Кукловод

Великолепные глаза Эрики переливаются всеми оттенками голубого — от лазурного, когда она довольна, до глубокого синего, когда напугана или злится. Уильям выучил все цвета до единого. Научился определять ее настроение по легкому блеску глаз, по едва заметной улыбке и жестам. И так красива, как сейчас, его богиня не была еще никогда.

Она сидит в просторном мягком кресле в подвале и подрагивает от волнения. Бледные ладони сложены на коленях, словно руки послушной фарфоровой куклы, а тонкие губы порозовели от бесконечных укусов. Из-под высокого ворота пышного платья выглядывают лиловые, желтеющие уже синяки. До чего же ей идут эти маленькие метки — следы его прикосновения к богине. Его, единственного, кто достоин касаться ее. Восхвалять ее. Любить ее.

Но что-то с ней все-таки не так. Уильям склоняет голову набок, щурится и всматривается повнимательнее: взгляд Эрики бегает, пальцами она то и дело стискивает темно-красный подол платья, теребит редкое кружево и дышит уж очень часто. Малышка напугана, а ведь он ровным счетом ничего не сделал — всего лишь пригласил ее к себе в мастерскую, когда заметил, как она в очередной раз смотрит в окно. В чертово, мать его, окно.

Злость волной поднимается изнутри и накрывает его с головой, не оставляя и шанса мыслить здраво. Эрика хочет сбежать. Оставить его одного, как шесть лет назад, только не по прихоти его ненормальной мамаши, а сама — после всего, что он для нее сделал. После того, как показал ей настоящую любовь, какую не сумел бы подарить ей ни один придурок из колледжа. Да что там, ни один мужчина.

— Что ты высматривала, Эрика? — произносит Уильям тихо, пальцами касаясь ее лица. И она подставляется под прикосновения, будто ничего и не случилось. Льнет к нему, позволяя провести по бархатистой коже вдоль щеки, задеть подбородок и с силой сжать тонкую шею. — Я же говорил тебе, за окном нет ничего интересного.

Конечно же, она не отвечает. Бедняжка хватает ртом воздух и неловко царапает его ладонь в попытках освободиться. Потерпи немного, дорогая, это пойдет тебе на пользу. И когда кровь отливает от лица, когда Эрика заходится хриплым кашлем, он отпускает ее. И дышит она так жадно, будто и впрямь боится за свою жизнь. Не хочешь кончить как твои подружки, правда, милая? Но вслух Уильям этот вопрос не задает.

Эрика не дура и знает, что ей, в отличие от подделок, достаточно просто подчиняться. Тогда он никогда не причинит ей вреда, разве что в воспитательных целях. Сколько раз они говорили об окнах? Тысячи с тех пор, как он разрешил ей покидать спальню. Подумать только, какое-то время Эрика могла даже выходить во двор. И к чему это привело? Уильям мрачно косится на стоящую в углу Лесли Тиссен. Уродливую поделку, сотворенную в угоду Эрике.

Отвратительную.

— Но мне...

— Тише. — Он касается ее губ и качает головой. — Тебе мало книг, которые я привез?

— Нет.

Эрика спешно мотает головой. Врет, конечно же.

— Или мало того, что я разрешил тебе навещать девочек в подвале? Сомневаюсь, что ты как следует познакомилась со всеми. Я предлагал тебе подлатать Бетти, но она так и стоит с трещиной на лице. Разве так обращаются с подругами, Эрика?

Сказать ей нечего. Его маленькая богиня лишь опускает взгляд и с досадой покусывает дрожащую нижнюю губу. Сколько она от него скрывает? Как давно планирует сбежать? Черт побери, он ведь надеялся, что хотя бы она — его чудесная Эрика — будет идеальной. Но Уильям помнит ее постыдные стоны; помнит, как она податливо прогибалась в пояснице в ответ на его прикосновения. Помнит обо всем, что делало ее до боли похожей на его мать.

На языке чувствуется отчетливый привкус горечи. Эрика ни капли не похожа на Ребекку. Ни капли.

— Я не умею работать с воском, — произносит она пристыженно, в глаза ему так и не смотрит. Ты боишься, милая? Почему, черт побери, ты до сих пор боишься? — И она и так выглядит прекрасно.

Одна ложь за другой, будто Эрика держит его за круглого дурака. Неужели он хоть немного похож на ее глуповатых приятелей из Лейка? Тех самых, что закончили жизнь в его подвале. Где-то там, в одной из коробок до сих пор лежит деревянная шкатулка с забальзамированными на память глазами Патрика. Так ведь его звали? Этого идиота, решившего, будто имеет право распускать руки в сторону Эрики. Будто имеет право смотреть на нее.

Уильям единственный, кто может себе это позволить. И Эрика, неважно, лгунья или нет, принадлежит лишь ему одному. И сколько бы она ни вглядывалась вдаль, как бы ни ждала спасения от принца на белом коне, в ее жизни есть лишь чудовище — и пусть сама решает, благородный дракон Уильям или кровожадная лесная тварь.

— Зачем ты врешь, милая? — горячо шепчет он, убирая за ухо прядь темных волос.

— Я не...

— Нет, милая, ты врешь. Сколько раз за последние две недели ты планировала побег? — Уильям гладит ее по волосам и улыбается, а на лице Эрики все явственнее проступает страх — искренний, настоящий.

Так она смотрела на него в первые месяца, сверкая голубыми глазами сквозь толстые прутья железной клетки. Быть может, стоит отправить ее обратно для профилактики. Только он знает, что это не поможет. Малышка снова станет послушной и ласковой, но будет украдкой поглядывать на простирающуюся за окном дорогу. Мечтать, что однажды уйдет по ней из этого дома.

Все женщины, в концов, одинаковы. Разве мать его этому не научила?

— Что ты хочешь там увидеть? Ждешь, что за твоей Лесли кто-нибудь вернется?

— Она никому не говорила, что приедет сюда, — теперь шепчет и Эрика, крепко обхватывает его запястье длинными, изящными пальцами. — Я знаю ее как облупленную, наверняка поехала под надуманным предлогом.

— Удивительно, как много ты знаешь о ней, милая. — Улыбка Уильяма превращается в хищный оскал. — Не хочу даже спрашивать откуда. Неужели так сложно было прислушаться ко мне? Просто не смотреть в эти проклятые окна, боже мой. Я ведь верил в тебя, Эрика. Ты — сошедшая с небес богиня и не должна уподобляться глупым подделкам. Ты особенная, понимаешь?

Напуганная до чертиков, она лишь кивает, старается держать хорошую мину при плохой игре, но Уильям не верит ей ни на мгновение. Даже воздух вокруг пропитан ложью и злостью, и с этого пути уже не свернуть. Почему, Эрика? Но она не может прочесть в его взгляде этот вопрос. Не может ничего и лишь трясется, все глубже вжимаясь в кресло. Хочешь стать маленькой, милая? Думаешь, тогда я тебя на найду? Думаешь, не замечу твои полные надежды взгляды?

Глупышка.

Губы ее на вкус обманчиво-сладкие, липкие от блеска, но Эрика послушно, податливо приоткрывает рот, позволяя целовать ее так, как ему хочется — легко, невесомо или глубоко и страстно, легко покусывая нижнюю губу. Целовать ее хочется вечно, но еще сильнее хочется покончить с этим спектаклем. Они оба знают, для чего Уильям пригласил свою маленькую богиню в мастерскую. И наверняка она поняла все еще в то мгновение, когда он взял ее за руку и повел за собой.

А глаза ее блестят в тусклом свете потолочных ламп, сверкают страхом пополам с любопытством и решимостью. Чего ждет от него малышка Эрика? Приказа спрятаться в клетке на ближайшие пару дней? Нет, такие наказания давно уже в прошлом. Этими бесконечными взглядами, желанием оставить его одного — оставить точно как оставила его мать — она заслужила кое-что получше.

Никогда Уильям не хотел делать ей больно. Разве что совсем чуть-чуть, в качестве профилактики, но времена меняются. Он смотрит на нее с внимательностью и решимостью хищника, загнавшего в угол дрожащую лань, и Эрика с трудом улыбается в ответ. За эти месяцы она тоже научилась чувствовать малейшие перемены в его настроении, запомнила все его привычки и точно знает, когда он не в духе.

Сегодня Уильям просто в ярости.

Нож идеально лежит в руке, длинное лезвие с изогнутым концом поблескивает на свету, отражается в широко раскрытых глазах Эрики. Да, милая, это мой тебе подарок. Особенный, и его ты не забудешь никогда. Только принимать она его не собирается — судорожно отодвигается подальше вместе с креслом, скрипит ножками по кафельному полу и мотает головой.

— Что ты делаешь? — свистящим шепотом произносит Эрика, прижимая ладони к груди — длинные пальцы утопают в складках и кружевах, словно она вознамерилась достать оттуда щит. От меня не спастись, милая.

— Хочу доказать тебе, что я — единственный, на кого ты можешь смотреть, Эрика, — улыбка Уильяма напоминает жуткий оскал, хотя он искренне старается быть ласковым. Проводит обратной стороной лезвия по ее щеке, склоняется ниже и оставляет короткий поцелуй на скуле, в уголке глаза и на лбу. — Не думала же ты, что можешь бесконечно пялиться куда попало.

Злость пробивается наружу, как бы он ни старался. Ласковые прикосновения сменяются грубоватыми и резкими, на щеке Эрики выступает кровь от мелкого пореза, и она шумно сглатывает, старается отстраниться и разве что не раствориться в кресле. Тебе некуда прятаться, милая. Уильям притягивает ее поближе за ворот платья и смотрит лишь в ее небесно-голубые глаза. Такие красивые. Завораживающие. Удивительные.

Он готов смотреть в них вечно, и если ради этого придется причинить боль маленькой богине, так тому и быть. Малышка заслужила немного страданий. Ее голубые глаза станут настоящим украшением его коллекции, а Эрика — ослепшая и кроткая — наконец перестанет артачиться. Кем она будет без него? Всего лишь слепой девчонкой. С ним же она навсегда останется богиней.

Его удивительной Эрикой. Идеальной женщиной, какую нужно лишь немного доработать, и воск им для этого не понадобится.

— Пожалуйста, Уильям, — еле слышно говорит она и хватает его за запястья в попытках отвести лезвие подальше от лица. — Я же хорошо себя вела! Ты просто придумал себе черт знает что...

— Я видел тебя, милая. Столько раз, что уже и сам устал считать.

Иногда боги требуют решимости и твердости. Иногда к ним не стоит проявлять жалость, как бы они ни просили об обратном. Сердце сжимается и ноет, когда с тонких, искусанных губ Эрики срываются мольбы, когда из прекрасных голубых глаз брызжут слезы, когда она захлебывается рыданиями и просит остановиться. Но взгляд Уильяма не меняется ни на мгновение — в отвратительно-желтых глазах застыли решимость, жестокость и ярость.

Никуда тебе не убежать, Эрика, сколько ни смотри в окно. Кроме меня, у тебя никого нет. И никогда не будет.

Только надавить на нож, успокоив Эрику и прижав лезвие к ее нижнему веку, Уильям не успевает. Выдыхает шумно и хрипло и едва не сгибается пополам от пронзившей грудную клетку боли. Черт. Плотный свитер мокнет и тяжелеет от крови, от криков Эрики звенит в ушах, но Уильям не замечает ничего вокруг — лишь касается торчащей из груди рукояти ножа, проводит пальцами по мокрой ткани и несколько долгих мгновений разглядывает блестящую на коже кровь. Его кровь.

Крупными каплями та срывается вниз, показывая, каков на самом деле цвет предательства — красный, точно как в прошлый раз, когда Уильям с силой всаживал ножницы в глаз поганого Дилана Скотта. И Эрика — она ничуть не лучше его продажной матери, все это время малышка лишь притворялась. Пользовалась его любовью. Он бросает на нее полный злобы,отчаяния и непонимания взгляд. Почему, милая? Почему, после всего, что я для тебя сделал? После того, как я отдал тебе всю свою любовь? Руками Уильям невольно тянется к ее лебединой шее — шее, которую стоило бы переломить пополам.

Но теперь и его руки трясутся. Не от страха, от слабости, и он лишь пошатывается, из последних сил цепляясь за подлокотники кресла.

Вот, значит, как это бывает? Вот что они чувствуют? Все эти бесполезные подделки, придурки вроде Дилана, его проклятая мать. Не просто боль, а разверзнувшуюся в душе пропасть — такую же, как уродливая дыра в груди. Твою мать, не этого ему хотелось. Почему его маленькая богиня просто не послушалась? Из всех людей он доверял лишь ей. Уильям жалок в своих попытках схватить ее за длинные волосы или подол платья. Он даже этого не может, лишь кашляет кровью.

Эрика вскакивает с кресла и подбегает к нему, хватает за плечи и что-то бормочет, но ее голос доносится до него будто издалека. Такой была ее любовь? Бессмысленной, жестокой и лживой. Дышать становится все труднее, мастерская расплывается перед глазами и превращается в невнятное пятно, и Уильям впервые вспоминает всю свою жизнь: от постыдных лет, проведенных с матерью-шлюхой под одной крышей, и нападок в школе до теплых дней с Эрикой. С его любимой Эрикой, которая вонзила нож ему в сердце.

В сердце, которое он готов был отдать ей. Может быть, вырезать и принести на блюдечке, когда она докажет свою верность. Он стискивает рукоять ножа и тянет на себя, завывая от боли, как раненый пес. Чертовой железке не место в его груди.

— Уильям! — сквозь слезы кричит Эрика, но какая разница? Так она и мельтешит перед носом, словно еще хоть что-то можно исправить. — Прости, господи! Я не хотела, просто... Пожалуйста, сядь! Я... Я вызову скорую! Что-нибудь!

Найдет его телефон и позвонит в службу спасения? С губ срывается короткий смешок — но и тот отзывается болью за грудиной. Никакая скорая его уже не спасет. Да и не доедет сюда никто минут за десять. До ближайшего городка полтора часа пути.

Мать твою, милая, ты могла бы просто держать руки при себе. Я же гораздо ценнее твоих чудесных глаз, не так ли? Но задать этот вопрос у него язык не поворачивается. Силенок не хватит.

— За что, Эрика? — Осев на пол, прислонившись к стене, Уильям все-таки тянет богиню на себя за подол платья — пусть посмотрит на него в последний раз. Пусть поймет, что натворила. Теперь ее чертовы голубые глаза слишком уж к нему близко. Ее кожа, ее дыхание — все вдруг кажется невероятно горячим.

Потому что сам он все холоднее и холоднее. Жизнь выплескивается из него сгустками крови — растекается по полу, пачкает платье Эрики, ее лакированные туфли и забивается в щели между плитками. Вот и все, что останется от Уильяма — первого, кому удалось прикоснуться к богине, подчинить ее, но так и не удалось завоевать ее любовь. Правда же? Лгунья, лгунья, лгунья, ты просто притворялась все это время.

— Я не хотела, — повторяет она тупо, как болванчик. Качает головой. Ревет белугой и зажимает рану у него на груди руками, — этими чудесными руками настоящей куклы — будто это поможет. — Пожалуйста, Уильям! Где твой телефон? Врачи все исправят!

Черт побери, он заслужил прожить с ней долгую и счастливую жизнь, а не сдохнуть в подвале у черта на куличках. Но сознание путается, перед глазами все расплывается — даже идеальное лицо Эрики с мелкими порезами на правой щеке. Богиня променяла свои восхитительные глаза на его жизнь. Вот чего он на самом деле стоит — ее глаз.

Больше ничего.

— Я люблю тебя, Эрика, — хрипит он и касается ее губ в последний раз, едва ощутимо. На бледном лице богини отпечатывается кровь.

Хоть так он стал к ней ближе. Слижи ее, Эрика. Я хочу стать твоей частью. Но ни слова Уильям больше не произносит, его дыхание затихает навсегда, а перед глазами не остается ничего, кроме сплошной непроглядной черноты.

***

Эрика Торндайк льет слезы над бездыханным телом Уильяма еще несколько мгновений. Испуганная, бросается в мастерскую и роется в бесконечных коробочках и баночках, едва не поскальзывается на застывшей луже парафина. Господи, как она могла так с ним поступить? Обшаривает карманы Уильяма, спешно поднимается в его спальню на втором этаже, но телефона нигде нет.

Слезы бегут по щекам нескончаемым потоком, руки дрожат, а перед глазами стоит его побелевшее, изуродованное сожалениями лицо. Он любил ее! И Эрика полюбила его в ответ, но отплатила за свою любовь глупостью — кто просил ее тянуться за ножом?

Он собирался вырезать тебе глаза, Эрика. Убить тебя. Ты просто спасала себя. Разве мы не говорили об этом? Рано или поздно один из вас взялся бы за нож. Радуйся, что была первой.

Но Эрика не радуется. Со злостью сшибает все на своем пути и спускается обратно в мастерскую. Проглатывает желание лечь рядом и обнять Уильяма, прижать его к себе и покрыть поцелуями его побледневшие щеки. Вместо этого проверяет пульс, прислушивается к дыханию и вновь захлебывается слезами. Нет. Пожалуйста, не уходи. Останься, забери глаза и все что захочешь, только не бросай меня.

Но Уильям никогда уже ей не ответит. Никогда не посмотрит на нее пронзительно-желтыми глазами и не улыбнется, не назовет ее милой. Господи, что же она наделала?

Ты убила его, Эрика. А теперь уходи отсюда, возьми его машину и доберись до города. В полиции будут рады узнать, что ты жива-здорова.

Только никуда уходить она не собирается. Эрика широко открывает двери мастерской и тащит тело Уильяма дальше. Где-то там он хранит десятки, если не сотни химикатов — те самые, которыми обычно обрабатывал девочек. И фунты парафина.

Эрика не умеет работать с воском, но она уверена — из Уильяма получится отличная фигура. Чудесная. И его, пусть и такого, она никогда не оставит. Здесь, на краю света, в настоящей глуши, их никто не найдет.

— Правда же, Уильям? — спрашивает она с любовью, поглаживая его по лицу. Уродливое пятно на светлом свитере ее уже не смущает. Высохли слезы, охрип голос, но какая разница? — Обещаю, мы будем счастливы, как ты и хотел.

Эрика не умеет работать с воском, но будет стараться изо всех сил. Ведь она тоже любит Уильяма — так, как он сам научил ее любить.