Введение
Сентябрьский вечер в Бруклине окутывал город прохладной дымкой, пропитанной запахом мокрого асфальта и уличной еды. Эмма Андерсон куталась в своё черное пальто, чувствуя, как пронизывающий ветер пытается пробраться под тонкую ткань.
Она шла по тротуару, опустив голову, и избегала смотреть людям в глаза. Новый университет, новые лица, новая жизнь — все это давило на нее тяжелым грузом. Всего месяц назад она покинула тихий, провинциальный городок и приехала в этот шумный, многолюдный мегаполис, полный обещаний и, в то же время, пугающий своей чуждостью.
Эмма была невидимкой. Нет, у нее, конечно, были глаза, нос, рот и все прочие составляющие человеческого лица, но ее присутствие каким-то волшебным образом ускользало от внимания окружающих. Она не была уродливой, скорее, непримечательной. Ее каштановые волосы, собранные в небрежный пучок, сливались с серой толпой. Ее большие серо-голубые глаза, обычно внимательные и острые, сейчас были затуманены усталостью и тоской. В университете она держалась в стороне. Лекции посещала, конспекты писала, но в разговоры с другими студентами не вступала. Она чувствовала себя чужой на этом празднике жизни, среди этих уверенных в себе, модно одетых молодых людей, которые казались ей выходцами из другого мира. Она видела, как они смеются, обнимаются, строят планы на будущее, и ее сердце сжималось от тоски. У нее не было никого. Только книги, холст, краски и не покидающее ощущение одиночества, которое преследовало ее с детства.
Она предпочла бы провести этот вечер за чтением, погрузившись в мир чужих историй, вместо того, чтобы возвращаться в свою пустую квартиру. Но усталость давила на горло, заставляя дойти до кровати любой ценой. Улицы становились все тише и темнее по мере того, как она удалялась от университетского кампуса. Фонари бросали на тротуар причудливые тени, заставляя ее ускорять шаг. Ей казалось, что за ней кто-то следит, но, обернувшись, она видела лишь пустые улицы и молчаливые фасады домов. Это чутье, ее верный спутник, который никогда не подводил ее.
Эмма ненавидела подниматься по скрипучей, едва освещенной лестнице, особенно с пакетами из ближайшего супермаркета. Каждый раз она чувствовала, как в лёгких жжёт от недостатка кислорода, а старые перила угрожающее стонали от любого прикосновения. Четвертый этаж, и наконец — её дверь. Обшарпанная, крашенная в когда-то жизнерадостный, а теперь выцветший синий цвет, она выглядела как уставшее лицо, которое видело слишком много бед. Она достала из кармана ключ, готовясь к привычной тишине своей квартиры. Еще один вечер в одиночестве. Еще один день, когда она осталась незамеченной. Она вздохнула и, набравшись храбрости, вставила ключ в замочную скважину.
Этот город должен был стать началом новой жизни, но пока он лишь подчеркивал ее одиночество и уязвимость. Что-то должно было измениться. Иначе она рисковала утонуть в этом океане безразличия.
Квартирка, если это можно было так назвать, представляла собой студию размером с приличную кладовку — не больше тридцати квадратных метров. Когда-то, лет сто назад, здесь, возможно, жила прислуга в богатом особняке, а теперь это было её убежище, её тихая гавань в бурлящем Бруклине. «Дешево и сердито, " — как говорила её бабушка. И сердито здесь было, пожалуй, больше, чем дешево.
Первое, что бросалось в глаза при входе — это запах. Смесь сырости, старой мебели, отбеливателя и какой-то странной сладости, которую Эмма не могла идентифицировать. Пол был покрыт линолеумом, имитирующим паркет. Когда-то, возможно, он выглядел прилично, но теперь был покрыт неисчислимым количеством пятен, историю которых Эмма предпочитала не знать.
Слева от входа — «кухня». Небольшой уголок, где стояла старая газовая плита с двумя работающими конфорками (третья барахлила, а четвертая была и вовсе мертва) и крошечная раковина, чудом удерживающаяся на покосившейся тумбе. Над раковиной висела тусклая лампа, свет от которой придавал всему кухонному уголку болезненный желтоватый оттенок. Холодильник, найденный на блошином рынке за смешные деньги, гудел как старый самолет, но исправно морозил. На столешнице, сделанной из куска фанеры, всегда царил творческий беспорядок: горы книг, эскизы, банки с красками, и кружка с недопитым кофе. В центре комнаты, как некий остров, располагался раскладной диван, служащий и кроватью, и местом для отдыха. Днем Эмма застилала его ярким покрывалом, чтобы хоть немного скрыть его потрепанный вид. Рядом с диваном стоял небольшой журнальный столик, заваленный книгами, журналами и списком песен, которые она взялась разучивать на гитаре. У противоположной стены — старый, высокий шкаф, доставшийся ей от бабушки. Он скрипел при каждом открывании и закрывании, но вмещал в себя почти весь её гардероб и часть запасов еды.
Окна. Два высоких, узких окна, выходящие во внутренний двор, были главным источником света. Рамы были старые и плохо держали тепло, так что спать было довольно холодно. За окном виднелась кирпичная стена соседнего дома и узкая полоска неба. Никаких видов, только серая, унылая действительность.
Ванная комната была отдельным аттракционом. Крошечная, с облупившейся краской и потрескавшейся плиткой. Единственное, душевая кабина была на удивление в порядке, смотрелась довольно прилично и современно.
Но, несмотря на все недостатки, Эмма по своему любила эту квартирку. Она была её, её собственным уголком, где она могла быть собой, где она могла мечтать, творить и прятаться от жестокого мира. Здесь она чувствовала себя в безопасности, окружённая своими вещами, своими воспоминаниями, своими надеждами. И Эмма знала, что она выберется из этого гетто и построит что-то большее. Когда нибудь. Но пока что, эта маленькая, съемная квартирка в Бруклине была её домом.
Настал день стипендии, Эмма сидела перед компьютером в ожидании уведомления о начислении средств. Она решила, что первую стипендию потратит на ремонт своей квартирки. Конечно, ей придется постараться, что бы за столь маленькую сумму привезти в порядок настолько поблекшее помещение. Но Эмма была настроена решительно. Девушка немного нервно постукивала пяткой по полу и перебирала в руках серую банковскую карточку, на которую должны были поступить средства. Через несколько минут компьютер наконец завибрировал и на почту поступило оповещение.
Эмма чуть ли не подпрыгнула с дивана, с растянутой улыбкой от уха до уха вышла из-за стола, и закрыв ноутбук, побежала надевать пальто. Еще раз перепроверив ключи, телефон и кошелек, девушка надела на спину большой пустой портфель, в котором было только пару больших пустых пакетов, что бы сложить в них все, что она купит, и на последок взглянула на свою студийку, запоминая ее такой: старой, дряхлой и сырой.
***
США. Нью-Йорк. База ЩИТа. Все военные вооружены до зубов самым смертоносным оружием. беспокойные ученые и доктора, отчаянно пытаются урегулировать состояние объекта. Томас Джонсон, капитан боевого спецотряда громко раздавал команды своим подопечным, скрывая легкую панику за сердитым и погруженным в работу лицом.
—Дэвис, встань в ряд, черт возьми! У вас совсем мозгов нет? Не так близко, отошли! — Капитан Джонсон проходит вперед к объекту. Он пару секунд смотрит на разъеренного заключенного, а затем обращается к медперсоналу.
—Какого Хрена не срабатывает шокер? Его должно фигачить током при каждом бзике!
—Извините, система не исправна, похоже этим и воспользовался объект D17. — Сосредоточенным, но немного напуганным голосом ответил пожилой мужчина в белом халате и в круглых запотевший очках.
—Черт его побрал, где Роджерс?! — Кричит капитан и быстро проталкивается через толпу, бормоча что то себе под нос.
У самого порога, он сталкивается со Стивом Роджерсом, который своей скоростной походкой чуть не сбил Джонсона с ног.
—Кэп, мы бессильны, шокеры не работают, еще немного и он...
—Я понял. — перебил его Стив и совершенно не обращая на капитана никакого внимания, обеспокоено и быстро, расталкивая бойцов, подходит к немного запотевшему стеклу.
—Выйдете. —Строго пронзил панику громкий голос Роджерса.
—Сэр, но D17...
—Я сказал, выйдете все! — уже не так сдержанно Роджерс перебивает Капитана Джонсона и услышав, как закрывается дверь, вновь развернулся к стеклу.
Темные сальные лоскуты длинных волос закрывали лицо. Грудь тяжело вздымалась и опускалась с достаточно частым темпом. Руки, закованные в супер технологичные крепления, сжаты в кулаки и металл беспокойно трещит под напряжением мышц. Роджерс стоит почти вплотную к стеклу, за которым уже едва заметно начинает успокаиваться объект D17.
— Баки — не громко произнес Стив, буквально моля о том, что бы собеседник соизволил поднять голову выше, дабы увидеть лицо старого друга.
Медленно и спокойно, солдат перевел полный ярости и непонимания взгляд холодно-голубых глаз на Роджерса. Что то странное он видит в этом лице, он уже видел этого человека, видел не на задании, а раньше.
— Человек на мосту. Кто ты? — четко проговорил Зимний, сжимая челюсти.
— Стив. Твой друг. Мы знакомы всю жизнь — прояснил Роджерс, немного помрачнев от произнесенных слов.
—Стив. — словно смакуя на вкус буквы повторил Солдат, обратно опуская голову, а затем сухо и кратко произнес:
— Не помню.
— Я думал, что ты умер, Бак, — почти отчаянно начал Роджерс, — Я могу помочь вспомнить, если ты мне позволишь.
Солдат молчал. Он крепче сжимал бионическую руку и лишь закапывался в своё сознание все глубже. Картинки, мелькавшие перед глазами, проскакивали слишком быстро и он едва ли мог что то различить. Крики, боль, руки в крови, его руки. Все это, как одно кровавое извивающееся пятно, что никак не смоется с глаз. Но на секунду, лишь на мгновение, среди боли и страха он увидел лицо. Худощавое, улыбающееся лицо голубоглазого парня.
— Стив. —почти по буквам проговорил Зимний, задумчиво сводя брови и с хмурым видом попытался убрать все эти мысли, встряхнув головой.
Отчаявшийся Роджерс вновь поднял взгляд на друга и, чуть ли не вжавшись в стекло, проговорил:
— Да, Бак, я Стив, ты помнишь?
Солдат вновь уставился в пол, погрузившись в молчание. Он опустил голову настолько низко, насколько позволяли расхлябанные крепления, удерживающие его шею. В глазах не было ни проблеска понимания, лишь застывшая пустота, как у сломанной куклы. Роджерс помедлил у камеры, не в силах оторвать взгляд от неподвижной фигуры внутри. В его движениях сквозила растерянность, а в глазах — болезненное сожаление. Словно покидая умирающего, он, наконец, отвернулся и покинул помещение, тяжело ступая.
Вдоль всего коридора выстроились солдаты, с каменными лицами ожидающие своей очереди сменить караул. Их взгляды не выражали ничего, кроме безукоризненного повиновения — идеальные винтики в огромной военной машине. Каждый из них был готов заступить на пост и продолжать эту бесконечную, бессмысленную вахту, охраняя не человека, а объект, без чувств и жалости. Атмосфера в коридоре была наэлектризована — смесь напряжения, страха и невысказанных вопросов, витающих в воздухе, словно ядовитый газ.