Мой плаксивый герой

«Дышать трудно. Почему так жжёт лёгкие?»

Мою небольшую комнату, ремонт которой закончился как раз к рождению брата, в последние два часа наполняло тихое, почти молящее, бормотание «Ока-сан». В коридоре слышались тихие, шаркающие шаги «О», который укачивал совсем маленького Такемичи. Счастливый засранец, спокойно спит на чьих-то руках, пока его «Онэ-сан»¹ борется за свою жизнь.

Как к этому пришло? Не знаю, но можете спросить у так называемого «Ками-сама», которого так отчаянно вспоминает миссис Ханагаки.

«Ну не умираю же я, ёб...кхм...правда, чего все так распереживались. Не первый раз уже болею.»

Хотя вынуждена признать, что так высоко моя температура правда ещё не подскакивала. В глазах то и дело появлялась пелена, и разум затуманивался всего на пару часов покоя, наверное, стоит поблагодарить лекарства. Однако в те моменты, когда, несмотря на пылающее тело и огонь в лёгких, мои мысли были ясны, я размышляла о том, что возможно приведёт меня к смерти в возрасте двух лет.

Я отчётливо помню — что не удивительно, ведь я явно морально не двухлетняя девочка — как мистер Ханагаки занёс меня в палату, наверное, было ближе к полудню, ибо июньское солнце ярко светило, почти что жарило — на заметку себе из прошлой жизни, надеюсь ты не жила в Японии, потому что их климат — сущий ад, честное слово. Тогда в белой палате освещённая и уставшая «Ока-сан» выглядела как ангел. У меня не проснулось пресловутое сестринское чувство при виде мирно спящего Такемичи, однако подсознательно я понимала, что теперь также несу ответственность за этот комочек. Мне стоило только протянуть свою ладонь, сидя на руках «О», как тело оцепенело. Это одновременно было похоже на наплыв воспоминаний в день, когда я узнала о появлении главного героя — хотя в голове я больше называла его «Моя погибель» — и в то же время в разы сильнее.

«Бежать-Бежать-Бежать. Мне надо бежать!»

Размышляя сейчас о тех воспоминаниях, я точно могу сказать, что это были улицы большого города. Вдалеке, даже будто бы под водой, был слышен гул машин и людей. Рядом мелькали силуэты, они были явно больше...меня? Воспоминание из детства, моего прошлого детства. С неприятным липким страхом, что останавливаться нельзя. В кармане было что-то тяжёлое, камень или, точно, бумажник.

Кажется «прошлая» я что-то украла. Меня вытянуло из воспоминания также быстро, как затянуло, рядом уже суетились медсёстры, было слышно как Такемичи плачет и тихо ругается «Ото-сана» с врачом, который не понимал из-за чего так резко поднялась температура.

И сейчас, когда уже прошла неделя от очередного «момента X» — как я стала называть это у себя в голове — даже моя уверенность в собственной выживаемости стремительно летела к чертям, надеюсь, что моя бренная душа не отправится за ней, как минимум, пока я не узнаю рецепт печенья Миссис Ханагаки.

На лоб легла мягкая, едва мозолистая рука «Ока-сан», она была такой холодной, что невольно я сильнее прижалась к ней, желая ухватить заветную прохладу. Воздух уже давно был спёртым, окна старались открывать как можно реже из-за жары. Приоткрыв глаза, увидела лицо «Ока-сан», женщина осунулась, кажется, она не отходила от меня последние пару дней точно, если не считать время, когда кормила Такемичи.

Кстати о моём «Отото"², его даже приносили, когда моя температура спадала до приемлемой. Сама эти моменты помню смутно, словно смотрела со стороны, но миссис Ханагаки, тихо плача — даже голос её стал тише и слабее, будто болела она — рассказывала, что мой милый младший брат тоже волнуется за «такую сильную старшую сестрёнку». Хотя мне кажется, что он плачет просто потому что может. А ведь я уже говорила, что вам повезло только со мной и моей невозмутимость. Я слабо улыбнулась «Ока-сан», стараясь её поддержать, хотя мысленно уже проклинала всё, что может быть связанно с судьбой, поминая богов последними словами.

Миссис Ханагаки поцеловала меня в лоб и криво улыбнулась.

— Хару-чан, отдохни, пока лекарства сражаются со злыми вирусами внутри тебя, — Серьёзно? Будь у меня больше времени я бы показала своё выражение лица: «Не неси чепуху», уже ставшее фирменным, но хватило только на хриплый разочарованный вздох. Всё же этому телу только два с лишним года, не могу винить этих взрослых, что они не могут понять всего моего гения. Тем не менее «Ока-сан» убрала мои вьющиеся волосы с влажного лба и продолжила шептать — мамочке надо покормить Мичи-куна, но она скоро вернётся.

Женщина, сгорбившись, вышла и только когда дверь комнаты приоткрылась, впуская в мрачное помещение — мне нравилось, что в моей детской были плотные портьеры, спасающие от излишнего солнца, от которого мой организм просто начинал распевать симфонию чихания — луч света, я услышала надрывистый плач «Отото», слабо улыбнулась, думая, что даже для обычного младенца он плачет слишком много.

— Действительно, плакса...

Я прикрыла тяжёлые веки, и наконец-то, за долгое время погрузилась в спокойный сон.

Если вам интересно — а вам должно быть интересно, хотя бы из вежливости — оправилась я за десять дней. Десять дней сильнейшей лихорадки. Спустя эти мучительные двести сорок часов, очнулось моё тело, в отличие от разума, абсолютно отдохнувшим, будто бы я могла свернуть горы, если захочу. И да, родители ещё долгое время носились со мной также яро, как с маленьким Такемичи, думая, что недуг может вернуться, хотя врачи исключили такую возможность. Старые и опытные старики в белых халатах финальным заключением в моей карточке поставили, что температура повысилась ввиду стрессовой ситуации в семье, решив, что двухлетний ребёнок просто волновался за мать и был ошеломлён рождением ещё одного члена семьи. После этого «родители» решили детей больше не заводить, решение мудрое с точки зрения нашего абсолютно среднестатистического бюджета, но совесть меня всё равно гложила.

С момента моего выздоровления на меня также повесили бирку «Лучший друг Мичи-куна», который слюнявил мои руки, хватал пальцы так, что стоять рядом с его манежем мне приходилось часами и, конечно же, его самое грозное оружие — беззубая, но до чёртиков очаровательная улыбка. Причём улыбаться мне он начал даже раньше «Плаксивого Ото-сана», который иногда не спал вместо миссис Ханагаки — за что я начала уважать этого мужчину даже больше, чем, возможно, должна была — и да, его плач в тот день надо было слышать:

— Милая, он меня не любит, понимаешь? — «О» слабо хватался за рукав «Ока-сан», глотая крупные слёзы, указывая пальцем на «самую милую картинку, которую я видела с момента нашей свадьбы», по словам Миссис Ханагаки, а именно то, как лёжа на диване Такемичи ярко улыбался мне, держа мой мизинец.

И видят боги, я правда не испытывала до того момента «сестринский комплекс», но смотря на этого беззащитного мальчишку, который так ярко улыбался мне, — ну и сыграло то, что я знала, что ему суждено в итоге пройти — не смогла про себя решить, что с этого момента я должна за ним приглядывать. Это была наша первая своеобразная клятва на мизинцах, и проглочу я тысячу иголок, если не выполню свой сестринский долг, ладно, это слишком смело, вряд ли я вообще хоть что-то проглочу, но Такемичи может получить по лицу, что грустно, ибо из воспоминаний скажу, что личико у него действительно милое, жалко такое.

К моменту, когда Такемичи уже твёрдо стоял на ногах — а пошёл он довольно рано, видимо, не сдаваться после сотни падений на заднем дворе у него в крови — мне было уже три с половиной года. И знаете, что я вам скажу? Ненавижу детские сады и отношение Японии к женщинам. Серьёзно, теперь я действительно думаю, что три года моей жизни были самые лучшие: я могла встать к полудню, ибо в который раз засиживалась за попыткой вспомнить хоть что-нибудь полезное из прошлой жизни, — а ещё чаще стала делать это после рождения Такемичи. Не вышло, кстати — я ела вкусную домашнюю еду — хотя в садик обеды мне собирает «Ока-сан», есть среди шумных детей уже не то — и самое главное: я могла учиться. Я благодарна Миссис Ханагаки, которая не сдерживала мою любознательность и лишь посмеивалась над моим серьёзным лицом во время чтения газеты или просмотра телевизора, но детские сады Японии совершенно не предназначены для обучения малышей. И пусть теперь я знаю парочку детских песенок, сомневаюсь, что это поможет мне в будущем. И если спустя пять месяцев я привыкла, что самой надо носить книги и блокнот, в котором я старательно тренировалась выводить иероглифы, то смириться с тем, что «Ока-сан», которая едва отошла от заботы обо мне и младшем братце вновь вернулась на работу, было сложно. Мне и до этого казалось, что Японцы — поистине трудолюбивый народ, но всего год на восстановление после того, как ты выталкиваешь из себя 3 килограмма не только счастья, но и нескольких месяцев бессонных ночей, было чертовски мало. Моё сердце, можно сказать, разрывалось от злости и негодования, за три года жизни первая истерика произошла из-за возмущения на правительство. Правда взрослые опять поняли всё не так, в тот момент хотелось выть уже от негодования.

Я отвлеклась от своих размышлений и планов о настоящей революции дошкольников, когда ко мне подошла Каяме-сан — воспитательница, которая испытывала ко мне сильную привязанность.

— Хару-чан, что-то рисует? — Женщина присела рядом со мной, поправляя мою жёлтую шапочку — идиотски-милый аксессуар формы — и вглядываясь в то, что я писала отломленной от ближайшего куста палочкой на земле. Октябрь, который только начинался, выдался вновь тёплым, поэтому мы, как полагалось всем детям, выходили на прогулки до тихого часа — лучшее время, когда я могла или отоспаться, или прочитать очередную книгу. Каяме-сан была красивой и молодой японкой, которая искренне любила детей и хотела о них заботиться, правда для меня её забота всегда выходила боком, когда она в очередной раз забирала у меня книгу, заставляя играть с другими детьми. Однако, это было ей даже в плюс, я уважала её, как воспитательницу, несмотря на юный возраст — выглядела она всего лет на 25 — Каяме-сан прекрасно управлялась даже с самыми отъявленными хулиганами моей группы. Почувствовала, как холодная рука легла на мою спину, поглаживая, когда тёплые карие глаза женщины смотрели на неровные иероглифы моего имени, сколько бы не тренировалась тело ещё плохо слушалось меня в мелкой моторике.

— Хару-чан, у тебя ошибка, — Каяме-сан взяла мою палочку, выводя внизу аккуратным почерком моё имя, такое же, но совершенно иное по значению — имя нашей умницы Харуки пишется через иероглиф «Ясная погода», а не «Весна».

Я смотрела как воспитательница заканчивает выводить на земле имя, сердце затрепетало, но не от счастья. На меня накатила тоска, сжирающая всё настроение и любознательность, что были у меня до этого, когда я поняла, что это имя на самом деле не моё. Той девочки, которая родилась ясным, на удивление тёплым, февральским утром просто не существует, есть «я». Не Харука Такемичи, кто-то извне, что обманывает стольких людей.

Сама не заметила, как начала плакать и оказалась на руках доброй Каяме-сан, что тараторила успокаивающе: «Харука-чан, ну ты чего, ты всё равно умница. Самая умная девочка, которую я знаю.»

Нет, Каяме-сан, умна не Харука, а «Я».

Оставшийся день провела в отдалении от остальных детей, воспитательницы, что волновались из-за моей неожиданной маленькой истерики, старались не выдёргивать меня больше из зоны комфорта.

Забирали меня, как уже повелось, после Такемичи, ближе к семи вечера. Идя под руку с «младшим братом», что, картавя, лепетал о том, как сегодня подрался в песочнице, с трудом сдерживала отчаянный стон. Если поначалу я думала, что воспитанием смогу удержать его от драк и изменить хоть что-то, даря семейству Ханагаки спокойствие, то теперь, видя как на его щеке красуется пластырь с динозаврами, понимала, что рвение влезть в драку у Такемичи было с рождения. Он что-то ещё лепетал, крепче сжимая мою ладошку и иногда оглядываясь на шедшую чуть позади «Ока-сан», которая была премного благодарна моей рассудительности и ответственности за маленького хулигана, а также тому, что Такемичи буквально обожал меня, стараясь не отходить от «Онэ-сан» в свободное время. Мне и самой было приятно такое восхваление моей персоны, кажется, только Такемичи, в силу своей детской невинности верил, что его старшая сестра самая крутая на свете — чего греха таить, моя самооценка заметно поднялась, благодаря этому малышу.

Я рассмеялась, когда «Отото» показывал, как бил того мальчишку, что был крупнее него в два раза, сопровождая рассказ звуками по типу: «Клац», «Бабах» и «Кчау», и пока увлечённо слушала не заметила, как на нас налетел, едва не сбивая с ног, мужчина. Дальше по улице слышался отчаянный крик: «Держи вора!», смотря как за ним бежал сотрудник полиции, мужчина в возрасте, который вряд ли бы смог догнать молодого парня, моё тело вновь оцепенело.

«Держи вора, грабят среди белого дня!»

Я видела залитую солнцем улицу, многоэтажки, на первых этажах которых находились магазинчики и кофейни, рядом был сквер и суетились ошарашенные пронзительным визгом люди. Стояла у стены одного из домов, пока двое крепких мужчин скручивали какого-то мальчишку, в грязной одежде и растрёпанного, он был явно слабее них, но брыкался так, словно от этого зависела его жизнь. Карман олимпийки был тяжёлым, но это была приятная тяжесть очередного бумажника, а значит сегодня у «меня» и младшеньких будет ужин.

Ухожу в тёмный переулок, сворачивая в сторону трущоб, грустно улыбаюсь, когда слышу отчаянные крики мальчишки.

— Я ничего не крал!

Прохожу мимо окна, надо бы поправить причёску, прежде чем идти в люди.

Меня вырывает из воспоминаний ладонь Такемичи, которая крепче сжимает мою руку, похоже он испугался громких и глупых взрослых. Мотаю головой, поглаживая малыша по голове свободной рукой.

— Всё хорошо, Отото, всё хорошо. — В душе скребутся кошки, и на языке остаётся горечь, почти увидела, почти узнала, так много «почти» и всё ещё ни одного цельного ответа. Единственное радует, что в этот раз такой проблеск воспоминаний принёс лишь мигрень и тошноту, а не недельную лихорадку, как было в прошлый раз.

Нас обоих, плачущего от испуга Такемичи и ещё более бледную, чем обычно меня, берёт за руки миссис Ханагаки, уводя от шумной толпы к нашему тихому району.

— И так, что мы имеем, — сидя за своим детским столиком после ужина и вертя в руках карандаш из набора для рисования, я рассматривала плоды моих двух часов труда: неровные иероглифы, пусть и с трудом, но читались, а значит теперь я могу вести «мемуары своей прошлой жизни» с условиями воспоминаний. И пусть информации набралось не так много, как мне хотелось, это уже было продвижение:

1) Для того чтобы активировать воспоминание, мне нужен триггер, правда я сама не понимаю, когда это может произойти.

2) Воспоминания спонтанные и нечёткие, они легко обрываются и после них долго болит голова.

Пока я видела только два воспоминания и мне сложно судить о «прошлой» себе, однако похоже я была карманницей, если не хуже. Такие люди вообще заслуживают реинкарнации? Мне всегда казалось, что это бедные, обиженные жизнью девочки и мальчики, которые попадают под грузовики, а не воришки, что разменивают других в угоду себе.

«Мне тошно от самой себя из прошлой жизни. До чего докатилась»

Размышляя о бренности своей прошлой жизни и о том, с чем же придётся столкнуться в этой, не заметила как рядом оказался Такемичи. Закрыла тетрадь, на случай если в нём проснётся любопытство, и перенаправила всё внимание на «Отото». Он уже клевал носом и собирался уснуть рядом со мной, видимо, не желая отвлекать «Онэ-сан» от важных-преважных дел.

Мой взгляд зацепился за тёмные волосы, кучерявые и непослушные, такие же как у меня, чему я не всегда была рада из-за влажности климата. Затем тёмно-синие глаза, точно такие же что я видела в своём зеркале по утрам, и светлая кожа — хотя не такая бледная как моя. Мы были одинаковыми, словно отражение друг друга, но не были двойняшками. От этой мысли потеплело на сердце и я, не сопротивляясь порыву, обняла Такемичи.

Одинаковые. Не только внешне, вскоре мы оба будем потеряны, не понимая чего от нас хочет судьба. Не зная какой выбор правильный, будем полагаться только на собственный опыт и упрямство.

— Отото, сестрёнка обязательно защитит тебя, — Крепко сжимала его в объятиях, пока саму душили слёзы. Я не помню кто я на самом деле, обманываю их всех, притворяясь «Харуки», но я правда хочу защитить этого ребёнка.

Так нас и нашла «Ока-сан», обоих плачущих — я так и не поняла почему заплакал сам Такемичи — и обнимающихся на полу.

Похоже «Плаксивость» это семейное.