. За попытку покушения на Донована Мальяно и его семью он понёс строгое наказание. В конечном счёте, когда он, истерзанный и мучимый непрерывными мучениями, взмолился о смерти, ему в прямую кишку ввели оголённый провод, а следом окатили ведром ледяной воды - разумеется, вся пытка длилась так долго, чтобы Гейб уяснил, почему с сицилийцами не нужно враждовать: они большие мастера убеждений.

Брат Гейба, Джордж, начал кричать, мол, так и этак, мы вас, итальяшек, туда и сюда нагнём, вы с колен не встанете, когда нас найдут... Гейб, избитый, но вполне целый, стоявший в одной и той же неудобной коленопреклонённой позе, из которой его не освобождали, даже чтобы он помочился, смотрел на брата, которого волокли к дымящемуся телу Дэвида. Джордж вовсю надрывался, когда небольшую дверь в воротах ангара открыли для кого-то, и оттуда брызнул яркий дневной свет. В ангар энергичным, деловым шагом вошёл крупный, рослый, матёрый мужчина с загорелым обветренным лицом, с глазами жестокого хищника. Он был одет в кашемировое пальто и строгий чёрный костюм и двигался в сопровождении мужчины с шапкой светлых кудрей; при них были два крепких парня-телохранителя.

- Мальяно! - вскричал Джордж, при виде него багровея. Гейб, конечно, сразу понял, кто он, хотя видел его на тот момент только по фотографии: сам он переехал из Бостона в Чикаго месяц назад, вызванный братом в качестве подкрепления. - Ты, сукин сын! Ты за это расплатишься - ты и вся твоя сем...

Донован Мальяно на ходу нырнул рукой в карман пальто и достал, сжимая в ладони, облачённой в кожаную тонкую перчатку, пистолет. Он выпустил две пули Джорджу в торс, и Гейб впервые услышал, как его брат кричит от боли. Гейба охватил такой силы ужас, какого он не испытывал даже когда наблюдал за пытками дяди. Следующие две пули Мальяно всё так же, на ходу, выпустил ему в пах. Скрючившись и упав на бетонный пол, Джордж нечеловечески громко выл, а из-под его рук на ткани расцветали пятна крови.

- Non minacciare mai la mia famiglia, feccia!Никогда не угрожай моей семье, мразь. (ит.) - Яростно бросил Донни Мальяно, подойдя к нему. - С кем ты хотел воевать, ублюдок, с моими детьми? С моими детьми?! Ты подложил бомбу под машину, на которой водитель отвозит моих младших сыновей и дочку в колледж?! Ну, ты зарвался.

Гейб молча наблюдал за ним. Лицо сицилийского дона от гнева было страшно перекошено. Он навис над Джорджем, не трогая его больше ни пальцем, никак не усугубляя и без того дикую боль от страшных ран. Телохранители отступили на безопасное, но доступное для защиты дона расстояние. Консильери - человек с кудрями - деловито, словно ничего особенного в доках не происходило, что-то записывал себе в кожаный блокнот, положенный на сгиб локтя.

Под рубашкой у дона, видел Гейб, вздымалась тяжёлая грудь. Он был человек большой силы, которую ирландцы очень уважали: он мог бы запросто открутить Джорджу голову голыми руками, но Гейб понимал - это было не по статусу, и то, что он сам взялся за пистолет, уже - ситуация из ряда вон. Всё, что он знал про Мальяно, звучало так: уравновешенный, спокойный, хладнокровный. Сейчас он был взбешён и вдвое опасен.

- У нас есть закон, - гневно говорил Мальяно, пока Джордж стонал у него под ногами, - мы не трогаем семьи, потому что иначе улицы зальются кровью. Если ты пристрелишь моего ребёнка, я вырежу всех твоих выродков, и всех выродков каждой паскуды из вашей банды - разве ты этого не понимаешь? Как можно быть таким непроходимо тупым?!

Застрелил Джорджа не он, а один из его людей, обычный солдат; это Гейб понял много позже, когда разобрался с тем, как устроен сицилийский клан. Со временем он изучил, где просчитались брат и дядя, и не захотел допускать такой же ошибки. Они решили, что Мальяно не нужно уважать, если они сицилийцы; их презрительно звали «макаронниками» и «шелкопрядами», потому что они предпочитали шёлковые высококлассные костюмы по восемь, десять, по пятнадцать тысяч за штуку, и потому что не могли отказаться от своих традиций и привычек, и потому что были тем, кем были, и вели дела по-итальянски.

Первыми в устройстве клана были Giovane D'Onore, юноши чести. Те, кто были в мафию не вхожи, но выполняли разного рода безобидные поручения и были далеко не чужими, не посторонними. Юношами чести считались и друзья семьи, и даже высокопоставленные личности - банкиры, полицейские, продажные чиновники, главы профсоюзов: все, кто имел контакты с мафией и помогал ей.

После были Picciotto, маленькие люди; люди на «вакансии». В семью их не брали, но они всё равно работали на неё. Это была самая низкая должность, тем не менее, без неё совсем не обойтись. К тому же, маленькому человеку достаточно хорошо себя проявить - и можно попасть на карандаш капо, чтобы стать со временем солдатом.

Солдаты - Sgarrista, Soldato, люди чести - уже доказали, что полезны семье, и прошли посвящение, поклявшись в верности семье и дону. Они подчиняются своим капо: в каждой команде насчитывается от пяти до двадцати человек. Все они получают обычные приказы: кого-то избить, других припугнуть, некоторых убить, с остальных стрясти деньги. Не всегда их работа сопряжена с чужими смертями, но такое тоже случается. Они беспрекословно слушаются капо.

Сами же капо, капитаны, иначе говоря, отвечают за разные виды криминального бизнеса и несут с неё выручку в общую долю, забирая проценты. Они подчиняются сотто капо, Capo Bastone, или младшему боссу, второму человеку после дона, важнейшему буферу между ним и капитанами. Случись что с доном, сотто капо становится на его месте.

Совсем другого полёта птица - консильери, советник. Босс прислушивается к его словам и нередко просит быть посредником в других мафиозных семьях либо представителем своего легального бизнеса. Консильери стараются выбирать с умом: пусть этот человек здорово смыслит в финансах, политике, юриспруденции - прекрасно, если он владеет полулегальными или законными подвязками с сильными мира сего. Своей команды у консильери нет, но он - один из главных игроков дона, его поверенный. Они с доном сами, на пару, мощная и опасная команда, мозговой центр клана.

Наконец, отделённый от своих подручных столькими лицами, сам дон, Capofamiglia, босс мафии, глава семьи. Он в курсе всех дел клана, он влияет на все поступки и решения, а также на курс, которого держится семья. Его выбирают голосованием, власть не передаётся путём наследования, хотя, конечно, в жизни случается всякое, и каждый дон стремится подготовить тёпленькое местечко для своего ставленника.

Однако Гейб не знал, что на этом лестница иерархии не заканчивается; есть еще одна важная фигура, Capo di Tutti Capi, босс всех боссов, представитель и глава самой значимой и влиятельной преступной семьи. Человек, к чьему мнению прислушиваются все прочие семьи. Хотя в Нью-Йорке со времени устранения Сальваторе Маранцано такой титул уже не передавался официально, но в Чикаго Мальяно был негласным боссом всех боссов - это он контролировал весь город, это ему остальные семьи несли процент со своих доходов, пусть многие его своим хозяином не признавали: только уважали его авторитет. Особенность Мальяно была в том, что он понимал сложность своего положения: вокруг него нет других крупных итальянских семей, только мультикультурные банды, не подчиняющиеся законам Омерты. Тогда он кого силой, а кого хитростью принудил к признанию своей абсолютной власти.

Гейб, правда, узнал всё это позже. Всё, что он думал в тех доках, стоя на коленях перед трупами Джорджа и Дэвида - что хочет убить этого итальянского мордастого ублюдка, а еще повыжечь всех сицилийцев из Чикаго, как заразу. Однако дон Мальяно подошёл к нему, долго смотрел сверху вниз - изучающе, придирчиво, сильно щуря правый глаз - и наконец велел освободить.

Тот разговор состоялся в доках, но в совсем другом тоне. Мальяно был с Гейбом внезапно мягок. Он объяснил, что тот из Бостона и ничего не понимает в чикагских делах. Сказал, что здесь так дела не делаются - никто не трогает чужие семьи, это табу. Если начнётся месть за кровных родственников, убийствам и преступлениям не будет конца и края, и в этом случае все федералы, которых Мальяно подкупил, уже не станут закрывать глаза на его прочие криминальные грехи. Достанется всем, это уж точно.

- Разве это хорошо для бизнеса? - щурясь, спросил он, закурив сигарету, и дал знак молчаливому консильери, чтоб он угостил сигаретой Гейба. - Разве мы так выживем? Ведь речь идёт о выживании. В других городах в тюрьмы сажают боссов: немыслимо! Их сдают шестёрки! Тебе правда хочется оказаться в тюрьме? Я думаю, ты более разумный, чем твои покойные родственники. И думаю, ты оценишь, что я справедлив: они покусились на жизни моих детей. Детям этим ещё даже нет восемнадцати; они совершенно безобидны. Кем бы вы нас ни считали, но даже мы не опускаемся до такой низости и глупости.

«Да, вы вырезаете всех сразу и под корень», - мрачно подумал Гейб.

У дона Мальяно были жестокие глаза. Окутанный дымом и небрежно усмехающийся, он походил на человека, способного есть младенцев заживо. Гейб не верил в его добропорядочность и принципы, хотя позже признавал, что они у Мальяно были, и прежде всего в отношении «гражданских», то есть бандитских семей, строились на простом сицилийское веровании: не тронь моё, я не трону твоё. Без нужды обычных людей не убивали. Более того, большинство родственников, включая жён итальянских мафиози, не знали, что их мужья, отцы, дяди были боссами или связанными с мафией. У ирландцев это было не так, и Гейб сильно удивился тогда. Вот и теперь он смотрел на Шарлиз и понимал: бедная девочка даже не в курсе, с кем связалась. Конечно, она может со временем догадаться, что Донни Мальяно не совсем чист на руку, но что связан с мафией... вряд ли.

Они выпили ещё немного; без меню и заказов им принесли закуски от заведения - тарелку сыров, тарелку копчёностей, нарезку колбас, морепродукты. Мужчины со вкусом угощались, много говоря о деле; Шарлиз не вполне понимала, о каком именно - они обсуждали поставки, кажется, алкоголя, впрочем, она не прислушивалась, наблюдая за жизнью «Альтамары». Она не убирала руки, если Донни рассеянно, вскользь касался её, но и не мешала ему, не влезала в разговор, молчала и изредка лакомилась то кусочком сыра, то мидией, то креветкой в устричном соусе. Гости ночного клуба - в основном молодые юноши и девушки - танцевали на площадке, беседовали, смеялись, ели или пили возле бара. Приглядевшись к нему, массивному острову красного дерева в центре зала, Шарлиз вдруг заметила в самой тени рослую фигуру Анжело, которого узнала почти вмиг. Рядом с ним на стойку облокотилась высокая стройная брюнетка с гладко зачёсанными назад волосами длиной по мочки ушей; одетая в сверкающее чёрное платье по фигуре, посаженное на бретельки, она была сложена весьма атлетически - спина и плечи, прекрасно развитые и тренированные, гостья ничем не скрывала. Мускулистые, но не лишённые изящества руки были сильными, жилистыми. Сравни её с кем-то Шарлиз, и это был бы стремительный мышцастый гепард. Кто это такая? Может быть, та самая сестра мистера Морроу, о котором Донни говорил? Кажется, Присцилла?

Вдруг женщина поглядела вбок и заметила, что Шарлиз за ней пристально наблюдает. Она безошибочно поймала этот взгляд и небрежно улыбнулась краешком тёмных напомаженных губ. Шарлиз едва заметно вздрогнула, плавно отвела взгляд и как ни в чём не бывало прислонилась к ручке кресла, привалившись к ней боком, поближе к Донни. Здесь, рядом с ним, она чувствовала себя в безопасности. Та странная незнакомка показалась ей человеком совершенно иной, неизвестной пока что породы, и внушила лёгкую тревогу, а чем - Шарлиз не могла сказать. Но так чувствовали себя многие из тех, кому доводилось познакомиться с Присциллой Морроу, родной младшей сестрой Гейба.

Она внушала сильное чувство подсознательного страха, какой испытываешь перед хищником, притаившимся в засаде.

Донни заметил, что Шарлиз много молчит и, кажется, заскучала. Остановив мягким жестом Гейба, который рассуждал по поводу возросших цен на сырьё, склонился ближе к девушке и ласково спросил:

- Что ты, mia cara? Хочешь что-нибудь выпить?

- Нет, нет. Всё в порядке.

Гейб с задумчивой, понимающей улыбкой отвернулся, посмотрел в сторону. Донни тоже заулыбался.

- Ничего, скоро придёт Анжело, и тебе будет с кем поговорить. Не то что мы, два старика, морочим тебе голову этой ерундой... а вот и он! Эй, Анжело!

Морроу встал, распахнул объятия. Анжело в своём чёрном щегольском костюме-двойке выглядел блестяще. Оба крепко обнялись, Гейб похлопал Анжело между лопаток. Следом за ним на балкон неторопливо поднялась Присцилла - двигалась она с грацией пантеры, вальяжно покачивая худыми бёдрами. Длинные худощавые руки были унизаны тонкими браслетами, на пальцах блестели простые кольца из белого золота. Показной броской роскоши она не любила, и вблизи показалась Шарлиз грубоватой, несколько мужественной на лицо - с тонкими губами, покрытыми красной помадой, с выраженными носогубными складками, с возрастными морщинками, какие бывают только у людей с такими худыми, точёными чертами, с элегантным изгибом тёмных бровей и спокойными серыми глазами. Острые скулы, птичье тонкое лицо, длинный прямой нос, опрятная причёска волосок к волоску... она была женщиной из другого мира, из другой жизни, нежели Шарлиз, и обе, оказавшись в одном месте, не то чтобы презрительно, но холодно посмотрели друг на друга, как дикая кошка может взглянуть на домашнюю.

Донни поднялся из кресла.

- Ну, что же, - доброжелательно и улыбчиво сказал он. Тем временем, глаза его не улыбались, оставаясь ледяными, безэмоциональными. - А вот и Присцилла. Да-да. Наслышан много хорошего! Рад знакомству!

- Не могу сказать того же о вас, мистер Мальяно, - нелюбезно ответила она и ответила на рукопожатие тем, что крепко тряхнула его ладонь. - Я слышала о вас всякое.

- Ай, - поморщился он и рассмеялся, держась за грудь, словно Присцилла его ранила, - как неловко. Я надеялся, что предстану хотя бы в выгодном свете. Ладно, попозже расскажете мне по секрету, что плохого обо мне говорят. Садитесь скорее. Хотите, вот тут, напротив Шарлиз. И можно звать меня Донни, просто Донни. Вот без всех этих расшаркиваний.

Донни вежливо кивнул и сел обратно, даже не думая джентльменски придвинуть кресло Присцилле. Гейб, поманив Анжело, чтоб тот присоединился к ним за столом, тоже это проигнорировал. Присцилла Морроу, кажется, в актах вежливости не нуждалась. Спокойно сев вместе со всеми, она закинула ногу на ногу, покачивая острым носком лакированной туфли, и велела неподалёку стоявшему официанту принести ей виски.

- Мне тоже виски, - спохватился Донни. - С двойным льдом.

- А я, кстати, не прочь был бы украсть у вас Шарлиз, - сказал Анжело и встал позади её кресла, положив ладони девушке на плечи. - Показал бы клуб, угостил в баре коктейлем. Пап, не против, если ненадолго похищу твою спутницу?

- Похищай, ей полезно общаться не только со стариками вроде меня, - кивнул Донни и, потрепав Шарлиз по руке, совершенно не вульгарно, а скорее даже мягко (что очень изумило Присциллу), чуть подался ей навстречу, чтобы с виноватым лицом сказать. - Мы пока перетрём пару-тройку тем, от которых у тебя уши завянут: это всё сплошная скука.

- Я не против прогуляться, всё хорошо, - успокоила его Шарлиз и поднялась, придержавшись за руку Анжело.

- Иди-иди, - вздохнул Донни и проводил их взглядом: сына и свою возлюбленную, исчезнувших в тени лестницы. - А нам пока стоит поговорить.

С момента, как они ушли, с лица его не пропало благодушное выражение, но он стал заметно серьёзнее. Возле глаз и в складках губ залегли тяжёлые возрастные тени. Преображение в дона Мальяно, босса криминального Чикаго, медленно проникало сквозь саму его суть. Теперь Присцилла Морроу, глядя на Донни и покуривая сигарету, вдруг поняла, что перед ней сидит тот самый лидер клана Пешекане, которого так страшился и уважал её брат - и который убил двоих членов её семьи. Это был матёрый хищник, много чего повидавший на своём веку и снесший не одну преграду на жизненном пути.

В это время им принесли два стакана виски.

Донни сперва сделал крупный глоток. Никто не нарушил тишины за столом. Потом уже дон заговорил.

- Я пригласил вас сюда по не самой простой причине, скорее, личной, чем деловой; прямо она не касается ни интересов наших семей, ни каких-либо территориальных или финансовых вопросов, - сразу предупредил он. - В то же время, это влияет на наши интересы. Не беспокойтесь заранее. Я всё объясню. Мы с тобой, Гейб, уже пятнадцать лет в тесном контакте, и я хочу попросить именно тебя об этой услуге.

- Почему меня? - удивился тот, бесстрастно наблюдая за Мальяно.

Дон не выглядел взволнованным, но и спокоен не был тоже. Гейб сказал бы так: он очень напряжён и насторожен, и задался вопросом, зачем Донни попросил вызвать Присциллу из Бостона. Зачем ему она?

- Потому что у меня нет кого-либо более надёжного для дела такого рода.

- У тебя, Донован Мальяно? - Гейб ухмыльнулся, покачал головой и залпом выпил шампанское. - Не верю. У тебя полезных знакомств больше, чем спичек в коробке. Ты держишь вот здесь весь Чикаго, - он сжал кулак и показал его дону. - Неужели есть что-то, в чём тебе не помогут бесчисленные связи в высших кругах или твои собственные люди?

Дон развёл руками, изобразив сожаление на лице.

- Увы, я не могу втянуть в это Пешекане, и тем более допустить, чтобы хоть кто-то из власть имущих меня на этом поймал, - сказал он и опустил взгляд на стакан с виски, в задумчивости проведя языком по передним зубам. Теперь, и Гейб это ясно видел, он был недоволен, потому что приходилось посвящать посторонних в свои секреты. - Это дело, ещё раз повторюсь, личное, но... противоречащее моим собственным интересам в бизнесе. И поскольку довериться кому-то ещё, кроме тебя, я тоже не могу, обратиться мне, сам понимаешь, больше не к кому.

- Вот тебе раз! - изумился Гейб и сел поудобнее, жестом велев принести ему ещё выпивки. - Ну, что ж, ты меня увлёк. Готов поклясться, в твоей просьбе замешана девчонка. Не зря же ты её сюда притащил.

- В целом, да, замешана, - признался Донни и подался вперёд, скрепив пальцы в замок и положив руки на стол. Присцилла, внимательно слушая его, цедила виски, не показывая даже малейшим видом своих мыслей или эмоций. - Я хотел показать вам, чтобы вы поняли предметно, что это за человек, увидели её своими глазами - и потом не могли сказать мне, что ошиблись, или не смогли выполнить спрошенное, потому что, мол, это всё для неизвестно кого... Это для женщины, которую я беру в собственную семью, под свою опеку. Она станет мне такой же близкой, как, например, жена или дети.

- Жён у тебя было много, - заметил Гейб.

- Она последняя, - спокойно ответил Донни. - Я в таких делах не ошибаюсь. Но в конечном счёте, это то, что касается только нас с ней: какая вам разница, что с ней сделается дальше? Я прошу только об одном. Помоги мне защитить её, потому что в нынешнем положении я могу её потерять по не зависящим от меня причинам, из-за которых не смогу даже вступиться, даже отвести беду. Я справедливо оплачу эту услугу. Ведь ты тоже берёшь на себя риски и издержки.

Присцилла поджала тонкие губы, отставила стакан, на котором остался отпечаток тёмно-красной помады. Вот оно значит как. Он хочет, чтобы они сделали за него грязную работу - и чтобы ему было комфортно кувыркаться с этой симпатичной малышкой, которая по какой-то загадочной причине была в положении настолько шатком, что даже такой хищник, как Мальяно, не сможет встать на её защиту. А чего тогда он желает от них?!

Они с Гейбом только день назад гадали, как так вышло, что дон Мальяно всё же впустил Присциллу со своей командой из Бостона в Чикаго, хотя много лет был категорически против, из-за чего брат с сестрой оказались разлучены. Он знал, что Присцилла - сильный игрок, ничуть не хуже брата, а может, в чём-то даже лучше и жёстче него, и что команда у неё подобрана отлично, что это люди все как один вышколенные и приносят неплохие деньги. У Морроу бизнес был завязан на ограблениях, рэкете, угоне автомобилей, проникновении в частную собственность, а также они держали несколько баров в округе Лейквью и сеть борделей там же: Лейквью Донни благоразумно отдал Гейбу, поскольку лучше него никто не смог бы сдерживать местные банды. Также Морроу заведовал частью Пилсона, который теперь, к своему недовольству, вынужден был делить с Айела.

- Ты хочешь втянуть нас в свои проблемы и сделать крайними? - Присцилла достала пачку сигарет из сумочки. - В чём будет наша конкретная выгода? И что нужно сделать? Я не вписываюсь в мутные дела итальяшек.

Донни спокойно выслушал эту дерзость. Прежде, чем ответить, он хорошенько обдумал, что скажет. Он понимал, что брат и сестра со временем захотят большего, объединив силы. Кроме того, вдвоём им негде будет разгуляться в одном только Лейквью, но он был заинтересован в долгом сотрудничестве с ними, и сегодня хотел сделать выгодное предложение, от которого им будет непросто отказаться.

- Прошу выслушать меня со всем вниманием, - мягко сказал Донни. - Как вашего партнёра по бизнесу, в некотором роде, и даже соратника, потому что занимаемся мы одним делом, и если что пойдёт не так, петля придётся по наши шеи также совершенно одинаково. Тем не менее, Гейб знает, что я оттягиваю её от всех, кто работает в Чикаго, как могу. И за это я не просил до этого дня ничего взамен, хотя выполняю эту работу многие годы - стабильно и как никто хорошо.

Морроу медленно кивнул. Это было чистой правдой. Мальяно испачкал руки по локоть, но обеспечил Чикаго уникальный статус-кво. Присцилла вскинула брови: она признавала правдивость его слов, но не понимала, как Мальяно это удаётся - в Бостоне, как и в других городах, федералы страшно лютовали. Мафиози загнали по своим особнякам, как зверей по клеткам. Никто из них уже не был в безопасности, даже отделившись ото всех шестёрок, даже заперевшись в домах - ФБР и туда устанавливали прослушку, подбрасывали жучки, и как бы ни гневались боссы, что это было попросту бесчестно и нарушало их гражданские права, но кто бы их слушал! Один за другим, гибли казавшиеся мощными и нерушимыми кланы. Боссов предавали свои же. Война между ними и федералами была нешуточной. ФБР предоставляли такого рода защиту свидетелям, что те, кто точил на мафиози зуб, теперь не боялись умереть в собственной постели от гаротты или пули. Если раньше всех сдерживал от стукачества страх перед длинной рукой всесильной мафии, теперь руки ей укоротили, и страх понемногу отступил.

Но в Чикаго пока что всё было по-старому, и это шокировало даже Присциллу, привыкшую ничему не удивляться. Она словно попала в старый Нью-Йорк. Это был не город, а золотая жила, взращенная руками человека, которого она всем сердцем ненавидела.

- Я понимаю, что из-за Айела ваша доходная территория сильно уменьшилась. - Донни повёл рукой, вздохнул. - Меня эти братья слишком не устраивают во всех смыслах, но, как человек разумный, я не могу так сразу выгнать их или расправиться с ними, поскольку Чикаго для прочих городов до сих пор считается нейтральной зоной - что меня, как и вас, крайне беспокоит. Пока остальные боссы внушают это своим подчинённым, те могут в любой миг нагрянуть сюда и под их крылышком творить всё, что вздумается. И это будет не запрещено нашими законами.

- Прежде, чем мы продолжим, скажу одно, раз мы собрались и говорим об этом: Айела нужно убрать, - негодуя, произнёс Гейб. - Они действуют очень грубо. На той почве, которую мы нарабатывали годами, они насаждают бесконтрольное насилие, а на нём денег не сделаешь: вот слушай, недавно убили владельца одного бара. Он платил нам дань. Исправно платил. Ни разу у нас с ним не было конфликта, но Айела заявились на запад Пилсона, заявив, что это, мол, нейтральная с вами территория, а значит, на ней разрешается действовать как им будет угодно, и ты знаешь, что началось?

- Кровопролитие, - спокойно ответил Донни. - Да, знаю. Они точат нос сюда, в центр. Чтобы здесь прибрать к рукам все тотализаторы на границах смежных с нашей территорий, ведь формально, границы остаются ничьими - ни вашими, ни нашими; ни нашими, ни людей Отто, допустим.

- Это понятно, - терпеливо сказал Гейб и налёг локтем на стол. - Мне не нравится такое положение дел. Мы должны сами следить за своими границами и никого на них не пускать.

- Такое решение противоречит понятиям о Чикаго как о нейтральном городе, - возразил Донни. - Его установили на собрании в Нью-Йорке двумя десятилетиями раньше, на которое мы не были приглашены, считаясь только разрозненными крупными бандами. Вы сами знаете, что с Нью-Йорком мы тягаться в силах не можем: слишком уж наши кланы самостоятельные; никто друг другу не подчиняется, а это плохо. Пять Семей разобьют нас к чёрту, если захотят, поэтому мы вынуждены расшаркиваться перед ними и разрешать их бандитам работать так, как допускает наша договорённость. Если же мы его нарушим, боссы со всех Штатов могут заручиться поддержкой друг друга. Что тогда будет с нами? Нас перебьют по одиночке.

- Ладно, допустим, - вздохнул Гейб. - Но что ты предлагаешь?

- Все предложения оставлю для другого времени. Сейчас слушай внимательно, я озвучу просьбу, ради которой мы собрались. Я передавал тебе через наших людей личное дело Шарлиз. Ты, верно, знаешь, что она учится в пансионе Милтона Херша.

- Этого продажного ублюдка, который загубил жизней больше, чем сицилийская и ирландская мафии вместе взятые? Да.

Присцилла затянулась, а затем стряхнула пепел в специальную подставку-раковину. Она тоже читала личное дело Шарлиз. Девушка из состоятельной семьи, культурная, воспитанная, волей случая оказавшаяся хуже чем в простом сиротском приюте - Шарлиз буквально продали людям, могущим распорядиться её жизнью каким угодно образом. То, какие ужасы происходили в стенах пансиона, Присцилла знала не понаслышке.

- Тогда ты понимаешь, что она может в любой момент до конца этого года оказаться в списках, - заключил Донни, исподлобья глядя на Морроу. - Если это случится, я не в силах буду её спасти. В этом случае я подпишу ей своей рукой смертный приговор... или чего похуже. Думать об этом мне невыносимо. Я не хочу её потерять. Я и не отдам её, это уже принцип, но если дело на это выйдет, нас накроют федералы - и тогда по цепочке все мы пойдём друг за другом и окажемся за решёткой, потому что на каждый наш чих они собирают информацию в огромной папке с доказательствами, и поверь - если они нас не трогают теперь, это не значит, что так будет всегда.

- Тогда для чего вообще нам рисковать и помогать тебе, раз это так опасно? - пожала плечами Присцилла.

Донни Мальяно взглянул на неё. Глаза его были такими, что она на мгновение застыла, не донеся сигарету до губ. Если бы взглядом можно было уничтожать, он бы делал это виртуозно.

- Для того, чтобы всё и дальше было шито-крыто. Я работаю с ними, и я работаю очень хорошо. Я буду и дальше делать это. Гейб знает: без меня весь Чикаго загнётся меньше чем за месяц.

- Я считаю, это правда так, - кивнул тот. - Но всё же связывался с федералами... и с теми ребятами, на которых ты работаешь... я даже влезать в это не хочу.

- У меня нет выхода, - терпеливо пояснил Донни. - И у тебя тоже. Отто я не доверяю. Остальные слишком ненадёжны. Частных гангстеров даже не рассматриваю: слишком велик риск.

- А списки из пансиона... каковы шансы, что Шарлиз в них окажется?

- Что значит - каковы шансы? - Донни рассмеялся. - Я хочу исключить любые шансы. Если женщину назавтра из моей постели засунут в грузовик, вколют транквилизатор и повезут этим ублюдкам на растерзание, я не стану спокойно на это смотреть. Я просто заберу своё, разорву все соглашения и будь что будет. Но тогда всё; собаку, сорвавшуюся с цепи, наказывают. Собаку, кусающую хозяина, пристреливают. Вам ли не знать. А не будет меня - не будет защиты для вас.

Донни сказал это, пожал плечами и смолк. Гейб тоже тяжело молчал, нахмурившись.

- Я так понимаю, ты - транспортировщик, - спокойно сказала Присцилла. - Курьер. Торговец людьми. А как удобно ты всё придумал: тебе жаль только свою кошечку, которую ты с удовольствием будешь трахать, пока не накроет простатит, а что до других молоденьких девочек? Каково им занять её место? Что до них? Ты их спасти не хочешь? Или только себе кусочек отщипнёшь?

- Я никем не торгую, - мягко перебил Донни, но взгляд его был бритвенно острым. - Мне это так же противно, как тебе. Если хочешь знать, у меня нет выбора. Клеверы тоже в этом частично завязаны. Если не будут мне помогать, Гейб, ты сам знаешь, нас арестуют в течение максимум сорока восьми часов: да, здесь вам не сороковые годы, мы не в фильме Копполы про «Крёстного отца», от ФБРовцев так просто не открестишься. И я не могу спасти всех, как бы ни хотел: если я их не довезу до точки назначения, сама понимаешь, это будет конец. Если же ты брезгуешь способами сохранения нашей дееспособности, на которые я иду вопреки некоторым своим принципам, кинь в меня камень: наверное, доставка живого товара моим заказчикам впрямь хуже, чем ваши наркотики или ваши тотализаторы, которые не вредят совершенно никому, ни одной женщине. Или ваши бордели, в которых бедных проституток насилуют и истязают. Не говори, что все они работают добровольно и под вашей защитой. Вон, ко мне в дом приехала недавно женщина, умоляющая защитить свою дочь-шлюху от диких клиентов, которые на ней живого места не оставили. И да, я бы хотел прожить остаток своих дней так, как ты это описала: не нужно меня совестить, моя совесть касается только Господа, и за свои грехи я отвечу, но не перед ирландкой, курящей дешёвый табак.

Поморщившись, он замолчал, достал из внутреннего кармана пиджака сигарету и зажигалку, закурил. В полутьме из-за вспыхнувшего оранжевого огонька его бледные глаза озарились потусторонними мёртвыми бликами.

- А что до неё? Не будет такого, что она попадёт из одной тюрьмы в другую? - помолчав, спросила Присцилла.

- Тебе не всё равно? - усмехнулся её брат.

- Совершенно нет. Хотя она мне не по душе, как любая подстилка для утех сицилийского мужика, возомнившего себя главным по жизни, но по-женски я должна спросить.

Донни долго молчал и курил. Дым от сигареты овеивал его лицо и тело; зрелище было завораживающее. Он выступал из этого дыма, точно статуя с задумчивыми глазами.

- Я даю тебе слово, - сказал он, - что ты будешь первой желанной гостьей в моём доме и посмотришь, как устроилась жизнь Шарлиз. Что до её взаимности - да, тебе противно, но мы с ней приятны друг другу. А теперь слушайте, что я хочу. Я хочу, чтобы вы нашли в своих борделях или наркопритонах девушку, максимально похожую на Шарлиз. Как родная сестра. Как близнец. Я хочу, чтобы она как-нибудь скончалась. Не трагически. Что-то простое. И без шума. В пансионе тоже придумают способ: может, болезнь, а может, несчастный случай. Но лучше всё же болезнь вроде воспаления лёгких... я об этом позабочусь.

- Ты сделаешь так, что твоя возлюбленная фиктивно умрёт? - уточнил Морроу. - Интересно.

- Мёртвых в списки не заносят, - отрезал Донни. - Я сделаю ей другие документы, всё равно вскоре она изменит фамилию. Она будет Мальяно. Мальяно не тронут.

- А ты уверен, что она согласится? - усмехнулась Присцилла и сузила глаза.

- Да. Железно.

Он не мог допустить другого ответа, поэтому был решителен. Увидев это в его лице, Присцилла нахмурилась.

- Как ты самонадеян. Как легко распорядился её словом, не услышав ответа.

- Ещё раз повторяю: это не твоя забота. Со своей женщиной я разберусь сам.

- А может быть, это моя забота? Откуда тебе знать. Ты говоришь, сицилийцы - люди чести. Я тоже человек чести. Мне претит мысль, что ты так жадно покупаешь эту девочку себе в постель, чтобы она тебя ублажала там, как шлюха. Тебя: татуированного старого мафиози, пропустившего через постель четырёх жён, а теперь ты заявляешь, что она последняя.

Внезапно Донни рассмеялся, и Гейбу стало не по себе. Он знал, что Мальяно - человек крутого нрава и с ним не стоит так разговаривать, тем более о женщине, которую он берёт под свою опеку. Гейб не понимал его ценностей и приоритетов, но для сицилийца оскорбление чести любимой женщины, или того хуже, жены, было страшным ударом. Хуже чем личным оскорблением.

- Она не шлюха, - заметил Донни. - И ты про меня ошибаешься, что же так. Погляди.

Он потянул за воротник рубашки, расстегнул несколько пуговиц, с усмешкой оголил ключицу и немного груди. Всё это - с издевательским выражением лица.

- Никаких татуировок? - хмыкнула Присцилла Морроу, окинув Донни долгим, тягучим взором. Гейб улыбнулся в стакан виски. Улыбка получилась нервной. - Никаких знаков отличия для такой большой птицы?

- А что, по-твоему, я себе должен набить? - вежливо осведомился Донни, улыбнувшись. Улыбка выглядела неприятной, хищной. Глаза оставались холодными. - «Vita cosa nostra» через всю грудь?

- Там бы точно поместилось, - серьёзно заметила Присцилла.

- А может, сразу мишень во лбу поставить? - Донни ухмыльнулся, коснувшись пальцем себе между бровей. - Сицилийцы не настолько идиоты, чтобы помечать себя, как бычков на бойне, клеймом.

- А как же Ла Стидда?

- Они не мафия, - презрительно бросил Донни. - Они бандиты с пистолетами вместо лупар. Неискусные подражатели. Бьют себе звездочки между большим и указательным пальцем.

- Для идентификации! - подняла указательный палец Присцилла.

- Потому что они глупцы, - спокойно парировал Донни и развёл руками, откинувшись на спинку кресла. - Нас с девятнадцатого века отучили наносить рабские метки Бертильонажем. Знаешь, что это? Это когда татуировали преступников и подозрительных для общества лиц, чтобы от них шарахались, как от прокажённых. Чтобы показать: такой человек склонен к преступному поведению. Ему и боль нипочём; посмотрите, он украшает себя рисунками дикарей и язычников, значит он и сам дикарь! - Донни поморщился. - Нет, эти бешеные молодые недомафиози сейчас бьют тату, но мне некогда страдать этой ерундой. Сколько их попадается на этих знаках отличия? Скольких из них ловят? Скольких сажают в тюрьмы? Я серьёзный человек; у меня свой бизнес, а если хочешь меня раздеть, поверь, там будет на что взглянуть и без картинок на теле, но сейчас я уже занят. Видишь, пришёл со спутницей...

Присцилла хотела что-то сказать, но смолкла и прищурилась. Гейб Морроу лишь расхохотался, с восхищением глядя на дона.

Кажется, это несколько разрядило напряжение между ними.

- Как бы там ни было, - сказал Гейб и протянул руку. - Ты знаешь: я в деле. Выхода особого нет, и девочку жалко, так что я в деле. Хочу увидеть, как она тебя окрутит и захомутает.

- Спасибо. Поверь, я умею быть благодарным. И благодарность за это последует в ближайшее время.

- Я знаю.

Присцилла поджала губы. Она наблюдала за рукопожатием брата и дона Мальяно с тревогой и небрежением, и неохотно сказала:

- Если Гейб вписался, я впишусь тоже, но мне противна мысль об убийстве одной женщины ради другой.

- Не беспокойся, - пробормотал Гейб и отпил принесённый виски. - Убивать будешь не ты.

3

- Что думаешь насчёт этого места? - спросил Анжело.

Они подошли к барной стойке: себе он заказал виски-колу, Шарлиз - коктейль Саутсайд, нежно-жёлтый, как канарейка. Помешивая его соломинкой, Шарлиз слегка пригубила - оказалось, он был цитрусовым и свежим на вкус, но вместе с тем от него здорово вело голову. Решив, что нескольких глотков будет достаточно, она легонько отодвинула бокал в сторону, пока Анжело пил виски-колу из высокого стакана с фасетчатыми стенками.

- Я в таких ни разу не была, - простодушно призналась Шарлиз, оглядываясь вокруг. - Но голова, наверное, наутро разболится: музыка слишком громкая. Хотя... здесь очень красиво.

- Это ночной клуб, конечно, здесь будет громко, - развёл руками Анжело, посмеиваясь. - Ничего. Папа скоро закруглится. Он никогда не приезжает надолго. Он это место не любит.

- Зачем тогда ему сюда вообще ехать?

- Ну, - Анжело замялся, как бы не сказать лишнего. - Иногда у нас удобно проводить быстрые неформальные встречи. Но он сам тебе обо всём расскажет, если захочет. Ладно, хватит про работу: хочешь потанцевать?

Он кивнул на площадку, где под ногами, под толщей закалённого стекла сновали рыбы. Шарлиз улыбнулась, поправила вуаль, чинно сложив руки на стойке.

- Даже не знаю. А что скажет твой отец?

Анжело рассмеялся и потянул её за собой, держа под локоть. Они вышли на площадку, встали с краю, где было не так людно. Обняв Шарлиз за талию одной рукой, Анжело придержал её ладонь и ободрился, когда она положила руку ему на плечо. И хотя они касались друг друга и находились слишком близко, почти что обнявшись, отчего-то Шарлиз казалось, что танцует она, к примеру, со своим братом - или кем-то вроде того: внезапно, её это обогрело и успокоило, и все тревоги вечера и последних дней рассеялись хотя бы на то время, как Анжело был рядом.

- А ты скучаешь по Алессии? - спросила она, подчиняясь тому, как он ловко вёл.

Не то чтобы они лавировали по площадке, скорее двигались, очерчивая мягкий квадрат, но всё равно Анжело не давал никому даже случайно задеть Шарлиз, хотя толпа была густая и в центр мимо них всё время стягивались люди. Над головами разносилась песня Modern Talking, «Дорогая, дорогая леди».

О, ну как объяснить, Каждый раз - одно и то же! О, оно реально, это чувство:Забери моё сердце.

- Безумно, - в его глазах промелькнуло какое-то действительно печальное, искреннее выражение. Шарлиз это тронуло. - И по Фрэнни, конечно. Как быстро она растёт, Боже, ты бы знала. Я ведь даже не помню, какой она была в два года: слишком много работал, редко бывал дома. Это ужасно.

Клуб кипел и жил вокруг них, песня лилась в воздухе:

Я так давно одинок,О, я не смогу быть таким сильным - Не упусти шанс, заведи роман,Забери моё сердце!

- Вы трудяги, - мягко заметила Шарлиз. - В последние несколько дней я видела, как Донни... в смысле, твой отец...

- Неважно, - отмахнулся Анжело. - Говори как считаешь нужным. Я не в обиде, как его ни назови.

- Хорошо. В общем, знаешь, он не выходил из кабинета даже чтобы поесть - буквально. Он постоянно работает.

- О да, в поте лица, - ухмыльнулся Анжело. - Не подумай, я не смеюсь: это правда так. Он постоянно мыслями там, с нашим деломотсылка на Cosa Nostra, в переводе с итальянского - «наше дело», но всё равно ему сейчас стоит почаще отдыхать. Попробуй вытянуть его из кабинета к себе. Отвлеки. У тебя это здорово получится.

Он сказал это без шутки, почти ласково. Странно, но в тот момент он тоже чувствовал к Шарлиз нечто сродни братской нежности. А ещё подумал, что песня невыразимо ей подходит.

Забери моё сердце,Ты так мне нужна! Не наступит то время,Когда покину тебя...Моя милая леди,Ты скользишь без эмоций,Любовь там, где ты её ищешь,Слушай своё сердце!

- Вот ещё, - поморщилась Шарлиз. - Разве он меня послушает. Да и кто я такая, чтобы...

- Он в тебя влюблён, - вдруг сказал Анжело и проницательно взглянул ей в глаза. Она быстро отвела взгляд, вздрогнула, смутилась. Это было секундой, коротким мгновением, но он моментально всё понял и посерьёзнел. - А ты?

Я встаю и снова падаю,И кружится мой мир.Кто прав, а кто виновен? Я не пойму.

- Знаешь, - Шарлиз отвернулась, надеясь, что полумрак ночного клуба скроет её румянец. - Я могу не отвечать на твой вопрос, это же необязательно. Не думаю, что вообще должна...

- Бог мой, - поразился Анжело, расширив глаза. Шарлиз покраснела сильнее. - Я полагал, что всё-таки ты... не знаю даже...

- Что? - усмехнулась Шарлиз и внезапно с дерзостью взглянула на него. - Пользуюсь его деньгами? Его статусом? Хочу что-нибудь вымолить для себя, поиметь с него?

- Я не ожидал, что ты действительно его любишь, - сознался тот. - Пускай не вымолить, но не это. Не думал, что для тебя всё по-настоящему.

- Я ничего не говорила. Я не ответила на твой вопрос.

- Мне не нужно ответа, всё заметно по глазам. По глазам, Шарлиз. Не волнуйся: я никому об этом не расскажу.

- Пожалуйста, иди к чёрту и не смущай меня, и сразу же - прости за эту грубость, - пробормотала она.

Анжело рассмеялся, но закивал. Он и до этого как-то сразу зауважал девушку, которую отец привёл в дом. Несмотря на её печальное, шаткое положение она вела себя достойно и душевно, и такая сила духа вкупе с острым - не по годам - умом, который бывает только у людей опытных, многое на своём веку повидавших, его покорили. Коди сразу небрежно отозвался о ней: ещё одна отцовская тёлка, которых он раз в сто лет, но всё же меняет - верно, надоедает присовывать одной и той же, и даже ему нужно разнообразие. Анжело не стал распространяться брату, что думает иначе: зачем? Он не нуждался в его одобрении или в жарком споре. У него было своё мнение, которое он держал при себе, и всё. Теперь он был рад, что не ошибся насчёт Шарлиз.

- Но скоро тебе уезжать, - мягко напомнил он. Шарлиз опустила взгляд. - Отец ничего не говорил об этом?

- Нет. Пока мы не обсуждали отъезд. Но я в любом случае благодарна ему за всё. За эту возможность... за... за знакомство с вами... за то, что смогла снова побывать в доме, в семье... за...

Она опустила голову: в глазах заблестели слёзы, ей не хотелось, чтобы Анжело это увидел - но он всё понял и молча обнял девушку, прижавшись подбородком к её макушке, и услышал, как она всхлипнула, то ли от своего юного, пронзительного горя, то ли от облегчения, что нашёлся человек, с которым можно им поделиться.

Моя милая леди,Люби, словно не наступит завтра,Возьми моё сердце, не потеряй его,И прислушайся к своему.Моя милая леди, Едва узнав тебя, я полюбил,Только позови меня, детка,Я всегда буду твоим.

Она не замечала, что дон Мальяно наблюдает за ними - и, встретившись взглядом с сыном, медленно кивнул, давая знак, что можно возвращаться. Он доверял Анжело и когда увидел, что они с Шарлиз внезапно крепко обнялись, по лицу Анжело сразу подумал: что-то случилось - и отвернулся, мучимый осознанием своей вины. Анжело осторожно отстранил девушку от себя, сжал её плечи.

- В чём дело? - спросил он. - Хочешь, мы выпьем, и ты всё расскажешь.

- Нет, нет. Я не люблю много алкоголя... - она поморщилась. - Я... не бери в голову. Может, всё просто слишком навалилось, понимаешь? Пожалуйста, не говори ни о чём отцу. Я не хочу, чтобы он волновался. Или подумал, будто я какая-то плакса.

- Конечно, конечно. Это между нами. Только вытри слёзы, принцесса, - он сам коснулся бархатистой девичьей щеки, стирая с неё влажную дорожку.

- Не нужно меня так называть, - скромно улыбнулась она и быстро, украдкой привела себя в порядок.

Анжело сунул её ладонь себе под руку, неторопливо повёл через зал к лестнице.

- Ну, как хочешь, конечно, но к новой реальности тебе как-то всё равно придётся привыкнуть, - усмехнулся он и вдруг обнаружил, что дон сам к ним спускается.

Мальяно-старший, застёгивая пиджак на ходу, сошёл со ступенек и сказал:

- Они остались там ещё выпить. Ты, - он щёлкнул пальцами Анжело. - побудь с ними и всё проконтролируй, È chiaro?Понятно? (ит.)

- Да.

- Молодец. Иди давай.

Анжело отошёл от Шарлиз, напоследок едва заметно пожав ей руку, и обнялся с отцом. Тот похлопал сына по спине, проводил долгим взглядом, когда Анжело взбежал по лестнице. Затем повернулся к Шарлиз.

- Мы здесь закончили, - устало промолвил он. - Пойдём теперь. Или хочешь побыть здесь ещё?

Она покачала головой, покорно дождавшись, когда он подойдёт ближе. Глаза его были задумчивы, и в них Шарлиз видела странную печальную тень, которая налагала на все черты больше возраста, больше утомлённости. Донни выглядел сейчас откровенно плохо, будто эта встреча отняла у него много сил.

- Я думаю, тебе самому хочется домой, - осмелилась сказать Шарлиз.

- Может быть. Я за эти дни дьявольски устал. Наверное, завтра возьму выходной, - он вздохнул и будто сквозь силу улыбнулся. - Даже к телефону подходить не буду.

- Это славно.

Они дошли до выхода. Охрана отдала им пальто и пропустила в частный коридор, откуда они вышли бы на задний двор через специальный ход для особенных гостей. В нём было пусто, он протянулся к единственной двери в дальнем конце, за которой стояли ещё люди из «Альтамары». Узкие стены эти освещали только две небольшие лампы под потолком. Оставшись вдвоём, Донни и Шарлиз в молчании добрались до выхода и остановились, чтобы набросить верхнюю одежду. Донни на ходу оделся сам, взял у Шарлиз пальто.

- Дай-ка я тебе помогу.

Он придержал его, и, когда Шарлиз скользнула в рукава, опустил ладони ей на плечи, так и оставшись стоять позади. Прижав девушку спиной к своей груди, дон Мальяно, слабо поглаживая её руки, тихо сказал на ухо:

- Больше в пансион ты не вернёшься.

Что-то оборвалось в груди Шарлиз и болезненно заныло там, глубоко внутри. Это была горькая радость. Скажи он это несколько дней назад, и она бы ликовала. Теперь, зная, что было между ним и Камиллой, она боялась только одного: что станет её заменой. Пока всё склонялось именно к этому.

- Почему? - не оборачиваясь, спросила она, слыша его дыхание на своей шее поверх ткани и чувствуя, что он прислонился крылом носа к её покрытым волосам. - Я думала, у вас договор.

- А я думал, ты будешь рада.

Он напряг челюсть, слегка прищурился. Конечно, он ожидал, что она затаила обиду или, скорее, ещё опечалена - но такая новость... такая новость меняла в его глазах всё.

- Я рада, но хочу понять - как это? Меня там никто не хватится?

Он медленно покачал головой, скользнув рукой ей на талию, а потом выше, под грудь, положив большую тёплую ладонь на диафрагму. Шарлиз сделала глубокий вдох.

- Я всё устроил. Тебе правда незачем туда возвращаться.

- Устроил? Это как? - она растеряно обернулась и окинула его лицо беспокойным взглядом. - Когда?

Ясное дело, если у человека есть деньги, перед ним нет нерешаемых задач, но всё же... всё же ей вдруг захотелось знать, во сколько её оценили.

Он наклонился к ней, почти коснувшись её губ своими. Он был так близко, что она могла бы рассмотреть каждую морщинку, каждую чёрточку, каждый блик на радужках - и услышала на своём лице его дыхание. От него тонко пахло табаком, нероли, алкоголем, кожей и чем-то ещё, более терпким и вязким, смолистым. Шарлиз тяжело вздохнула, окинула его лицо долгим взглядом, пропустила между пальцев воротник пальто.

- А тебе есть разница? - с вежливой улыбкой спросил он, сузив глаза, и поцеловал.

Первый после ссоры поцелуй - самый болезненный. Она была неподвижна, не женщина - прелестная статуя с едва открытыми губами. Их можно целовать, но ответ вряд ли получишь. Она сама не знала, что отреагирует именно так: всегда думала, что это ребячество какое-то, ненужное ломание. Что, если уж простила человека, то простила насовсем, и если любишь его, то любишь полно и глубоко, но с прикосновением его губ всё её тело скрутило в физической боли, в судороге, и захотелось сжаться и расплакаться. Что-то большое пульсировало и нарастало в груди Шарлиз, билось вместе с сердцем о рёбра, и ей не хватило воздуха из-за плотно сомкнутых губ. Она попыталась отодвинуться, чтобы сделать вдох, но Донни не дал: обняв ладонью за затылок, привлёк ближе и раскрыл рот языком. Вобрав воздуха, Шарлиз тихо застонала, прикрыла глаза, наконец сама обняла его за шею обеими руками и прильнула, целуя в ответ. Он стянул с гладко убранной чёрной головки красную вуаль, небрежно убрал её в карман своего пальто и наконец разорвал поцелуй, просто уткнувшись лицом в волосы Шарлиз и крепко закрыв глаза. Между бровей залегла глубокая морщина. Если бы только Шарлиз знала, на что он пошёл...

Под веками замелькали яркие, как вспышки света, образы.

Кэтрин, прощаясь насовсем, обняла Донни суетливо и быстро, боясь поглядеть в его закаменевшее, застывшее в жестокой усмешке лицо, которое он так некстати наблюдал в отражении зеркала. Не лицо - настоящая маска мертвеца.

Дора, поцеловав его за ужином, поворошила отросшие волосы рукой и поднялась со стула, чтобы обнести семью пирогом. Жить ей оставалось только два дня.

Маленький Пол, глотая слёзы, молчаливо прощался с отцом: он не хотел уезжать, но приходилось - они с братом теперь жили с матерью, отдельно от Донни.

Джулия, старшая дочь, холодно отдала Фредо свой багаж и, глядя на отца спокойными зелёными глазами, его собственными, один в один, села рядом с ним в машине, на заднее сиденье, а потом незаметно отодвинулась как можно дальше. Донни Мальяно, этот мужчина в тени у окна, пристально наблюдал за ней, похожий на огромного хищного тигра. Он всё глядел и глядел, и не мог наглядеться на дочь, которую увезли от него совсем маленькой, чтобы спасти от расправы. А теперь он был ей совсем чужой, и папой она звала другого мужчину.

Две пули навылет в одну и ту же рану в сердце; Стэнли, его мальчик. Он был таким весёлым, таким добрым. Волосы у него были тёмные, курчавые, а один передний зуб немножко наплывал на другой. Когда он смеялся, Донни таял той любовью, какая бывает между отцом и сыном - нерушимой, сильной, крепкой. Он любил бейсбол и собирал маленькую коллекцию ретро-автомобилей. Не педант: всё в комнате вечно раскидано, кроме ряда машин, которые ему дарили по большим праздникам - вот они сверкали чистотой и порядком на специально отведённой полке между книг. Донни вспомнил его глаза - красивые, яркие, как два маленьких граната, а потом - две вспышки в темноте, бах-бах - и простреленные глаза тоже вспыхнули белым дьявольским светом, какой бывает в кромешной тьме, если стрелять из полицейского «Магнума». После кто-то кричал. Донни даже не понял, что это был он сам...

- Mia cara, - разрываясь от боли, прошептал он и обнял её под пальто за талию. - Моя ты славная.

Она коснулась губами его шеи, скользнула языком по линии челюсти и ниже - по кадыку, и возле воротника рубашки, и ниже, расстегнув пару пуговиц тонкими, быстрыми пальцами. Шарлиз не сопротивлялась, когда Донни осторожно толкнул её к стене и сгрёб на ляжках, перетянутых чулочными резинками, платье, сжав ткань в кулаках. И она только откинула назад голову, снова вздохнув - теперь уже легко, почти точно зная, что делать дальше, чтобы всё устроилось и чтобы у них был шанс - когда он подсадил её выше, себе на бёдра, и сбил под платьем вбок тонкие трусы.

Стена гудела от громкий музыки, потому что за ней миллиметрах в ста-ста пятидесяти были люди, целая толпа тех, кто сегодня ночью отдыхал в «Альтамаре». Они пили, танцевали, смеялись, разговаривали - пока здесь, в узком тёмном коридоре, куда кто угодно мог в любой момент зайти, он и она быстро, жадно овладевали друг другом, будто стремясь стереть всё, что было недосказано, все обиды, размолвки и непонимания. Прижав ладонь к его голове, к коротким колючим волосам, Шарлиз прижалась щекой к посеребрённым палевым вискам, чувствуя, что он вошёл. Под пальто он быстро взмок, и Шарлиз слегка оттянула воротник, чувствуя, какой лихорадочно горячей была его кожа. Пульсация в её груди преображалась. Эта маленькая точка, похожая на второе сердце, больше не причиняла боли. Каждое действие Донни Мальяно было отдельным высказыванием, и Шарлиз поняла это. Крепко сжав его бёдра ногами и скрестив их в лодыжках, она почувствовала поцелуй на своей груди поверх платья, поцелуй там, где было сердце, и крепко обняла Донни за шею. Всё случилось быстро: его плечи устало дрогнули, он сгорбился, тиснувшись в Шарлиз так плотно, что девушка и сама ощутила пусть не оргазм, но странный, затопивший изнутри покой. Следом пришло тепло. Очарованно прикрыв глаза, она подняла его голову от своей груди и, найдя губы, поцеловала. Это продолжалось недолго, но обоим показалось иначе.

- Всё, - тихо сказал он, опустив её и быстро, бережно поправил платье, пригладил волосы, а затем привёл в порядок и себя. - Пойдём домой.

«Домой» - вздрогнула Шарлиз, вспомнив, что он сказал прежде. Если она не вернётся в пансион, где теперь её дом? Что он задумал для неё? Поселит где-нибудь неподалёку от себя? Или оставит в своём особняке? Она не сомневалась в нём, но была осторожна и предусмотрительна по натуре своей, а потому немного забеспокоилась - но отмела эти мысли, пусть не без усилия. Сейчас хотелось только сесть в машину, прижаться к его плечу и прикорнуть, а потом, оказавшись дома, забыться на несколько беспробудных часов - счастливой.