Шесть дней после
Порядка десяти лет прошло с того самого знаменательного дня, когда человечество впервые задумалось об удобстве доставки продуктов питания. Особенно значимым это событие стало для таких, как я: людей, чьи жизни могли быть разрушены одной лишь неудачной фотографией сердечной фанатки, но Одетту Барна это не волновало от слова «Поверни налево, там круглосуточный. Жуть как сухариков хочется».
К сухарикам быстро добавилось дешёвое вино, сыр, не первой свежести овощи. Она так хорошо ориентировалась среди немногочисленных стеллажей, что, пока я пытался сообразить, в какую сторону мне идти, уже шла обратно с чем-то таким, о существовании чего я и не подозревал.
Ловко жонглируя помидорами, Одетта протиснулась между мной и полкой с алкоголем. Она была довольно близко. Неприлично близко. Следовало сделать шаг назад, уступить ей место, но я замер, слегка качнувшись вперёд.
Вышло совсем не так, как я планировал. Одетта вдруг резко села на корточки, пытаясь дотянуться до чего-то на нижней полке, а я оступился и чуть не уронил себя, а заодно и весь алкогольный ассортимент этого магазина.
Одетта тут же обернулась и подняла голову:
— Ты в порядке?
Я пытался удержать шатающийся стеллаж обеими руками, думая о том, как глупо и несуразно выгляжу в этом «месте для нормальных людей».
— Что выбираешь? Тебе ещё долго?
— Годы идут, Прескотт, а ты всё по-прежнему ноешь в магазине, — она церемонно закатила глаза и резко встала. Бутылка с вином, которую она держала в руках, касалась нас обоих одновременно. Мы были ужасно близко.
Я сглотнул, опустив подбородок. Раз, два, три. Все родинки были на месте. И маленький, едва заметный шрам на лбу у линии волос.
В пустом маленьком магазине играл Pink Floyd. Воняло сыростью. Когда Одетта отвела взгляд, над входом прозвенел колокольчик.
— Что ты делаешь? — Одетта вопросительно выгнула левую бровь, вручая мне набитую продуктами пластмассовую корзину.
Я кивнул в сторону компании только что зашедших девушек, указательным пальцем поправив солнцезащитные очки. Одетта непонимающе заозиралась. Озарение снизошло на неё вместе с тем, как одна из них достала телефон.
Барна пнула меня локтем в плечо и ухмыльнулась:
— Ты погляди, какой важный.
Вспышка.
— Ты закончила?
Одетта задумчиво заглянула в до краёв набитую корзинку и пожала плечами. Я схватил её за руку и потащил к кассе, предупреждая неуверенные шаги воздыхательниц в нашу сторону.
— Пачку парламента, — попросила девушка, вырывая свой локоть из моей цепкой хватки.
— И презервативы.
— Разбежался, — фыркнула она, запихивая в пакет продукты.
— Размечталась, — ответил, прикладывая кредитку к терминалу.
— Сколько-сколько?
Я и не первой свежести кассир вопросительно переглянулись. Одетта недовольно прищурилась, оценивающе покрутив в руках консервную банку с ананасами, а затем так же поразительно громко запричитала:
— Пятнадцать баксов? Грабёж, там было написано восемь!
— Од... что ты делаешь? — я в изумлении замер, наблюдая за тем, как она начинает выкладывать содержимое пакета обратно.
— В жопу себе засуньте свои ананасы!
Я перехватил консервы из её рук прежде, чем она швырнула их кассиру в лицо. — Успокойся, я уже всё оплатил. — Не нужно было объяснять, до чего же странным мне казалась её реакция на такую незначительную сумму. Порой я не замечал списанные со счетов сотни тысяч долларов, а чек из магазина в последний раз видел примерно... примерно три года тому назад.
Когда я понял, куда меня притащили, было поздно. В одной руке я уже держал пакет с персиками, другой цепляясь за край одежды девушки, которая бешенным галопом неслась вперёд, ускользая от меня среди обезумевшей толпы потребителей с достатком ниже или около среднего.
Пахло неприятно. Да и внешний вид не совсем соответствовал моим представлениям о том, как должны выглядеть продукты питания. Все вокруг только и делали, что трогали фрукты, овощи. Помидор, который Одетта решила надкусить, чтобы попробовать, ещё минуту назад держал в руках старик.
Дети прыгали под ногами у родителей. Некоторые орали, катаясь по земле в луже с... чем бы эта лужа не была. Я правда был уверен в том, что мой личный ад — овощной рынок по субботам. Как потом сказала Барна: «Скажи спасибо, что на рыбный не пошли».
— Одетта, — зашипел ей в ухо, прилипнув к девушке со спины. Отдаляться больше чем на пару дюймов было страшно. Казалось, если она оставит меня, я так и умру здесь без шансов выбраться на волю.
Одетта отмахнулась от меня, как от назойливой мухи, грудью перевалившись через прилавок с овощами, перекрикивая гул толпы:
— А это почём? — взяла в руки немытый огурец. Понюхала, надкусила. Я чувствовал, как медленно схожу с ума.
— По два с половиной за фунт, — улыбнулся старик.
— Сколько? Отдавай за два, — требовательно зашипела Барна, швыряя огурец обратно.
Продавец нахмурился, замотав головой. — Не пойдёт.
Я снова дёрнул девушку за край одежды, умоляюще прошептав: — Хоть за десять тысяч, бери и уходим.
— Отвали, — заворчала, параллельно тиская помидоры. — За два или уйду к конкурентам через дорогу!
— С козырей зашла, чертовка, — немного обиженно, немного с восхищением заворчал мужик, потихоньку фасуя овощи в пакет.
— А то, — довольно улыбнулась Одетта. — Учись, Перес, как нужно уметь торговаться. Учись, пока я жива! Дай четыре бакса.
Ведомый надеждой на то, что скоро всё это закончится, я с довольным выражением лица сунул руку в карман, извлекая наружу пятидесятидолларовую купюру.
Продавец окинул меня недоверчивым взглядом, покрутил в руках мятую бумажку, понюхал, присмотрелся со всех сторон, а затем с отчаянным вздохом полез к себе в маленькую, подпоясывающую пухлое пузо сумочку, по монетам отсчитывая сдачу...
Я не признался ей, когда мы зашли внутрь, что один из семейных загородных особняков семьи Перес, в котором мы с Одеттой когда-то жили, пустовал с того самого дня, как мы расстались.
Всё, к чему в этой жизни прикасалась Одетта Барна, вызывало смертельную воронку воспоминаний. Я не придумал ничего лучше, как бросить не только её, но и все вещи, что нас связывали.
Щёлкнув выключателем в коридоре, я приготовился к худшему: её, нашим вещам, фотографиям, заплесневелой кружке недопитого чая, оставшейся из того утра, которым мы расстались.
Но всё оказалось куда менее драматично. Здесь явно побывала уборщица, и явно не один раз. Мебель была застлана тканью. Открытые столешницы покрылись пылью, но ей явно было не больше пары месяцев. Дом выглядел пуст и безжизненным.
Мы посмотрели на ту фотографию одновременно. Я тут же отвернулся, а Одетта задержала взгляд.
— Я...
— Нет. Мы не будем говорить про него.
Она развернулась ко мне. Коротышка, макушкой едва достигающая основания моей шеи. Грязные тёмные волосы. Впалые щёки. Родинка. Одна. Две. Три.
— Я хотела сказать, что мне нужно принять душ, — прошелестел безжизненный голос. — А потом мы поговорим как взрослые люди.
— Кто из нас в роли взрослого?
Она слабо улыбнулась, пожав хрупкими плечами:
— Поговорим как дети, притворяющиеся взрослыми, Прескотт.
***
«Просто нарежь и закинь в кипящую воду», — скомандовала и убежала в душ, оставив меня одного наедине с кухонной утварью, с которой я никак не взаимодействовал порядка трех лет.
Я замер напротив плиты, уперев руки в бока и грустно вздохнув. Моё инженерное образование надменно захихикало, наблюдая за тугими попытками разжечь газовую плиту. Дом строили ещё в начале двухтысячных, когда родители переехали из Италии в США на постоянное место жительство.
— Такому в Гарварде не учат?
Я дёрнулся и схватился за сердце, роняя спичку на пол.
Одетта замерла в проходе, обёрнутая в белое махровое полотенце. Одной рукой она задорно ерошила влажные, каштановые волосы, другой сжимая маленький кусочек кружевной ткани. Трусики.
У меня всё напряглось от представшей моему взору картины, и я резко отвернулся, быстро смаргивая неожиданный прилив крови к лицу.
— Тут ещё остались мои вещи, — сообщила, прокрутив красное кружево на указательном пальчике. — Здесь вообще что ли никого не было после твоего отъезда?
Я почувствовал тепло её тела за спиной, сжимая в руках спичечный коробок.
— Ой, — Одетта виновато пискнула, поднимая упавшее на пол полотенце. Что-то в её взгляде изменилось за последние полчаса. Она казалась более расслабленной, умиротворённой. — Извини.
Коробок глухо ударился о пыльный кафель, а я так и замер, больше не в силах отвести от неё взгляд. Всё тот же впалый живот, немного округлые, но по-прежнему тощие бёдра. Маленькая, упругая грудь и... Я как раз был где-то между её бёдер, когда девушка снова замоталась в махровую тряпку и качнула головой:
— Расслабься.
Одетта многозначительно кивнула в область моей трещащей по швам ширинки.
Мне нужно было сосредоточиться на... Господи, на чём мне нужно было сосредоточиться? Вся моя холёная выдержка дала сбой, словно не было всех этих долгих, полных поисков способов выбросить её из своей головы лет.
Лиз: «Любимый, ты где?»
Я уставился в мобильник, устало потерев шею.
«Сегодня ночую в гостевом домике. Нужно помочь старому другу».
Одетта недовольно цокнула языком, лязгнув маленькой железной кастрюлей, наполненной водой и картошкой. Полотенце то и дело съезжало вниз, в конечном итоге, я больше не смог на это смотреть и принес ей одну из своих рубашек.
Честно говоря, стало только хуже. Бледные, впалые щёки порозовели от горячего душа и ароматного пара прямиком из шкварчащей сковородки.
— Не думала, что окажусь в этом доме снова.
Я стоял и не мог оторвать от неё взгляд, пока обнажённое запястье не привлекло моё внимание. Тоненькая, худенькая ручка, изуродованная сотнями проколов, порезов. Некоторые из них были совсем свежими, и мне снова пришлось вспомнить о том, что было: тогда, пять минут тому назад, сейчас.
— Не думал, что ты окажешься в нём при таких обстоятельствах.
— Это упрёк? — она искренне удивилась.
— Думаю, что да, ведь из нас двоих в убийстве подозревают тебя.
Словно в этом не было ничего такого, Барна пожала плечами:
— Знаешь, пока тебя не было, в чём меня только не обвиняли. Ты бы был в курсе, если бы ответил хоть на один мой звонок.
Мне нужно было перевести дух, умыться, напомнить себе о настоящей причине, по которой мы вновь оказались рядом.
Я вышел в коридор с вполне себе понятным намерением взять перекур, по несчастливой случайности останавливаясь возле слегка распахнутой в ванную комнату двери. Одетта забыла выключить свет, и я планировал расправиться с этим как можно скорее, лишь наполовину проникая в комнату, рукой нащупывая на стене выключатель.
Я привык к чистоте. Что-то привлекло моё внимание, что-то, что выбивалось из общей картины педантичного порядка, царившего в доме, и я сделал ещё один шаг внутрь, пока намётанный глаз не добрался до слегка накренившейся в бок крышки смывного бачка.
Я быстро поправил её, но вместо того, чтобы вернуться на своё прежнее место, она ещё больше съехала на бок, воскрешая в моей памяти день, который я бы хотел забыть навсегда.
На ней были изумительные дорогущие туфли. Я сидел на краю кровати, поправляя запонки, любуясь тем, как в попытках подыскать подходящий к вечеру наряд Одетта мельтешит по комнате в одном нижнем белье и на каблуках.
— Я так волнуюсь, — вздохнула она, замерев напротив зеркала. — А если им не понравится?
До прихода родителей оставалось двадцать минут и сорок семь секунд. Они были пунктуальными, Одетта взволнованной, а я — просто чертовски возбуждённым. Её худым, загоревшим ногам безумно шли мои три тысячи евро.
Одетта нахмурилась, втискиваясь в молочного цвета комбинацию, и я, не сводя с неё голодный взгляд, ответил:
— Ты безумно вкусно готовишь, кис-кис. Уверен, они будут в таком же восторге, как и я. А теперь иди сюда...
Я слегка привстал, чтобы заключить её в объятия, но та ловко извернулась, пнула меня локтем и показательно гордо вздёрнула вверх тоненький указательный пальчик:
— Только попробуй испортить мне причёску, Перес.
Я был на грани с тем, чтобы отменить сегодняшний ужин, представляя, сколько всего интересного мы могли бы сделать вместе. Высокий хвостик на макушке стал бы неплохим подспорьем для реализации моих фантазий.
— Только попробуй, — снова заворчала Одетта, но на этот раз менее строго, отступая в сторону лестницы. Мы двигались в унисон, вместе спускаясь вниз.
На кухне стоял чудесный аромат еды, которую мы вместе готовили с самого утра, в перерывах занимаясь любовью на кухонных столешницах, на полу...
Я посмотрел на красиво сервированный стол, затем снова на Одетту, достающую из духовки яблочный пирог. Её задница в свободном мини была последней каплей в море моей похоти. Теперь я планировал испортить ей не только причёску.
Она взвизгнула, когда я подошёл к ней со спины, сминая в руках тонкую талию, языком рисуя узоры на ещё загоревшей после поездки на юг Франции шее. Она изумительно пахла, она изумительно выглядела. Она была изумительной. Она была моей.
Я оглядывался назад, пытаясь понять, как прожил столько лет вдали от её глупых шуток, чудовищных и в тоже время великолепных выходок. Её безумство, её свобода наполняли, напитывали меня, словно живительная влага, словно до неё я был чертовски пустым.
Я уложил Одетту на стол, сметая на пол все тарелки. Она громко засмеялась, цепляясь руками за ещё целую фруктовую вазу:
— Пусти, Перес! Они же сейчас придут.
Я задрал короткое платье до пупка, одним резким движением раздвигая худые ноги в стороны.
— Ты забыла нижнее белье, — не без удовольствия прошептал я, садясь на стул.
Она пахла цитрусами и ванилью, а на вкус была сладкой, словно мёд. Я не стал церемониться, за неимением времени резко припадая губами к её промежности, языком проникая внутрь её тающего в моих руках тела.
Барна глухо застонала, и я крепче сжал пальцами её упругие ягодицы. Снова провёл языком, губами, заставляя её выгнуться в спине от удовольствия. Одной рукой она вцепилась в мои волосы, вдавливая моё лицо себе между ног.
Тягучая, горячая, сладкая смазка потекла по моим скулам, подбородку, и я улыбнулся тому, как стремительно и очень сильно она мокла от моих прикосновений. Моя маленькая, грязная девочка.
— Скотт, — умоляюще прошептала Одетта, когда я навис над ней сверху, рваным, нетерпеливым движением руки срывая с себя ремень.
Звонок в дверь.
— Блять, — глухо простонал ей в рот, навалившись сверху, весом своего тела вжимая её в стол. — Презервати...
— Не надо, — обвила ногами меня за талию, крепче прижимая к себе. — Пожалуйста, скорее.
Мы предохранялись, правда. В девяноста девяти процентах случаев, но этот один казался мне лучшим мгновением моей жизни. Я был полностью внутри неё. Я чувствовал её, чувствовал, как её тело дрожало от удовольствия на кончике моего члена.
— Сделай это, — простонала она за секунду до того, как дверь в дом открылась, а я до последней капли остался внутри её тела.
Барна обернулась на меня, в руках сжимая два бокала с красным, купленным на заправке вином. Я молча сделал несколько глотков, сморщившись от гадкого, кислого послевкусия, и уставился на сулившую мне плотный и сытный полночный ужин картошку.
Я опустил голову вниз, в руках сжимая наполовину пустую баночку с таблетками. Ксанакс. Сраный ксанакс. Она принимала его, чтобы успокоиться...
— Хотите ещё добавки? Гуляш или...
— Гуляш? — мама несколько раз попыталась повторить название блюда. Одетта мягко её поправила и навалила нам всем по целой тарелке.
— Очень вкусно, — довольно и сыто улыбнулся отец. — Никогда прежде не пробовал венгерскую кухню. А это?.. — он с интересом уставился на почти допитую нами бутылку чего-то очень сладкого и креплёного.
— Палинка — венгерский фруктовый бренди, — с гордостью сообщила нам Одетта.
— Из какого ты города, дорогая? Будапешт...
— Мишкольц, небольшой городок на реке Шайо.
— И давно ты живешь в Штатах?
Одетта задумчиво уставилась в потолок, подсчитывая.
— Двенадцать лет. Да, двенадцать.
— Поппи много нам о тебе рассказывала, — резко подобревший от литра палинки начал отец. — А вот Скотт, — недовольно на меня покосился. — По правде говоря, я думал, что он ге...
— Андрэа! — мама пнула его кулаком в плечо.
— Что? — он рассмеялся, потирая ушибленное место. — Он никогда нас ни с кем не знакомил.
Мама и я одновременно закатили глаза.
— Ох уж эти американцы, — махнул рукой папа, заговорщически зашептав в сторону Одетты: — Нам, европейцам, нужно держаться вместе, пока эти капиталисты не свели меня в могилу.
Барна довольно кивнула головой, под столом сжав мою ладонь, лежавшую на её коленке. — Выпьем за это?
Я поставил пузырёк с таблетками на кухонную столешницу.
— Откуда они здесь?
Загнанная в тупик Одетта уставилась на баночку, громко сглатывая.
— О чём ты?
— Откуда здесь эти таблетки?
— Наверно остались после того, как мы разъехались.
— Ты приняла их сейчас, пока была в душе? Это просроченное дерьмо?
Не знаю, что вызвало во мне удивление больше: что она сожрала их, или что думала, что я не пойму. Одетта молчала, а вода выливалась из кострюли, шипя на плите и брызгая на пол.
— Мне кажется сегодня разговора не получится. Я не буду говорить с тобой, пока ты под этим.
— Скотт, я выпила всего одну...
Эти же слова она произносила изо дня в день в последние пару месяцев наших отношений. Той же интонацией, с тем же наигранно невинным, ничего не понимающим взглядом. Я отпрянул в сторону прежде, чем кончики пальцев Одетты успели мазнуть меня по щеке. Это ведь была не она. Настоящая Одетта ненавидела меня.
Внутри меня всё сжалось от отвращения. От отвращения к самому себе, человеку, надежда которого посадила его на самолёт в Риме, надежда которого была слишком слаба для того, чтобы выстоять на пути первого препятствия.
Когда прошло двадцать минут с момента её отсутствия, я стал переживать. Обычно разговор с матерью для Одетты длился не больше пары секунд и всегда оканчивался одним и тем же: ей были нужны деньги.
— Пойду, проверю, как там у неё дела, — сообщил, вставая из-за стола.
В коридоре было тихо. На улице уже давно стемнело и шёл сильный дождь. Мой второй дом находился за пределами Сиэтла, и родители приняли решение переночевать у нас. Я думал о том, где они лягут, в приподнятом расположении духа поднимаясь на второй этаж.
Маленькая полоска света выглядывала из-под плотно прикрытой двери ванной комнаты. Я сделал шаг навстречу.
— Одетта?
Ответом мне стал гул ветра и грохот оконной рамы. Нехорошее предчувствие затмило сладкое послевкусие удачного первого знакомства, и я снова позвал её по имени. Когда ответа не последовало, мой медленный, слегка неуклюжий после выпитого шаг превратился в бег.
На секунду я замер. Картина, представшая перед моими глазами, казалась такой невероятной, такой статистически невозможной, что первой моей реакцией стало оцепенение. Я стоял, прижимая ладони к груди, глядя на бледное, безжизненное тело, распластавшееся на полу.
Её тело.
— Одетта...
В одной руке она сжимала телефон, а в другой — наполовину пустой пузырёк с таблетками. Я упал на колени рядом с ней, ладонями уткнувшись в колени, опустив голову. Она не дышала, и я не знал, что мне делать. Впервые в жизни я был так напуган. Я был обездвижен.
Ледяная рука слабо дёрнула меня за штанину, и я вздрогнул. Из горла вырвался всхлип, и я осознал, что он принадлежал мне. Меня трясло. Впервые в жизни меня так трясло — не от холода. Я думал, что потерял её. Одетта слегка приоткрыла налитые алым глаза и, едва шевеля языком, прошептала:
— Прости...
Я понятия не имел, что те таблетки остались в доме. Или же это был другой пузырёк, который она спрятала гораздо позже. Но вряд ли установка временного отрывка могла чем-то помочь.
— Завтра утром я свяжусь со своим адвокатом, — прокашлялся. — А сейчас мне нужно лечь спать.
Одетта непонимающе округлила большие глаза, отчего мне захотелось убить её ещё сильнее. Тень от горящего в гостиной камина игриво скользнула вдоль впалых скул, блёкло вспыхнула в блестящих от слёз глазах и осветила тёмные пятна на лице. Весь задор и очарования этого вечера рухнули в ноги нашей дешёвой актёрской игре.
— Я не убивала его, Скотт, — тихо прошептала она, скорее с вызовом, чем с сожалением.
— И таблетки ты не принимала? Ты всё ещё на героине?
— Я... — я увидел, как её язык стал поворачиваться, чтобы солгать, но она не стала.
— Ты ничего не помнишь, Одетта, — устало потёр лоб, нос, глаза.
— Но я не убийца! — со злостью швырнула на пол деревянную лопаточку, которой помешивала картошку.
— Не убийца, Одетта, — обессиленно схватил её за руку, притягивая к себе тонкое запястье. Я видел его в день нашей первой встречи пять дней тому назад, но тогда искренне возжелал поверить в то, что мне показалось.
Мы оба уставились на зеленеющие по всей руке синяки, и оба замерли. Она — со злостью в глазах, как и все наркоманы, которым приходилось убеждать всех вокруг в том, что они не принимают, я — с опустошающим отчаянием, понимая, как же чертовски сильно ошибся.
Непонятно было лишь одно... когда? Шесть лет назад в день нашего знакомства? Три года назад, когда решил начать жизнь заново? Или в прошлое воскресенье, сев на борт частного семейного джета?
— Отлично, — гавкнула Барна, отворачиваясь. — Вали спать.
Я не знал, сколько она приняла, не мог понять, какой эффект на неё оказала пара просроченных таблеток. На вид она выглядела вполне адекватно, не считая агрессивного помешивания картошки.
Я долго не мог уснуть, прислушиваясь в позвякиванию посуды, шуму воды в раковине. Я считал каждый хлопок входной двери, каждый её шаг, и прошлое неумолимо толкало меня к ней. Я хотел, чтобы она была рядом со мной в этой постели. Хотел прикоснуться к ней, обнять. Хотел, чтобы она снова посмотрела на меня так, как смотрела прежде. Хотел вернуться на три года назад, хотел, чтобы эта пропасть между нами исчезла. Но вместо того, чтобы что-то сделать, молча таращился в потолок.
Я искренне верил в то, что обвинения, выдвинутые в её адрес, ложь. Эта девушка была способна на многое, но только не на убийство, и это было единственным, что я мог сделать для неё. Я мог защитить её, но изменило бы это что-то между нами?
Я закрыл глаза, представляя, как Одетта заходит ко мне в комнату. Я представил аромат её кожи, представил, как скользят её шелковистые волосы в моих руках. Представил, как она кладёт ногу мне на живот, касается пальцами моей груди, помогая снять рубашку.
Глаза защипало от слёз, которые я быстро втянул обратно, отгоняя образы мокрой, исхудавшей девчонки, живущей в машине. Я оставил ей несколько своих банковских карточек, но она...
Три года я жил мыслями о том, что, по крайней мере, ей есть, где жить, ей есть, чем питаться, пока мой юрист между делом не сообщил мне о том, что со счетов в Сиэтле за последние три года не было списано ни доллара, и, возможно, нам следует их закрыть.
Я устало потёр глаза. Не смог уснуть и поэтому решил выйти, проветриться, покурить. В доме было темно, тихо. Я спустился на первый этаж, включил свет и сел в кресло напротив настежь распахнутого окна, вдыхая убаюкивающий, лесной, влажный воздух.
Зажал в зубах сигарету, в кармане мятых брюк нащупывая зажигалку. Закурил, выдохнул, расслабился, отвлёкся на мысли о том, что был недостаточно осторожен сегодня днём, и, вероятно, завтра утром мне придётся разбираться с прессой. Прескотт Перес был замечен в полицейском участке в сопровождении своей давней возлюбленной.
Улыбнулся, докурил, встал. Немного задержался на кухне, ведомый ароматом картофеля и свежих овощей. Одетта всегда прекрасно готовила, и я не смог удержаться, подъедая прямиком со сковороды. Пока жевал, обляпал себе рубашку, задумался о том, как же это по-человечески просто и как же сильно мне этого не хватало.
Я посмотрел на столешницу, на которой оставил пузырёк с ксанаксом, вдруг обнаружив, что его нигде не было.
Открывая дверь в гостевую спальню, я уже знал, что там увижу. Сердце бешено заколотилось в груди, и я выдохнул, понимая: её нигде нет. Она ушла. Снова.