Кукловод

Шестнадцать лет назад.

Да где носит этого маленького засранца? Ребекка Колетт мрачным взглядом обводит полупустую гостиную: под диваном горой свалены пластиковые упаковки из-под готовой еды вперемежку с бумажными салфетками, а ведь паршивец должен был выбросить все еще утром. Шагнув к дверям, она едва не спотыкается о небольшую картонную коробку, набитую использованными резинками. Да черт бы его побрал!

— Билл! — кричит Ребекка с первого этажа, уверенная, что сын прячется в чулане у ванной — в его любимом месте, куда клиенты заглядывают редко. Честно говоря, она и не позволяет им подниматься на второй этаж. Их территория внизу, за остальное нужно прилично доплатить. — Билл, тащи сюда свою мелкую задницу!

Но мальчишка либо сидит тише воды ниже травы, либо снова вышел из дома без разрешения. И тянет же его возиться то с какими-то бездомными тварями на заднем дворе, то отвечать на глупые вопросы соседей. И что, если любопытная миссис Эвергрин так и не узнает, кого Ребекка водит к себе вечерами? Старуха не развалится, а вот Билл может и лишнего сболтнуть. Большинство соседей по Шестой улице уверены, что Ребекка попросту часто меняет любовников, а не трахается с ними за деньги. А если прознают, то не видать ей не только денег и дома — еще и свободы. Кто-нибудь обязательно донесет шерифу Хэдли, а тот ради выслуги может и окружным сболтнуть. Черт бы их всех побрал.

О том, что при таком раскладе Билла заберет социальная служба, Ребекка даже не задумывается. Великое дело. Этого лягушонка она и рожать-то не собиралась, просто когда узнала о беременности, аборт делать было уже поздно, да и денег не было. Отец его, ублюдок последний, был самым несносным клиентом — позволял себе лишнего, распускал руки, разве что волосы ей не повырывал в тот вечер. Подать бы на алименты на этого хмыря, только он, видите ли, иностранец и не обязан подчиняться законам Штатов. Тьфу, два сапога пара.

Потому-то мальчишка и носит фамилию О'Брайен, не хватало еще, чтобы шкет хоть какое-то отношение имел к ее настоящей семье. Хотела бы Ребекка сказать, что происходит из древнего французского рода, но ее маманя просто вовремя подсуетилась и вышла замуж за богатого француза, а когда дочь не поступила в колледж, они дружно задрали носы и сказали, что крутиться она может как хочет. Вот Ребекка и крутится. К счастью, на сына тоже платят пару пособий. Хоть какая-то польза от мелкого засранца.

— Билл! — крик сотрясает гостиную и весь первый этаж в третий раз, и мальчишка наконец выглядывает из кухни.

Вид у него виноватый, не стриженные светлые волосы растрепаны и торчат во все стороны, растянутая футболка — когда-то ее купили на гаражной распродаже — заляпана жиром и пылью, а в руках он сжимает метлу. Ручка уже несколько лет как надломлена, а купить новую все руки не доходят. Ребекка смотрит на сына с явной злостью во взгляде, скрестив руки на груди.

— Ну и что это? Битый час тебя зову, а ты там с метлой ковыряешься? Какого черта, Билл?

Назвала она его Уильямом, может, хоть так мальчишка казался бы приличным, — Уильям О'Брайен, почти англичанин — а потом выяснилось, что это один в один имя какого-то их местного деятеля. И то ли ненавидели его на родине, то ли он был предателем, но ассоциации те еще. В подробности Ребекка не вдавалась, и с тех пор зовет сына только Биллом. Да и не заслужил он имени поинтереснее.

Билл — обычный мальчишка с Шестой улицы, ничего особенного. Только волосы белоснежные, словно он посыпает их тальком каждый божий день. Пару раз одноклассники заливали их краской, и Билл возвращался домой заплаканным и грязным, зачастую еще и с синяками. Слабак.

— Ты же просила меня убраться на кухне, мам, — лопочет он тихо, как девчонка. Девять лет, а все такой же сопляк — и стычки с одноклассниками его не закаляют. Из такого никогда не вырастет настоящий мужчина.

— Я просила тебя убраться везде! — Ребекка хватает сына за ухо и тащит поближе к дивану, давит на затылок и заставляет взглянуть на царящий внизу бардак. — А это что такое, а? Ты хоть что-то можешь нормально сделать? У нас минут десять от силы осталось!

Старенькие часы в гостиной, доставшиеся им от предыдущих владельцев дома, показывают половину десятого, а в девять сорок должен подойти клиент. Здоровенный толстосум, ну отличный денежный мешок, и не приведи господь он увидит, что творится у Ребекки дома. Или того хуже — увидит мальчишку. Да от такого и у обычного мужика что хочешь опадет, а уж у такого, какой решил снять шлюху на ее территории тайком от жены, и подавно. Все должно быть идеально, иначе денежек ей не видать как своих ушей.

Билл тихо шипит от боли, но, к его чести, не хнычет и не возмущается. Стискивает зубы и выгребает мусор из-под дивана. Кое-как вырвавшись из цепкой хватки матери, убегает обратно на кухню и возвращается с большим мусорным мешком. Вот может же, если захочет. Он послушно сгребает руками и бумажные платки, и упаковку презервативов, и остатки еды. Оборачивается лишь пару раз, испуганно взглянув на Ребекку, но ни на мгновение не останавливается.

Так и бросив мальчишку убирать гостиную, она спешно поправляет неприлично короткое платье и ерошит пальцами собранные в хвост темные волосы. Ну вот, совсем другое дело. Легкая небрежность не помешает — идеала от нее все равно никто не ждет, а так хоть какая-никакая свежесть в образе появилась. Не помешало бы макияж поярче, но кто станет смотреть на ее лицо? Видала она этого мужика, такой уткнется в сиськи, подергается минуту-другую, а потом всю ночь будет болтать, как тяжело ему живется.

Тяжело — жуть, даже денег на проституток хватает. Улыбнувшись собственному отражению в засиженном мухами зеркале, Ребакка оборачивается к Биллу, и улыбка сползает с ее лица, как мороженое с рожка под палящим солнцем. Плотный черный мешок едва ли не выше мальчишки, но тот силится затолкать его на кухню, не сбив по пути настольную лампу или не споткнувшись об оставшуюся валяться на полу метлу. Ну давай, хоть что-то ты должен сделать как положено.

— Шевелись давай, через пять минут тебя тут быть не должно.

— Можно мне?.. — Из-за огромного мешка Билла толком не слышно, но она и так знает, о чем сын хочет спросить. Каждый раз он задает один и тот же вопрос: можно ли ему куда-нибудь уйти.

Погулять, посидеть у миссис Эвергрин, которая подкармливает его покупными яблочными пирогами пару раз в неделю, да хоть дойти до школы и проветриться на площадке. Но ответ остается неизменным: нельзя. Нельзя, пока Билл не научится держать язык за зубами и не поймет, что от благополучия матери зависит и его собственное.

— Нет, Билл. Залезешь в кладовку на втором этаже, посидишь там до утра. Можешь выйти в ванную или посмотреть на дорогу из окна в коридоре, но не смей спускаться, понял? Если он хоть краем глаза тебя увидит, я тебе голову оторву и закопаю на заднем дворе. Ясно?

Билл наконец скидывает мешок на кухне и тянется к ведущей на задний двор стеклянной двери, чтобы выставить мусор или даже донести его до бака, пока еще можно, но в холле оживает дверной звонок. Назойливый, резкий звук режет слух. Ребекка оглядывается на часы: приперся на пять минут раньше, а ведь она была вовсе не против опоздания. Черт, черт, черт!

— Так, бросай этот блядский мусор и бегом на второй этаж. — Ребекка хватает сына за руку и силком вытаскивает из кухни, буквально пинает в сторону лестницы. — И чтобы ни звука. Тебя здесь нет.

Мальчишка испуганно кивает, а в его желтоватых глазах стоят слезы. Ну пусть еще расплачется прямо здесь, как девчонка, пока она зарабатывает деньги в том числе и на его жизнь! Неблагодарный засранец. И все-таки Билл послушно бежит по лестнице наверх, и лишь когда его шаги окончательно стихают, а на втором этаже хлопает дверь кладовки, Ребекка выдыхает с облегчением.

Когда ему уже исполнится двенадцать, чтобы он устроился хоть на какую-то работу? Пусть хоть скаутское печенье с девчонками продает, лишь бы приносил домой пару долларов в месяц и не был обузой. Но Билл наверняка и этого не сможет. Как соседские мальчишки постарше, он будет бесцельно болтаться по району, а то и пойдет по стопам отца и сам начнет влезать в драки и задирать девчонок еще в детстве. Или что похуже.

Отбросив в сторону мысли о сыне, Ребекка открывает дверь и ослепительно улыбается стоящему за порогом мужчине. В шерстяном костюме, в идеально выглаженной рубашке — он выглядит так, будто заглянул сюда по ошибке. И не только в их дом, но и в город, где никто отродясь не носил костюмы просто так, не по случаю похорон, например. И пахнет от него не дешевым одеколоном из Уолмарта, а дорогим парфюмом. Неужели он не мог снять для себя кого-то поприличнее? Ребекке дорогого стоит не фыркнуть вслух.

— Привет, красавчик, — заискивающе произносит она, когда пропускает мужчину в дом. — Сразу к делу или предпочитаешь немного поболтать?

До чего уже тошнит от этих шаблонных фразочек, один черт они ни к чему не ведут. Но улыбка с лица Ребекки не сходит ни на секунду. Красавчик перед ней или нет, любит он грязные словечки или предпочитает молча трахаться, совать мятые купюры ей в руки и тихо уходить — плевать на это, пока он держит рот на замке и платит столько, сколько она просит. И этот мужик не исключение. Как его зовут-то? То ли Джек, то ли Джеймс. Начхать.

Лишь бы Билл сидел тихо и не вылезал. Помалкивал, как она его и просила.

Когда с первого этажа доносится до боли знакомый скрип старого дивана и деланные стоны матери, Билл покрепче вжимается спиной в стену темной, пыльной кладовки. Ему хочется стать настолько маленьким, чтобы протиснуться сквозь вентиляцию и вылететь наружу, подобно пылинке. Но сидит он тут далеко не в первый раз и знает, что его удел — молча перебирать пальцами по корпусу сломанного пылесоса, пересчитывать банки из-под чистящего средства или про себя считать до тысячи.

Иногда приходится считать несколько раз. Билл сбивается, когда мать вскрикивает особенно громко, и вздрагивает всем телом. Первое время он даже бегал на первый этаж проверять, все ли с ней в порядке. Однажды она огрела его метлой по голове и по спине за такой фокус — выпроводила из дома мужчину, а потом отхлестала Билла палкой и велела больше никогда не показываться на глаза ее любовникам. Мальчишки в школе говорят, что это называется иначе, а старшие так и вовсе обзывают маму шлюхой и ржут как кони. Ничего хорошего в этом слове нет, хотя пока Билл и не знает, что оно значит.

Скрип становится громче, мамин голос — выше. Билл затыкает уши, чтобы не слышать шлепки и мужской голос, который тоже отчего-то называет маму совсем не добрыми словами. Интересно, сильно она разозлится за то, что он мусор не успел вынести? Наверняка в очередной раз отправит его в кладовку, только что толку, если он и так постоянно тут отсиживается. А может, возьмется за метлу. Сломает окончательно, и тогда они наконец купят новую.

Лишь бы не заставила снова сидеть в спальне на первом этаже. Билл с ужасом вспоминает, как в один из дней не успел вовремя скрыться с глаз долой и мама спрятала его под кровать у себя в комнате. Противный запах пота, хриплое дыхание незнакомого мужчины и стоны матери он запомнил надолго. И дурацкий скрип кровати. Прямо как сейчас.

Но Билл знает, что просиживать штаны в кладовке куда лучше, и даже в коридор старается не выглядывать. Билл — послушный мальчик, но мама не хочет обращать на него внимание. Может быть, нужно лишь еще немного постараться. Совсем чуть-чуть. И тогда она улыбнется и ему — тепло и довольно, как улыбается, когда разговаривает с мужчинами по телефону.

Может быть. Вера в сердце угасает с каждым новым стоном на первом этаже.