Встреча
За нами тянулся шлейф пережитой в поезде ночи. Мы шли от вокзала рано утром, обессиленные и отупевшие.
Меня грела мысль о том, что скоро я вернусь домой. Как раз после поезда я понял, что у меня остался один дом: квартира Лаврентия. Мое последнее пристанище, не считая дома Ярослава, но в дом Ярослава я бы не вернулся и под страхом смертной казни. Хотя там я уже обжился. Когда привыкаешь к месту, оно уже не кажется таким ужасным, даже если оно по-настоящему, до первобытного страха ужасно — с домом Ярослава я настолько смирился, что даже не больно-то хотел оттуда съезжать. Это не значит, что мне там вдруг понравилось. Просто я терпел. Терпел так покорно, что перестал возмущаться, и за это я себя никогда не прощу. Возмущаться убожеством ярославовой халупы я был обязан до последнего. Таков был мой гражданский долг.
Одним словом, квартира Лавра мне роднее, чем убежище Ярослава. Я думал о том, что скоро вернусь туда, и меня это грело. Грело ли что-то самого Ярослава, я не знаю. В кои-то веки он шел молча: шлёпал по асфальту подошвами своих поношенных кед и не поднимал голову. Я не скучал по его болтовне.
В то утро я узнал, насколько безлюдным умеет быть город. Солнце еще не встало, но небо уже светлело, на деревьях набухли почки, кое-где на газонах уже торчали пучки травы и вокруг не нашлось ни одного живого человека. Фонари еще не потухли, горели себе под нежно синим небом, как во сне.
Картину портили только тяжелая голова, еле плетущиеся ноги и сухость в горле. Эта троица обгадила мне весь сон. Я бы рад насладиться красотами утра, если б глаза не угрожали выпасть из глазниц и покатиться по дорожке вперед меня. К сожалению, в то утро я узнал не только красоты безлюдного города: еще я узнал, что там, где красиво, как в сказке, магазины не работают. Мы даже воды купить не могли, чтобы облегчить себе участь умирающих перед вокзалом в пятом часу утра. И ни одного автобуса, который мог бы подбросить нас до мира живых.
Мы стояли перед выбором: ждать в лимбе, пока нас кто-нибудь не заберет, или идти ногами, пока мы оба, один за другим, не потеряем сознание.
Когда я спросил у Ярослава, что мы с ним собираемся делать, он ответил мне нечленораздельной смесью гласных звуков и кашля. Я понял, что мои слова звучат для него точно так же, поэтому мы просто пошли.
Во вменяемом состоянии мы добрались бы за сорок минут. То, что от нас осталось, шло в три раза дольше. Оно вообще едва могло ходить.
Когда мы начали свой путь, я сразу прикинул: два часа. Нам надо продержаться два часа. Потом – хоть падай. Падай и умирай на месте. Плачь, рви волосы, ломай себе пальцы. Но только через два часа.
И я шел. Мои ноги шевелились сами по себе, ступней я вовсе не чувствовал, только какое-то механическое напряжение оттуда обращало на себя внимание. Спустя где-то половину дороги я распознал в этом механическом напряжении боль. Оказалось, ходить мне больно. Но я продолжал идти с упорством, достойным олимпийского чемпиона.
Рассвет застал нас в дороге. Вместе с ним на улицу потихоньку начали выходить люди: сначала один, случайных. Потом еще – разведчик. А дальше стали появляться по несколько сразу, полноценными группами, и стало ясно, что день начался.
Солнце светило ярко, становилось все теплее. Даже жарко. По асфальту бежали ручейки стаявшего снега, прямо как в прежние времена по дому Ярослава. Я вспомнил о том, что времена эти стали прежними, и на душе моей полегчало. Только на финишной прямой, когда до дома оставалось всего ничего, я наконец-то понял, как устал. Во многом поэтому, но еще и потому, что я за ночь потерял всякий страх, мы не стали обходить двор с той самой пивной лавкой. Ярослав шел рядом со мной и даже не знал, что происходит за событие, а я не мог ему об этом рассказать.
Но даже если бы мог, не рассказал бы.
Я давно не видел тот двор. Пивная лавка притулилась в проезде, торчала из боковины одного дома. Служебный вход у нее располагался с внутренней стороны. Туда подъезжали газели с целыми ящиками бутылочного – принимай я такой ящик, до магазина он бы точно не дожил.
В целом двор мне нравился. Очень просторный, внутри даже деревья росли. Как небольшой парк. И детских площадок нет – разве что лавочки и клумбы, все по-взрослому. Мы подходили к нему с западной стороны, а с противоположной вставало солнце. На нас обрушилась холодная, синяя тень, впереди сплошной темной стеной возвышались дома, а в проход между ними било солнце. Слепило по асфальту, золотило лужи – как будто райские врата.
Мне вдруг стало тревожно и страшно, как будто прямо сейчас я сделал что-то незаконное и меня вот-вот поймают. Потом что — не знаю, но уже оттого, что поймают, я боялся. Сердце быстрее билось, глаза бегали, дыхание участилось. Я пошел быстрее, хоть ноги не слушались и по-настоящему быстрее идти не получалось: я всего лишь прилагал усилие. Усилие бесполезное, но необходимое, иначе я просто сошел бы с ума.
Ярослав не замечал, как я страдаю. Он смотрел себе под ноги и сосредоточенно переставлял их одну за другой. Я хотел его поторопить, хоть и знал, что это бесполезно: быстрее никто из нас не пойдет. Но спокойствие Ярослава усиливало мою панику.
Умом я понимал: слишком рано. В такой час я никого не встречу. Кровожадный хозяин, который так и не смог нас найти, даже не узнает мое лицо, а милиции глубоко до лампочки, кто я и что сделал пять лет назад. Никто не знает об этом. Никто, кроме меня, двух моих сокурсников и девушки, которая стояла в тот день за прилавком, а теперь — прямо перед нами, и смотрела на меня.
Душа ушла в пятки.
Я смотрел на нее — в ее глаза, и все понимал.
Она меня узнала. Она меня узнала и испугалась. Я вдруг понял, что в тот раз она не пугалась — было совсем другое выражение лица.
Ярослав продолжал идти, не замечая, что я остановился.
Под ее ногами сияло золото – она стояла прямо в блестящей под солнцем луже. Стояла в райских вратах, а вокруг меня горела густая, беспробудная тьма.
Я был готов пасть перед ней на колени и покаяться во всех своих грехах. Вернее, всего в одном: в том, что она боится меня. А она все смотрела и смотрела. Как тогда.
Мы решили сделать это утром, потому что утром мало кто наведывается в пивные. Это если говорить про утро, но не самое раннее, потому что еще до открытия у входа всегда собиралась целая толпа страждущих. Кто-то по пути на работу заскакивает за сигаретами, кто-то нашел в мусорном пакете вожделенную, ниспосланную свыше сотку, а кто-то надеется, что этим утром ему откроют дверь во взрослую жизнь.
Нас было трое и мы ничего толком не спланировали. Уже потом кому-то пришла мысль, что неплохо было поставить человека на шухер, но точно не мне. В любом случае, нам повезло, что все прошло и без этого.
Руслан первым подал идею — она прижилась, как родная, в голове двух его сообщников, меня и Шота. Вообще его звали Дилшотом, но Шот звучало круче, а на тот момент мы все были озабочены вопросами такого рода. Конечно, был еще один вариант сокращения — по первому слогу, — но он все-таки был нам другом, а не абы кем. Не знаю, зачем я знакомлю вас с ними, мы вряд ли встретимся снова. Руслан тогда сказал:
— Вы только представьте, если получится.
Мы представили и нам понравилось. А потом у нас получилось.
В тот злополучный день за прилавком стояла совсем молодая девушка. Тщедушная, кожа да кости. Ей бы полевые цветы в букет собирать своей костлявой ручонкой. Заплетать косы, накидывать шаль на плечи, надевать зимой валенки на босу ногу и выходить на крыльцо поутру.
Обычно таких не берут в подобные заведения, и нельзя же все проколы списывать на то, что оно работало только днем, а это действительно был прокол. Хочется верить, что не наш.
Два моих подельника — я называл их именно так — перекладывали бутылки в сумки. Я не видел, но слышал звон. А она все видела. Дрожала всем телом, как от озноба, дышала с хрипом, натужно. Но самое страшное — она смотрела так, как будто раньше не знала, что такое может произойти. Что такие люди, как мы, существуют. Не злоба или обида, там вообще не было ничего такого, в ее черных глазах. Только непонимание и боль. Шок.
Утро стояло тихое. Обычно они включают радио, но у нее – тишина, и сама она молчала, только с улицы громыхало и шуршало. Все так безмятежно, что аж смешно. Город только проснулся, начало рабочего дня, солнце, лето, темная прохлада помещения на первом этаже, какая-то дачная прелость из открытого окна. И каждый занят своим делом: она — работой, а мы... мы тоже не бездельничали.
Я держал ее. Все это время я держал ее перед собой за плечи и смотрел в глаза. Как я радовался, что не увижу эти ее глаза после! Не увижу больше никогда. И буду считать, что на следующий день в них ничего не изменилось. Что она забыла все, как страшный сон.
Но некоторые страшные сны запоминаются на всю жизнь, и уже тогда я знал об этом.
На что только не пойдет человек, который хочет нажраться, когда у него нет такой возможности. Но тогда у нас всех в карманах лежали деньги. Нам просто было интересно, каково это, и мы узнали. Сейчас я бы на такое не пошел, потому что у меня действительно нет выбора. А тогда выбор был.
Ладно, на самом деле все не так ужасно, как можно подумать. Пока это происходило, оно совсем не было ужасно — уже потом я понял, что произошло. Так ведь часто случается: когда ты делаешь что-то, ты просто это делаешь, а потом начинаются анализ и размышления. Потом всегда кажется, что ты поступил неправильно и в следующий раз все будет иначе, потому что теперь ты понимаешь больше, чем тогда.
Но теперь я знаю, что это неверно. Мысли от действий отличаются так же, как голова от задницы. Неважно, что ты о себе думаешь, потому что в определенных ситуациях ты ведешь себя так, как сам не ожидаешь.
Мне всегда было интересно: где же настоящий я — в голове или на деле? Конечно, можно сказать, что реальность определяется только действиями. Но действия тоже определяются не сами собой.
Гораздо позже я узнал, что владелец того ларька плотно занялся поиском злоумышленников. Мы в тот день заранее попросили старосту отметить нас, как присутствующих на первой паре. Слабое алиби, мы даже не думали, что оно нам понадобится. Оно подвернулось случайно.
Почему это место отмечено у меня в памяти похоронной лентой? В тот день что-то внутри меня умерло. Но это был не я.
По иронии судьбы через два года я поселился у Лаврентия, который жил в соседнем дворе. С тех пор я каждый день изводил свою душу воспоминаниями.
У меня есть предрасположенность к зависимости; она возникает из-за нежелания соприкасаться с реальностью. И я выбрал далеко не самый худший вариант.
После той встречи на рассвете я решил, что мне все ещё стыдно.
***
Ярослав спал, упав лицом в мой диван. Я сидел на кухне и даже не надеялся найти в холодильнике пиво, поэтому довольствовался украденными из кармана лаврентиевой куртки сигаретами. Меня все еще трясло, зато голова прояснилась: должно быть, из-за стресса. Лаврентий из своей спальни не выходил, да и черт с ним. Спасибо ему, хоть замки не сменил. Может, он до сих пор не знал, что мы приехали. Может, игнорировал наше присутствие. Мне было до лампочки.
Потом я, должно быть, все-таки провалился в сон. Неудивительно. Не спал я чертовски долго, а активничал предостаточно — ходьба ногами, стресс с проводницей один на двоих, да и наркотические приходы у меня до этой ночи случались не часто. Если честно — ни разу. А потом еще и рассвет.
Разбудили меня двое: Лаврентий и Ярослав. С полусна я не сразу понял, что Ярослав обрабатывает местные уши своей горе-идеей.
— Понимаешь, — вдохновенно вещал Ярослав, и я злорадно подумал, что уж кто-то, а Лаврентий понимает побольше него, — я не верю в свою бедность. Я не верю, что человек с моими мозгами может быть настолько беден, как я. Это неправильно.
Ярослав, очевидно, бредил. Может, его еще не отпустило. Или это был затянувшийся отходняк. Так или иначе, я понял, что бред его можно не слушать.
Но я слушал дальше.
— Хочу сделать что-то значимое, — продолжал Ярослав. — Не для всех людей значимое, конечно. Только для меня. Хочу преподнести себе в подарок исполнение мечты.
Я все ждал, когда Ярослав наконец-то откроет Лавентию свой замысел. Расскажет, в чем соль его блюда. Реакция Лаврентия пока не проявилась, потому что он слушал молча – не знай я, что у него есть привычка дослушивать любую тираду до конца, решил бы, что Ярослав говорил с зеркалом.
Лаврентий умел слушать: все, что ему рассказывали, слушал с огромным вниманием и уважением, даже откровенный бред. И только когда собеседник выкладывал все до конца, только тогда Лаврентий шел в атаку: разбивал оппонента в пух и прах. А память у Лаврентия была отменная. Ведь когда человек говорит и его не перебивают, он думает, что ему верят. Если он ошибается и его не поправляют, он думает, что никто не заметил. Ха. Лавр запоминал каждое слово, и в последнем акте припоминал собеседнику сразу все его огрехи. Если учесть, как далеко умеют заходить люди в своих речах, когда их не перебивают... да, я хотел узнать, чем все закончится.
И вот Ярослав спросил:
— Что ты знаешь о пищевой промышленности?
Вопрос, который задает дьявол, когда хочет заполучить твою душу.
Я ждал ответа Лаврентия с замершим сердцем. Думал: ну вот, сейчас Ярослав его испугает до потери пульса и Лавр скажет, чтоб мы оба выметались из квартиры. Куда пойдем? Кто знает, но почему-то перспектива оказаться на улице меня не смущала. Я был этому даже рад, лишь бы не возвращаться туда, откуда мы приехали. Меня беспокоило не это. Меня беспокоило, что никуда идти нам и не придется.
Ярослав слишком назойливо окучивал Лаврентия. Я немного боялся, что Лаврентий поддастся его чарам. Этого я не хотел. Не хотел, чтобы Лаврентий подружился с Ярославом. В моих глазах Ярослав был недостоин дружбы даже с Лаврентием.
— Я как-то раз рубил мясо на кухне, — заговорил Лаврентий, — и случайно пробил трубу. Соседей залил. Так что пищевая промышленность – рисковое дело, это я точно знаю.
От ответа Лаврентия я обалдел. Ярослав тоже, потому что ответил он не сразу.
— Так ты, значит, умеешь туши разделывать?
Голос Ярослава звучал заинтересовано.
Я насторожился.
— Разделываю то, что родственники присылают, — подтвердил Лаврентий.
— Тогда ты именно тот, кто нам нужен! — восторжествовал Ярослав.
Я уже был готов заплакать.
— А что разделывать надо будет? — спросил Лаврентий, и у меня появилась надежда.
— Для того, чтобы разгласить эту информацию, мне нужно узнать кое-что о твоих моральных принципах.
Почему-то о сохранности моих моральных принципов Ярослав никогда не заботился! Или он только после нашего разговора понял, что на этом этапе разговора нужна прелюдия? Тогда Ярослав, может, еще не совсем потерян для общества. Способен к обучению.
Лаврентий томно вздохнул. Я все еще был заинтригован.
— Я не верю в мораль, — ответил он. — Никакой морали в этом доме нет. Можешь не задаваться вопросами такого плана.
Я все еще надеялся, что Лаврентий скоро выгонит нас на улицу. Вопреки всему.
— В общем, — сказал Ярослав так серьезно, как будто собрался девушке предложение делать. Почему-то моя реакция эту скотину не так сильно заботила! — в общем, я хочу взять за основу своего предприятия человеческое мясо.
Лаврентий молчал. Я почувствовал, как в воздухе запахло моралью. Она впервые завелась в этом доме, что за чудо! Ярослав все-таки умеет, когда хочет.
— Убивать никого я не буду, — поспешно дополнил тот, — и никто под моим началом тоже. Я буду использовать уже мертвых людей. Из моргов.
Должен предупредить: в следующую секунду фрегат моих надежд разобьется вдребезги. Я не могу вспоминать тот эпизод без внутреннего воя кита, потому что удар был сильный. То есть, перед тем, как заговорить снова, мне надо перевести дух. И подготовить самого себя к тому, что Лаврентий ответил Ярославу с восторгом:
— Хочешь кормить людей им подобными?
Даже вспоминать больно.
— Да! — радостно воскликнул Ярослав. — Хочу победить их природное отвращение к поеданию плоти друг друга!
Я ничего не видел, но мое воображение услужливо рисовало картину из диснеевского мультфильма: Ярослав и Лаврентий берутся за руки и начинают кружиться в танце новой дружбы.
Мне показалось, что из моего глаза выкатилась одинокая, скупая слезинка.
— А к трём часам подтянется один интересный человечек, — вдруг сообщил Ярослав Лавру, а не мне.
Я мигом забыл о том, что исполняю роль безучастного слушателя. Вскочил со стула и спросил:
— Какой еще человечек?
Все мое тело вслух материло меня за сон на стуле. Я еле разогнулся.
— Я его на сайте объявлений нашел, — снова обратился к Лавру Ярослав, не обращая никакого внимания на меня. — Нам такой нужен.
Я заподозрил что-то неладное.
— А когда ты успел?
— Позавчера, когда хозяин рамсить начал.
Я задумался. Это была правда: рамсить хозяин Ярослава начал позавчера.
Ах, да, забыл сказать: у нас с Ярославом такая крепкая дружба, что даже уволили нас в один день. Именно поэтому он так решительно нашел деньги и примчался к Лаврентию. С работы его выгнали за драку с покупателем, но сейчас не время вдаваться в подробности.
— То есть ты нашел своего человечка еще до того, как я предложил поехать к нему? — кивнул я в сторону Лавра.
Ярослав наконец-то посмотрел меня. Уничтожающим, раздраженным взглядом.
— Ну не поехал бы я сюда просто так! Нам просто необходим представитель закона на нашей стороне, а еще — место, где его можно принять. У меня, как ты знаешь, жилье не в центре города, поэтому нам нужно содействие твоего друга, — он почтительно склонил голову в сторону Лаврентия, — и мне очень нужен ты, потому что все предприятие будет официально записано на тебя.
Лаврентий похлопал глазами и решил ни в чем не разбираться. Ярослав смотрел на меня, а я на него.
Раньше я знал, что у него есть план, но не знал, на кой черт ему сдался я. Теперь все начало вставать на свои места.
— То есть все деньги официально будут моими?
— Я не против того, чтобы меня содержали, — пожал плечами Ярослав и гадко улыбнулся. — Всю жизнь мечтал о богатом папочке.
Мне было не до смеха. Я осторожно спросил:
— А как же независимость?
На что Ярослав ответил:
— Главное — быть независимым душой.
И я безоговорочно поверил ему, ибо иметь свое предприятие под началом такой светлой головы — самое опасное дело, на которое может пойти только сумасшедший. Мне было кристально ясно, почему Ярослав хочет измазать в говне только мое имя. Да, говна пока не видать, но я понимал, что это лишь вопрос времени.
Я не могу назвать себя здравомыслящим человеком, но я точно не идиот.
И вот я стоял на кухне перед единственными людьми, которым было до меня хоть какое-то дело, и решал, давать ли одному из них принести меня в жертву своему энтузиазму. Во мне сразу взыграл расчет — наверное, люди называют такие мысли расчетливыми, — ведь без этих людей я бы оказался на улице, без гроша и крошки. Они были моим грошом и крошкой: ждали, пока я скажу, готов ли порвать за них жопу.
Я никогда ничего и ни для кого не делал. Это, конечно, нехорошо. Может, пришло время расплатиться за свои грехи.
Что будет, если я не соглашусь? Лаврентий навряд ли прогонит меня из своего дома, так что минимум крышей над головой я обеспечен. Ярослав, разумеется, меня пошлет: я и нужен-то ему только для одного. Буду ли я скучать? Едва ли. Даже совместная жизнь не сблизила меня с этим существом.
В целом, моя жизнь не сильно изменится, если я откажусь — и именно это заставило меня ответить:
— Ладно, я согласен.
Неужели все это напрасно? Конечно, приключение получилось знатное, у меня таких переделок уже много лет не было. А сколько нового я узнал! Узнал, например, что родители меня ненавидят. Это имеет свою ценность. Но посиделки на кухне с Лаврентием и Ярославом едва ли могли стать достойным финалом. Неужели я закончу там же, где начал — на кухне Лаврентия?
Зазвонил домофон. То был найденыш Ярослава, больше некому.
Все мы втроем встали перед звонящей трубкой. Я не хотел принимать в этом никакого участия и ждал, что ее снимет Лаврентий. Лаврентий ненавидел тратить время на чужих людей и, судя по всему, ждал, что трубку снимет самый болтливый Ярослав. А Ярослав как всегда хотел спихнуть на меня всю работу.
Спустя минуту я просто поднял трубку и, не говоря ни слова, нажал на кнопку, а Лаврентий сразу же пошел отпирать дверь. Ярослав же принял позицию хозяина положения, готовый к первой деловой встрече на жизненном пути своего предприятия.
Потом все трое в тишине ждали, пока найденыш дойдет до нужного этажа.
Когда дверная ручка повернулась, Лаврентий отскочил в сторону – и вот долгожданный гость появился на пороге.
Выглядел он совсем не убедительно. Небольшого роста человек с застенчиво бегающими глазами, худыми, белоснежными выше запястий руками и прыщами на щеках. Он был одет, как студент, но на лицо дашь все тридцать.
Я понял, что теперь представляю собой не самого жалкого человека в комнате: этот кадр наверняка девственник.
Мы немного промолчали. Он, должно быть, испугался, увидев трех парней. А может и не всех трех, а одного Ярослава, потому что тот все еще стоял в своей боевой позиции.
Никто не говорил ни слова, я не знал даже, отчего наш гость решил, что попал в нужную квартиру. Лаврентий не говорил с незнакомцами, я не знал, что говорить, а вот почему рот Ярослава не открывался — загадка. Он вообще не шевелился. Замер, как олень в свете фар, и своим дотошным прищуром оглядывал то, что самолично приволок в наш с Лаврентием дом.
Вдруг Ярослав сорвался с места и парой шагов оказался вплотную к своему найденышу, от чего бедный парень отшатнулся.
— Расскажи мне что-нибудь интересное про уголовный кодекс, — угрожающе попросил Ярослав.
— Могу рассказать, по каким статьям подам на вашу компанию, если сделаешь еще хоть шаг вперёд, — незамедлительно отбился найденыш.
Голос у него, казалось, еще ломался, как у подростка.
— Так это ж не уголовный, — вставил я.
Безымянный незнакомец посмотрел на меня с вызовом.
— Поспорим?
— Этот мне нравится! — радостно подпрыгнул Ярослав.
Лаврентий беспомощно растерялся: целых два новых человека за один день! Учитывая его затворническую жизнь – полноценное потрясение.
— Данил Александрович, — представился, как выяснилось, Данил Александрович.
— Очень приятно, — ответил Лаврентий. Я им гордился.
— Так ты, значит, юрист? — взыскательно уточнил Ярослав. — А диплом у тебя есть?
— Есть, но я вам его не покажу, — протараторил Данил Александрович.
Я объяснил:
— Мы ему не нравимся.
— Это совершенно нормально, — успокоил его Ярослав. — Мы мало кому нравимся. Мне, в общем-то, похер, есть у тебя диплом или нет. Им тоже. Я тут главный.
Поспорить с этим я не успел, так как Ярослав начал задавать Даниле Александровичу вопросы. Вроде:
«Что нам грозит, если мы не зарегистрируемся официально?»
«Что нам нужно сделать, чтобы зарегистрироваться официально?»
«Как проходят расследования, если иск подан на ИП?»
И все в таком духе.
Мы с Лаврентием молча наблюдали. Лаврентий, вроде, даже пытался что-то запомнить.
— Хорошо, — одобрил Ярослав ответы нового члена банды. — А что насчет бизнес-плана?
Глаза Данила Александровича округлились.
— Э, я таким не занимаюсь!
— А я думал, у тебя уже есть бизнес-план! — не сдержал язвительного комментария я.
— С этим я могу помочь! — вдруг встрял Лаврентий.
Я засмеялся.
— Да что ты говоришь! Что ж ты тогда свое собственное дело не открыл, раз такой профи?
Лаврентий ничего не ответил и опустил взгляд, Ярослав посмотрел на меня осуждающе. Я испугался, что могу оказаться на улице в одиночестве, и отступил.
Если Ярослав останется с Лаврентием без меня, я такого не переживу.
— Лавруша, продолжай! — ласково подбодрил Ярослав.
Страх потерять жилье не дал мне засмеяться. Лавруша, кто бы мог подумать!
А Лавруша от этого прямо расцвел.
— Ну, нам нужно зафиксировать начальный капитал, наметить план действий, найти целевую аудиторию... — принялся перечислять Лаврентий, а я все еще не мог воспринимать его всерьез. — А еще нам нужно придумать название и найти что-то уникальное, то, чем мы будем завлекать народ.
Ярослав кивнул:
— Ну. смотри: у нас продукт, конечно, уникальный, но рассказывать мы об этом никому не можем.
— Тогда придется соврать!
— Хорошо, люди любят то, что дешево и сердито, – задумался Ярослав. – Не хотелось бы делать товар дешевым, потому что хотелось бы получить как можно больше прибыли. Сердито завернуть можем!
— С этим мы как-нибудь разберемся, — заверил его Лаврентий.
— План у нас уже есть, — вставил я. — Только план-то у нас и есть, собственно.
Вдруг Данила Александрович напомнил о своем присутствии. Он со знанием дела заявил:
— Плана пока достаточно! Есть план — есть дело, а дело нужно сделать. А когда дело будет сделано, у нас уже будет, из чего делать выводы. И, следовательно, остальное приложится!
Я нахмурился.
— Ты к чему ведешь?
— Да хрен его знает, у вас же мозговой штурм! Я внёс свой вклад.
— Нет, нам нужно решить, каков будет итог, и только после этого к нему идти, – возразил Лаврентий.
— Но мы же начинаем с нуля и не можем предугадать, каков будет итог. Где логика? — спросил Данил Александрович.
Лаврентий вдруг стал Лаврентием.
— Логику можно понять и за это я её презираю, – сообщил он, показывая себя во всей красе. – Я признаю только то, что чувствую.
Ярослав посмотрел на Лаврентия уважительно.
— Сознание первичнее материи, — подмигнул он.
Я приподнял брови и вздохнул.
— Я вот одного не понимаю...
— Всего одного? – перебил меня Данил Александрович. – Везёт. Я их обоих не понимаю.
А потом добавил:
— И перестань звать меня Данилой Александровичем. Для друзей я Даня.
Я пожал ему руку.
— Слушайте, — вдруг подал голос Лаврентий, — а ведь мы можем вложиться в рекламу.
— Реклама стоит дорого! — взбунтовал я.
— Ну и с чего бы иначе кому-то покупать нашу продукцию? — возразил Ярослав, — Люди же должны знать, что им покупать!
Мне показалось, что Ярослав отныне всегда будет принимать сторону своего Лавруши. Но я не стал отходить в тень и спросил:
— Что мы можем сделать с нашим капиталом?
— Напечатать всякий шлак в типографии, — уверенно сказал Даня. — Это может выстрелить.
— Значит, нужно заняться этим заранее, чтобы публика уже была подготовлена, когда мы выйдем на рынок, — решил Ярослав.
— Чем раньше, тем лучше, — согласился Даня.
Ярослав посмотрел на него и протянул руку.
— С тобой приятно иметь дело.
— Взаимно, — улыбнулся Даня, и мне показалось, что теперь я нравлюсь Ярославу меньше всех присутствующих.
Кажется, Даня облегченно выдохнул.
— И еще один вопрос, — прервал Ярослав его экстаз, — у тебя, случайно, нет знакомого работника каких-нибудь полицейских органов?
— У меня есть! — встрял Лаврентий.
— Дорогой друг, вы не перестаете меня удивлять! — улыбнулся ему Ярослав и снова обратился к Дане: — что ж, ты нанят. Дуй в типографию.
— Если бы люди не верили ложной рекламе, у меня было бы вдвое меньше работы, — авторитетно обнадежил Даня.
— Хочешь сказать, что ты востребованный специалист? — по-доброму поддел его Ярослав. — Да у тебя в анкете было написано чуть ли не «работаю за еду»! И вообще, ни один хороший специалист не согласится с нами работать, мы сумасшедшие.
Даня усмехнулся. Потом понял, что Ярослав не шутит. И задал тот самый вопрос:
— А с чего это вы сумасшедшие?
Дальше произошло сразу два знаковых события: во-первых, я узнал, что не все люди с энтузиазмом принимают идею Ярослава, и моя вера в человечество взлетела чуть ли не до небес. Во-вторых, наша команда снова сократилась до трех человек.
Ярослав закрыл за Даней дверь.
Когда Ярослав обернулся, я еще и представить не мог, что будет дальше. А дальше произошло вот что: Яра подкрался ко мне, как пантера к лани, и подмигнул.
— Помнишь, я тебе говорил, что у меня есть знакомый в морге? — воодушевленно обратился он ко мне. — Так вот! Я соврал.
Сказать, что я не был удивлен — это не сказать ничего. Казалось, я вообще не узнал ничего нового. Как будто мое подсознание уже четко знало, что все слова Ярослава ничего не значат. Иначе не бывает.
Я понял только, что все стало гораздо сложнее. Принял к сведению.
Но я и без того слабо верил в будущее нашего предприятия. Для меня все это оставалось шуткой, пускай и довольно затянутой. Я не мог воспринимать Ярослава и его мечты всерьез. Морг – это да, это серьезно. И я точно знал, что мы туда никогда не доберемся. Куда нам до серьезных вещей.
Лаврентий попытался разрядить обстановку. Он подумал, что затянувшееся молчание скоро превратится в ссору, но я просто не знал, что говорить. Не знал, что от меня хотят услышать.
— Вам нужна рифмовка! Чтоб у людей в голова крутилась до тех пор, пока они не купят ваше говно.
Ярослав обратил к нему свой горящий взор и поддержал спектакль.
— А у тебя уже есть варианты?
— Не жуя съешь пирожок — зуб скрошишь об позвонок! — отчеканил Лаврентий, как пионер.
— Это привлечет к нам интерес правоохранительных органов, а не покупателей, — отрезал я. — Что там, кстати, насчет твоего знакомого?
Да, я не хотел ссориться и был только рад на что-нибудь отвлечься.
— Для кого-то пирожок есть судьбы печальный рок, — философски вздохнул Лаврентий. — Свяжусь с ним.
— Вот и молодец.
Все мы снова замолчали. Мне по-прежнему было нечего говорить, Ярослав сказал уже все, что мог, а Лаврентий – Лаврентий это молчание прервал:
— Я уже и не думал, что ты вернешься.
Да, Лаврентий умел удивить. Еще и сказал это мне так нежно, как будто мы с ним родные люди. Без укора, не ожидая разъяснений. С любящим пониманием близкого человека. Он как будто сказал: я тебе доверяю. Я знаю, что ты был занят. Ты делаешь все правильно. Я не хочу контролировать твою жизнь, просто знай, что я о тебе все это время помнил.
Но сентиментально растрогаться я не успел, вступил хозяйственный отросток ума.
— А где сейчас мои вещи?
Лаврентий закивал.
— О, да, два килограмма бутылок из-под пива вынести нелегко. Тебе и представить нельзя, — обратился он к Ярославу, молча созерцающему нашу маленькую семейную драму, — сколько это пластиковых бутылок. Он их, наверное, в третьем измерении хранил, не иначе. Как зайдешь в комнату — так все чисто, а вот уехал он — бутылки как из-под земли повыскакивали...
Лаврентий гаденько засмеялся, скаля свои мелкие, острые зубы, и морща нос. Его и без того некрасивая округлая голова стала похожа на морду мурены.
Это был самый настоящий плевок в душу.
— Где мои вещи? — снова спросил я, чеканя слова так жестко, как только мог.
И мне никто не ответил.
Я снова почувствовал себя ребенком на пути от школы до дома. Ребенком, который идет по дороге и знает, что дома у него больше нет, а родители его ненавидят.
С собой я привез все ту же сумку, с которой уезжал. Спортивную. В ней лежала смена белья, бритва, зубная щетка, пара футболок и записная книжка. Еще зарядка от телефона и томик Камю. Все прочие пожитки я привез на себе, в куртке и карманах штанов. В общем, сумка у меня была легкая.
Я зашел в комнату, которая когда-то была моей. Там ничего не осталось.
Шкаф с одеждой опустел. Исчезли все мои книжки, которые прежде лежали стопками на полу, исчезли все памятные безделушки с полки. Остался только раздолбанный диван, на котором уже успел поваляться Ярослав своей мордой.
Я словил неприятное чувство и не сразу понял, что во мне аукнулся визит домой.
Ведь к Лаврентию я шел, как в свой последний оставшийся угол. Я шел домой. Я, черт возьми, был рад сюда вернуться!
Но оказалось, что тут для меня уже нет места.
Я был голоден, измотан и зол, у меня была пара тысяч в кармане.
Конечно же, я отправился в бар.
Когда я вышел из квартиры, вслед мне крикнули:
— Да все в порядке с твоими вещами, все в целости и сохранности! Я их просто в деревню передал, чтобы не пылились.
Но было уже поздно: я шел в бар.
Когда я вышел из квартиры, вслед мне крикнули:
— Да все в порядке с твоими вещами, все в целости и сохранности! Я их просто в деревню передал, чтобы не пылились.
Но было уже поздно: я шел в бар.
Да и какая, к черту, разница, где мои вещи?! Сгори оно все синим пламенем. Сохранность вещей меня не волновала. Просто дома у меня больше нет. Совсем.
Я шел по весенней улице и пытался почувствовать себя бездомным. Когда-то я точно так же чувствовал себя нищим. Тогда получилось и сейчас получится. Мне надо просто присобачить к себе еще одну характеристику: бездомный. Бездомный нищий, без пяти минут уголовный преступник. С последним, конечно, еще можно поспорить – я же все еще не верил в реализацию замысла Ярослава, но настроились все участники очень решительно. В том числе и я.
Ведь я просто хотел, чтобы меня кто-то ждал. Хоть где-нибудь. Я не претендую на то, чтоб стать кому-то нужным, не жду любви, но хоть в расчет меня принимать можно! Хотя бы не трогать вещи, когда я не дома. Лаврентий мог бы меня выставить за дверь и я бы не переживал, но вот так уничтожать следы моего присутствия, чтобы глаз не мозолили... это насколько надо меня не любить, а.
До ближайшего бара от Лаврентия идти минут десять. Поражаюсь, как за время моего сожительства с Лаврентием ни один предприниматель не додумался основать бар где-то поближе! Неужели над нашей квартирой не горела надпись «Алкаши»? Мы, может, делали бы этому бару половину выручки.
Но нет, черт возьми, до бара мне пришлось топать все те же десять минут. Вечерело, фонари снова горели. Вся улица приняла тот же облик, что и утром, перед рассветом, только тогда солнце лишь собиралось выкатиться на небо, а теперь уже собралось на боковую. А еще тогда улицы пустовали, а теперь все кругом заполонили люди.
Я шел.
Уже в баре я прошел мимо официантки, и она уступила мне дорогу, пропуская вперед. Я чуть не обтерся о ее грудь, но ей перевалило за тридцать и выглядела она на все пятьдесят, поэтому воздержался.
— Извините, — галантно поклонилась она, когда мы уже разминулись.
— Спасибо, — удивился я тонкому строению ее души. Не каждый день передо мной извинялись за то, в чем даже не виноваты!
Она ответила с очарованием киборга на межзвездной станции:
— Вам спасибо. — Это было уже слишком. Я почувствовал себя какой-то важной персоной, до чувств которой всем вокруг есть дело!
И я вознамерился остаться любезным до конца. Поэтому, когда она уже отошла, я сказал ей вслед:
— До свидания.
— И вам, — очаровательно оборонилась она.
Так моя вера в человечество восстановилась вновь.
К сожалению, она очень слабо прибита на свой уровень: то и дело падает в пропасть.
***
Я видел, как в подвальное окошко, озираясь по сторонам, влез толстый кот. Интересно, сколько их там всего – подумал я и прикинул, сколько котов теоретически может вместиться в подвал. Потом подумал, какова вероятность того, что столько котов сидит там в одну и ту же минуту. Решил, что почти нулевая. Я, кстати, не знаю, как нужно вычислять вероятность чего-либо, просто в городе, должно быть, столько котов попросту не найдется.
Точно так же, как кот в подвал, сам я залез в свою ревность. В ревности, как и, должно быть, в подвале, темнела непроглядная неизвестность, и я даже не представлял, сколько в ней котов, потому что не умел вычислять вероятность. А за котами могло скрываться все что угодно.
Люди вокруг меня жили себе и не знали, как у меня в голове весело.
Глупая мысль. Я подумал ее, когда вышел из бара – пьян и счастлив. Вышел уже в темноту, хотя входил засветло. Вышел в ночь. Вышел и храбро пошел вперед. Туда, куда боялся ходить уже много лет.
Я понял, что у меня осталось очень мало вещей. Вещей, которые я мог бы назвать своими. На самом деле, я даже не знал толком, сколько их, этих вещей. Я мог сказать только, чего у меня больше нет. У меня больше нет отчего дома – это раз. У меня больше нет дома Лаврентия. Два. Вещей у меня тоже больше нет – книг, одежды и прочего – как я могу считать их своими после того, как их так самовольно выбросили в неизвестном мне направлении? Это три. И друзья, их у меня тоже больше нет. Я так решил. Четыре и пять.
Вот и получилось, что осталась у меня только та самая пивная.
Та самая пивная, до которой я дошел. Я дошел и увидел её – я спросил её:
— Как тебя зовут?
Мое сердце билось со скоростью света.
А она назвала свое имя:
— Румани.
«Что за имя такое?» — подумал я, а вслух ответил:
— Очень красивое.
Так вышло, что сделать это мне стало проще простого. Я уже увидел ее тем утром. Увидел, когда чувствовал себя настолько плохо, что не смог полноценно пережить это потрясение – мое самочувствие сработало амортизатором, смягчило удар.
Наша с ней встреча запустила какой-то механизм внутри меня. Он работал, пока я и не знал. Совершал свои фоновые процессы. Я и подумать не мог, что сделаю это, а потом просто сделал. Понадобилось.
Дело в том, что это, оказывается, совсем не страшно. На нее смотреть. И не страшно, что она меня узнала. Я смог это пережить, а потом захотел еще.
Что-то мне подсказывало, что героин работает так же.
На утро я чувствовал себя странно. И нет, не думайте даже: у этого временного провала не настолько глубокий подтекст, как может показаться.
У нас с ней ничего быть не могло. Это я знал. И даже ей объяснил, почему.
— Я ведь даже не трахаюсь, потому что больше ни на кого не стоит!
Вот так я ныл, пьяный и разнеженный, у неё дома.
— Это огромная потеря для общества, —щурилась она в ответ.
Довольно цинично. Мне нравилось.
— Нет, это маленькая потеря для общества, но огромная — для одного человека! А может, и не одного. Ты хоть представляешь, сколько женщин я бы смог осчастливить?
Это я вспомнил про ту, которая бросила меня с Лаврентием, и говорил чистую правду: пока я помнил, больше ни с кем не мог.
— Осчастливить? Это вряд ли, — откровенно злорадствовала она, но мне было уже все равно: и без того самооценка упала ниже плинтуса. — Это медицинская проблема у тебя, или что?
Как оказалось, человек, перед которым тебе стыдно, имеет над тобой почти неограниченную власть. Я узнал это, когда пришел к ней в пивную. Она как раз закрывалась, и я понял, что моя вина перед ней делает ее необозримо выше меня.
— Да нет, дрочить-то я могу, — отмахнулся я.
А она вздохнула.
— Ну слава богу.
Мы с ней много говорили той ночью. Румани оказалась очень интересной девушкой. Она, например, ненавидела жизнь и хотела умереть. Она жила в большой коммуналке с темными коридорами, в которой все комнаты казались нежилыми. Перед некоторыми дверьми стояли сломанные вещи и прочий мусор – видно, их не открывали уже много лет. Одна из дверей вообще опечатана, но я не мог разглядеть надпись в полутьме общего коридора. В густой, желтоватая полутьме старой и грязной квартиры.
В общей кухне стояло большое кресло, в которое села Румани, когда мы пришли. Я сел на пол рядом и положил голову к ней на колени. Пока мы говорили, она не переставала гладить меня по голове.
В том кресле поместилось бы пять Румани, но мне хватало её одной.
В коммуналке повсюду шастали коты. Она говорила, что коты принадлежат её сумасшедшей соседке, пока потоки котов текли по кухонным шкафам и спинке кресла за её головой. Я лежал на потоках котов, коты текли по мне и вокруг.
В коммунальной квартире водилось много таинственных вещей. Я перестал их видеть, когда закрыл глаза.
Я лежал на ее коленях, а она гладила меня по волосам.