КАННИБАЛЫ

До ушей Томаса долетали крики детей, биение посуды и жуткий хохот. По лицу струился пот. Он стоял в чулане и темный, пустой подвал предстал перед лицом. Со шкафом проблем не возникло, учитывая, что он делал это раньше. Единственное, у него были сомнения, насчет того, что ему не удастся задвинуть его изнутри. Чтоб замести следы, закрыл дверь и выключил свет. - Либо меня найдут сразу, - решительно подумал Томас, - либо не найдут вообще. - Двумя шагами оказавшей на последней ступени лестницы, он взялся за край (пока расстояние это позволяло) и потянул. Во время попыток задвинуть шкаф, ему казалось, что люди стоят буквально за дверью и вот-вот ворвутся внутрь. Страх сковывал движения. Приложил немало усилий, и около тридцати секунд, прежде чем оказаться в кромешной тьме. Выдохнуть не спешил. Приложился руками к дереву, подтолкнул. Так расположение шкафа будет ровным, и не вызовет у людей (если они войдут сюда) подозрений.

Когда Томас стоял на лестнице, идея спрятаться в подвале показалась ему гениальной. Сейчас он ясно знал все недочеты. Тогда его захлестнула паника, мысли в голове метались, не успевая остаться в сознание и приобрести смысл. Из правого уха на плечо упала капля крови. Он чувствовал, как она течет по слуховому проходу, и это лишь подливало масла в огонь. У него словно пронеслась перед глазами жизнь, на мгновение, он даже смирился со своей погибелью, принял это как должное. А потом рванул к коридору, ведущему в чулан. Не успел сообразить, что делает, не успел предупредить родителей и Дебору (коль взмах руки был сигналом, Томас думал, они не увидели его). Они побежали за Деборой. Томас предполагал, что они сейчас на третьем этаже, заперлись в какой-нибудь комнате.

По крайней мере, выиграют себе время – люди начнут с первого этажа, - подумал он, смахивая кровь с шеи. Прислонившись к стене спиной, он глубоко дышал, приводя в нормальным ритм сердце и успокаиваясь. Шкаф практически не пропускал звуки, крики (самое громкое) он слышал плохо. Но был рад этому, не хотел слушать ругательства в сторону их семьи (пусть и обоснованные), не хотел слышать, как рушат их дом, комнату за комнатой. Прошлого не было. Будущего не было. Только яркое, глубокое ощущение потери, одиночества и тоски. Такое чувство, что ему придется провести в подвале очень и очень долго. Сыграла карма, и он стал пленником самого себя. Тишина, запах и холод подвала заставляли дрожать, а беспокойство становилось невыносимым. Беспокойство влекло за собой новые проблемы: кровь не переставала течь. - Выйду, - сказал себе Томас. - Когда снаружи будет полная тишина. - Внезапно он, не придававший раньше особого значения Богу, стал молиться. Не зная ни одной молитвы, он придумывал слова на ходу. Много раз произносил слова «пожалуйста» и «умоляю», а в конце сказал: «аминь», так тихо, что не услышал собственный голос. Молился как за себя, так и за семью. Трудно было убедиться, что люди не станут трогать их, а учитывая шум (Томас слышал его отчетливее, чем несколько минут назад), самые страшные опасение могли сбыться.

Он был уверен, что люди сейчас в этом коридоре. С десяток уж точно. В подвале неожиданно сделалось душно. Томас двигался по минимуму, мало ли, вдруг услышат? Рисковать не хотелось. Собственное дыхание чудилось ему в пять раз громче. Воображение играло против него, рисовало страшные картины. В тот момент он пожалел, что не остался с семьей. От волнения кружилась голова, а живот выворачивало наизнанку. Глаза все никак не могли привыкнуть к темноте, если за решеткой и был какой-то свет, проникающий из дыр, то на лестнице и такого не было.

Но по-настоящему страх прошиб, когда открылась дверь и в чулан прорвались трое. Томас готов был покляться, что их на самом деле больше, просто остальные стояли в коридоре. Он приложился здоровым ухом к поверхности и слушал. Почти не дышал и не шевелился. - Господи, пожалуйста, - подумал он и почувствовал, что сейчас свершится ужасное, и все, что было с ним разлетится вдребезги. Он слышал, как люди открыли шкаф, достали все, что там было, что-то сломали, что-то кидали в стену, по коробкам ударяли ногами. И они были так близко. Их руки касались шкафа, словно они хотели его опрокинуть. Томасу не показалось пребывание в чулане долгим. Тем не менее, яростно боролся с мыслью, что его найдут. Он хотел жить. Перестал слушать, просто ждал, уперев руки в колени, весь дрожа, и глядел в стену широко раскрытыми глазами. Кожа приобрела зеленоватый оттенок, словно его вот-вот вырвет.

Смех все еще доносился, но уже не из чулана. Ушли они, захлопнув дверь. Томас еле подавил в себе облегченный вздох. Они могли вернуться. Ему хотелось быть готовым ко всему. Несколько секунд он стоял, совершенно спокойно, не думая ни о чем. В груди поселилась сложная смесь из страха, отвращения, радости, а более всего – изумления, ибо люди, пришедшие мстить, пропустили подвал. Теперь кровоточащее ухо было ничтожной мелочью по сравнению с тем, что произошло, и что еще могли произойти. Томас подумал: - надо ждать. Они сюда не вернуться, но надо ждать - представил, как будет выглядеть (или уже выглядит) дом, когда он выйдет, ничего не вышло. Решил, что как бы он не представил, будет хуже его ожиданий.

Скоро ему стало скучно, он спустился по ступеням вниз. Было интересно, как она сбежала. Повинуясь любопытству, дернул от себя решетку, и она открылась. Обвел взглядом камеру, ногой изучил ямку. Входить внутрь не стал. Закрыл решетку и поднялся к шкафу.

Его ожидание не оправдались. Люди также заходили в чулан, и уходили. -Как там родители? – задал он вопрос. -Надеюсь, они еще живы, - он смутился, - надеюсь, они и останутся живы. -Томас вспомнил, что, когда к дому только подъезжали машины, он увидел среди них полицейскую. -А они, с людьми заодно? – Томас нашел не более одной причины, почему они должны быть за их семью; отец хорошо ладил с ними.

Прошло полтора часа. Томас обрел, небольшое спокойствие, и кровь из уха свелась к минимуму. Немного хотелось пить. А люди все никак не могли угомониться. Вместе с тем, они начали петь песню. Слова он разобрать не мог, ну и все равно. Догадывался, что может там услышать.

Еще через двадцать минут все стихло. Беготни не было. Слов не было. Шагов не было. Как будто все замерли, затаили дыхание. Они все еще были там. Томас не спешил выходить, рано. После, стали слышаться переговоры и отдаляющиеся шаги. - Они уходят, - с намеком на радость, подумал он. Дом погрузился в тишину, показавшаяся Томасу чем-то иным. Несмотря на сильное желание выйти (не хотелось больше ни минуты находиться в грязном подвале), он остался стоять на месте. Люди может и ушли, но полицейские (с ними они заодно или нет) должны остаться. - Так не бывает, - сказал он. - Дом, наверное, разгромили, кого-то ранили... - Нельзя было подвергать себя такой опасности.

В полной тишине было неуютно и ужасно скучно. Стоять не было сил, даже опершись о стену. Он сел на ступени, стал думать.

Как Томас и предполагал, это был еще не конец. Кто-то зашел в чулан. - Наверняка полицейский. Может выйти к нему? - Томасу эта мысль показалась разумной. Но взвесив все «за» и «против», все «вдруг» и «может», решил, что этого делать не стоит. - Выйду отсюда, осмотрю дом. А дальше... Что дальше? Надеюсь, они живы. – Томас вновь, не отдавая себе в том отчета, молился.

После того, как шаги в чулане стихли, Томас все также сидел. Выйти не решился, знал, что пока рано. И оказался прав. Судя по шагам несколько человек, ходили где-то в доме. Услышал их случайно, подумал, это в его голове. - Может это родители? Как раз, трое, - Томас поднялся на ноги и прислонился к шкафу. Хотел разобрать слова, но не получалось. Они были либо этажом, либо двумя выше. Томас покачал головой и снова сел. - Родители спустились бы вниз, - прозвучал голос внутри, - и как минимум звали бы меня, а эти с первого этажа пошли наверх. Опять полиция. Когда они уже уйдут?

Снова ожидание. От скуки Томас задремал. Проснулся из-за затекшей ноги. В первую секунду не понял, где находится, потом сообразил. Встал, поморщился, мурашки окутали ступню и почти достигли до колена. Правда, сейчас ему было не до этого. - Сколько я спал? – прислушался – ничего. Секунд десять слушал, не выдержал, схватился за шкаф и потянул. Только когда образовалась узкая щелка, насторожился: вдруг это была уловка? Но сидеть больше в подвале он не мог. Не нравилось ему это место. Конечно, иногда он приносил пленникам еду, но это занимало меньше пяти минут.

Шкаф отодвинулся на третьей попытке. С чувством облегчения, скорой свободы и лишь чуть-чуть страха он вышел.

Свет в чулане был включен, дверцы шкафа открыты, а все, что было в нем валялось на полу. Коробки пусты, вещи в них лежали просто так. Старая одежда была порвана, грязная и мятая валялась в проходе. Ясно было, что по ней прошлись не один раз. Их с Деборой детские игрушки сломали, да так, что остались осколки. Томас сообразил, что их кидали о стены. Даже лыжи лежали в углу, каждую сломали ровно на две половины. Ума не мог приложить, как они умудрились это сделать.

Он вышел из чулана и аккуратно, ступая на маленькие уголки ковра отчасти чистые, подошел к ближайшему окну. Видел улицу плохо, дом опечатали. Чуть-чуть приподнял ленту и выглянул. На траве заметил книги (должно быть, кинули из спальни) и их одежду. Людей не было.

Молча, Томас проверил все коридоры. Никак не мог отделаться от ощущения, что в какой-то комнате притаился полицейский. Собственный дом казался ему чужим. Он не узнавал родные комнаты и коридоры. Увиденное в любой комнате приводило в замешательство. Большей частью его ужаса стала гостиная. А в особенности остатки картины. Томас поспешил поскорее убраться оттуда.

На втором этаже он выглянул в центральное окно, ведущее на дорогу. Машин не осталось, все разъехались. Теперь окончательно убедился, что в доме он один.

Уже на лестнице он стал звать семью:

-Мама! – крикнул он, на пятой ступеньке. -Папа! – прокричал он, в правом коридоре, насторожив уши. -Дебора, - наконец сказал он, осмотрев комнаты.

-Они прятались не здесь, - заключил он, быстрым шагом направляясь в левый коридор. Там отчего-то пол был чище. Вещи точно также лежали, но меньше. Это и насторожило Томаса. Секундой позже его внимание привлекли красные пятна на ковре. А слева у стены ножи. Что-то в Томасе сломалось. Совершенно забыв об осторожности, он бросился к этому месту. Все верно, - кровь он не спутает ни с чем. Каждое пятно было прекрасно различимо, и их было очень много. И ножи... они тоже были испачканы. Тело Томаса пробила дрожь. Он уже понял, что они спрятались в кабинете Билла. В этом коридоре на ключ закрывался только он. Все, о чем он мог думать, что люди убили его семью. По крайней мере, одного.

-Мама, - еще раз позвал он, цепляясь за маленький огонек надежды. - Спокойно, - пробормотал он себе под нос. - Все что угодно могло произойти. Буду думать, что это было лишь тяжелое ранение. - Он почувствовал, что это даже хорошо. Лучше, чем смерть.

Оставил коридор и стал оглядывать комнаты. Продолжал звать семью, прямо голову потерял, так громко звал. В одной спальне, смежной с кабинетом отца постельное белье лежало отдельно от кровати. Внутри воняло сексом и чем-то еще, чем-то холодным и гниющим. На голом матрасе красовалась кровь. Уже успела впитаться внутрь и приобрести темный оттенок. Каждая деталь была очень четкой, и требовала внимания Томаса. И он смотрел. Не мог оторвать взгляда. Крови было так же много, как и в коридоре. А воздух вокруг дрожал... от жестокости. - Кому было под силу совершить такое? – Томас вышел из спальни и пошел в единственную оставшуюся комнату.

Кабинет – такой же разрушенный, как и все остальное. Дверь была выбита. Штора лежала отдельно от окна. В окне еще торчат остатки стекла. На стекле, снизу запеклась кровь, словно кого-то хотели выбросить на улицу и сильно вжали в раму. Судорожно втягивая воздух, Томас подошел и выглянул наружу. К его опасению, трава приобрела алый цвет точно под окном. И только потом он заметил камни. Уж больно много их лежало здесь. Они столкнули одного из его родных с окна и закидали до смерти камнями. Другого убили в коридоре, и третьего в комнате. А тела увезли.

Как раз тогда Томасу в голову пришла мысль. И все возвращалась и возвращалась. Томасу лишь надо было уйти, и пусть другие думают, что хотят. - Эти люди, которые убили мою семью, все, - сказал себе он. - Я уже буду здесь ни при чем.

Начал думать, как это сделает: сначала соберу вещи. Деньги, документы и немного еды. В этом городе и вообще в этом доме оставаться нельзя. Пойду в другой город, пешком. Я заслужу уважение, если так поступлю.

Чувство было такое, что надо иметь определенный план. Какой угодно, но определенный. Знать хоть сколько-нибудь из своего будущего.

Томас решил, что сначала забежит на второй этаж в свою комнату, возьмет что-то из одежды (надеялся, что там осталось что-то) потом спустится вниз. Когда он изучал дом, то увидел, что чемоданчик (который приготовила Маргарет и в котором все, что было сейчас ему нужно) примяли, но в целом он был пригоден. Томас очень надеялся, что люди не доставали его содержимое.

В своей комнате из того, что они не уничтожили до конца, остались двое трусов. Видно, им не захотелось к ним прикасаться. Он нашел их на полу, как, впрочем, и другие его вещи. Все не мог поверить, что это правда, как всего несколько часов назад он спал в чистой комнате, а несколько дней назад делал уборку. А теперь – вот это. Откопал среди стекла (осколки разгребал ногой) теплую кофту. У нее оказался растянут рукав, его, похоже, пытались оторвать. Больше найти ничего не смог, вышел, с тем, что было. Хотел взять что-нибудь, куда можно было сложить их, хотел найти свой чемоданчик, который когда-то собрал по приказу Билла. Но глаза никак не могли зацепить его. Смирившись, он надел кофту, а трусы, кое-как уместил к деньгам.

Потом вдруг что-то в окне зашевелилось. - Наверное, просто сквозняк, - подумал Томас, но сильно испугался. - Раз они опечатали дом, значит скоро сюда нагрянут еще больше людей. Будут ходить, изучать, меня искать! Быстро, но осторожно он подошел к передней двери (выломанной и державшейся на одной петле), проверил, что все чисто, никаких машин нет, и бросился к открытым воротам. Уже через минуту вошел в лес. Не стал бросать последний взгляд на дом, решил, что незачем.

Все дело в везении. Не сможешь угадать, как все обернется. Поэтому Томас особо не верил в Бога. Нет в жизни никакого милосердия.