Бражник

Я всегда знал, что не создан для нищенской жизни, но все же как-то слишком быстро привык к деньгам. Но богатым я и не стал. Просто теперь у меня появилась возможность хорошо питаться и покупать себе новую одежду.

Как выяснилось, существует много безработных людей, которые умеют готовить. Нелегалы, как и наши санитары, соглашались почти на любую работу. Собственно, именно санитары свели нас с рабочей силой. Проверенные люди, не с улицы. Квартира превратилась в проходной двор, только дверь к Румани оставалась запертой – наемные рабочие приходили и уходили, двери мы не запирали, чтоб не выдавать каждому по ключу, а домофон на двери в подъезд пришлось сломать.

Такие вещи как защита частной собственности вредят малому бизнесу.

Артур стал нашим основным транспортом. Это Ярослав спланировал уже давно. Но помимо этого Ярослав планировал, что нам больше ничего не придется делать — только контролировать рабочий процесс. В расчете он ошибся: мы и готовили вместе с нашими поварами и разгружали машину Артура вчетвером. Я, Ярослав, Лаврентий и сам Артур.

Ну, с математикой у Ярослава никогда не складывалось.

Лаврентий заделался бухгалтером. Он вообще был парень умный, а еще очень хорошо ладил с техникой. Вел учет нашего «ИПЭ» и даже платил налоги.

В общем, не при делах в квартире осталась только Румани. Она очень грустила по этому поводу. Ох, так грустила!

Она больше не кричала, потому что Ярослав заклеил ей рот. Она стучала по батарее — чтобы не стучала, надо было перенести ее на другое место, а никто из нас этого делать не хотел. Поэтому нам приходилось терпеть этот стук, хотя звук, скажу я вам, не из приятных.

Нам все-таки очень повезло, что Румани женщина: мужчину уержать мы бы не смогли. Как хорошо, что женщины слабее мужчин! Плохо, что их словам верят, но это плохо для Румани, не для нас. Всего каких-нибудь двести лет назад ее бы посчитали душевнобольной, расскажи она кому-то о том, что видела — тогда нам бы не пришлось держать ее взаперти и ее нога, может, была бы в порядке.

Мы так и не нашли никого, кто мог бы вправить ей перелом, поэтому нога неестественно вывернулась и почернела. От нее дурно пахло.

Я никогда не думал о том, как Румани себя чувствовала.

Но в один прекрасный день я сел и снова написал предсмертную записку. Я не делал этого уже полгода, а тут сел и стал писать.

Когда-то я писал ее для родителей, теперь — для Ярослава, Лаврентия и санитаров. Еще вспомнил про соседку снизу. С Румани было сложно: я не знал, завещать ей или ее.

А все потому, что одному из родственников трупа, который мы покромсали, приспичило заглянуть в гроб.

Этот родственник прямо на похоронах обнаружил, что вместо бабушки или дедушки, мамы или папы, брата или сестры в гробу ниже головы лежит только скелет, да и то не весь.

После совсем уж короткого расследования Сагира арестовали, потому что именно он отдавал то тело. Нам пришлось прикрыть лавочку.

Мы больше не могли получать мясо из своего главного источника, поэтому для одной партии его пришлось купить на свои деньги, в магазине. Мы просто не знали, где еще. Мы скупили все мясо, что лежало на прилавках, точно так же перемололи в фарш и не меняли рецептуру.

Потом, правда, Лаврентий все-таки вспомнил про родственников в деревне и слезно попросил их прислать пару туш, но покупное мясо все равно ощутимо ударило по нашему бюджету.

Наше предприятие по утилизации медицинских отходов стало почти бесполезным. В других моргах нам давали жалкие крупицы и за ними приходилось ходить пешком. Даже тачка пропала вместе с Сагиром.

Помимо прочего после того, как в наших пирожках изменилось мясо, их перестали брать. Первое время клиенты шли на прикормленное место, но уже совсем скоро целые лотки оставались тухнуть на прилавках.

— Я спокоен! Я счастлив! Я на позитиве! Я просто фея добра и радости! — орал Ярослав.

А я вспоминал, как папа заваливал чайный пакетик по четыре раза. Для этого пакетик нужно вовремя вынимать и оставлять на блюдце. Мама жалела денег на новые колготки и без конца зашивала старые. Ей было жалко покупать что-то готовое в магазине, она все готовила сама.

Потому что мы по-настоящему разорились. Наверное, это происходит именно так.

Хотя предприятие оформили на меня, так что это я разорился и все потерял. Негласно я был самым несчастным из нашей тройки. Конечно, глупо приписывать всю беду себе, это только символический жест. На самом деле мы все сидели в одной лодке. А лодка – да, неумолимо шла ко дну.

Но если честно, хуже всего пришлось Лаврентию. Он узнал об этом, когда привезли мясо. Та самая бабушка, благодаря которой мы не умерли голодной смертью в самые тяжелые времена, скончалась.

Да, беда не приходит одна.

Сложно скорбеть по человеку, о существовании которого ты узнал только после смерти. Для меня она была не живей, чем мясо для пирожков. И это странно! Чертовски странно, что я в глаза не видел человека, который, можно сказать, мне жизнь спас. Я и имени ее не знал. Но решил, что узнавать имя человека только после смерти – это дурной тон. Поэтому до сих пор не знаю.

Одно могло послужить утешением: на тот момент мы уже не работали в моргах, а значит, бабушка Лаврентия точно не попала бы в наши руки.

По счастью Лаврентий, хоть и писал стихи, сентиментальным не был, поэтому не стал размусоливать в нашем дружеском кругу свою потерю. Он вообще никак не показывал, что у него есть больше прав на скорбь, чем у нас. Когда я только узнал о смерти его бабушки, я вознамерился выразить ему соболезнования, а он сказал — даже прежде, чем я открыл рот:

— Ты ничем не сможешь мне помочь.

— Я постараюсь не мешать, — смиренно ответил я.

— Я сказал это для того, чтобы ты не чувствовал вину за бездействие. Это не значит, что мне неприятно твоё присутствие.

— Вот это неожиданно, — признался я.

Мы с ним оба умолкли, а потом он вдруг серьезно сказал мне:

— Я общаюсь только с теми, за чье присутствие я благодарен.

Так серьезно сказал, как будто сообщил самую главную истину своей жизни. Открыл мне ее изнанку.

— Значит, у нас с тобой все не так уж и плохо?

Лаврентий улыбнулся.

— Конечно. Ты всега давал мне понять, что существует не только мой мир — еще и твой.

Я сразу забыл про его измену. Ну, дружескую. С Ярославом.

На этом мои домашние обязанности подошли к концу. А когда на улице лето, сложно удержаться от соблазна выйти на прогулку. Солнце, птицы, зелень. В общем, хорошо летом на улице.

И я оставил их: Лаврентия — в его скорби, Ярослава — в его суете. Я вспомнил, что в городе есть много всего интересного, и пошел на набережную. Румани сидела на привязи, вот и получилось, что я пошел один.

Красная вода плескалась о берег, над ней висел такой же красный закат. Я уже давно не обращал внимания на красоты природы, а теперь мне стало на них гораздо более, чем похрен. Похрен в кубической степени.

Я потерял деньги. Я потерял столько денег, сколько у меня не было ни разу за всю мою жизнь.

Это чувство переполняло меня. Чувство счастья.

Если я их потерял, значит, я их заработал. Я имел право потерять такие деньги.