Хоть в гроб клади!

Бруно всегда был одновременно со всеми и сам по себе. Может показаться на первый взгляд, что это у них с Гауссом общая черта, но я бы сказал, что одному просто было комфортнее самому с собой, а второй нас не подпускал. И это две большие разницы, ведь, строго говоря, одиночество и уединение – далеко не одно и то же.

Перед ночевками он всегда по несколько часов выгуливал Макса – своего бешеного, не лучше Теслы, хаски. Макс, полным именем которого было гордое Максвелл, походил на Бруно не только именем. Ещё у них были одинаковые синие глаза, как лёд Байкала, бесконечно глубокий и пленяющий. Я хорошо запомнил, потому что больше у людей не видел таких глаз. Как у хаски.

Бор застал их посреди прогулки, когда один забрался на старый металлический забор баскетбольной площадки, пытаясь спастись от второго, заигравшегося в кусаку.

- Сидеть, Макс! – грозно командовал Бруно, тряся перед псом указательным пальцем, облепленным хлопьями краски, лупившейся с забора.

Пытаясь хмуриться, он все-таки улыбался. Бруно был счастлив и свободен. И пёс чувствовал, что его не хотят ругать, так что скакал, пытаясь схватить устрашающими клыками хозяина хотя бы за рукав.

- Дарова, - Бор подал голос, и Максвелл, узнав любимого человека, рванул к нему, забыв о предыдущей жертве. – Не надо есть мое лицо!

Бруно соскочил с забора, отряхнул руки от шматков краски травяного зеленого цвета, потом голубого, потом красноватого и даже мелкой крошки желтого. Пёс успел слизать с Бора всю усталость и налёт тяжелого дня, так что и тот уже улыбался.

- Ты рано, - коротко заключил ставший смурным Бруно, оттаскивая Макса за ошейник.

- Да пораньше отпустили. Сегодня настроение у директора хорошее. Подумал, вместе пойдем.

- Да, сейчас пойдем. Максвелла домой забросим только.

- Хорошо, - Бор беззаботно улыбнулся, игнорируя, как друг отводил глаза и отвлекался на поводок.

Что бы портящее настроение он ни скрывал, Бор давно знал, что будет лучше просто промолчать и не лезть в душу. Хотя бы не поругаются. Бруно очень хорошо умел быть невыносимым, когда считал проблемы только своими личными, так что за семь лет не трогать его вошло в привычку.

Все сто шестьдесят ступенек - четырнадцать полноценных пролетов и еще один обрубок на крыльце – Бор рассказывал смешные истории с работы и новости о младших братьях. Шкетов Бруно не видел уже несколько месяцев и очень скучал. Ему нравилось веселиться с Боровыми братишками, да и им тоже, но с недавних пор мать друга относилась к нему подозрительно.

Три пирсинга на лице и несколько татушек совсем не из жвачек за пару месяцев. Бруно решил использовать родительское чувство вины из-за развода по полной и издевался над собой как только мог, а тётя Алёна решила, что он попал в плохую компанию и на что-то подсел. Впервые услышав этот вздор, он хохотал и много раз подтвердил, что его родители – плохая компания. А потом понял, что это отразится на дружбе с Бором, и до сих пор с той самой мысли печалился.

Дверь открыла мама. Бруно удивился, что она дома, но вместо радостного приветствия нахмурился и прошел мимо, не здороваясь.

- Сынок...

- Максу надо лапы помыть, - холодно и резко. Следом хлопнула дверь в ванную.

Бор смущенно замер на пороге и потер белобрысый затылок, не понимая, как быть с неловкостью. Бруно умел ее нагнать и оставить друга разбираться со своими неприятностями. Радикальный во всём фанатик и дипломатичный моралист: один создает проблемы, другой разруливает. Но иногда даже Бора ставили в тупик выходки лучшего друга и мать его.

Упомянутая мать вздохнула и потерла безымянный палец с белым следом от кольца без загара. Это была высокая и стройная женщина, у которой могла быть совершенно особая стать, но в присутствии Бруно она всегда становилась сама не своя и будто уменьшалась, сжимаясь от тоски. Это становилось особенно заметно в желтом свете коридора с темными серыми обоями, съедавшими воздух.

- Вы чай попить зайдёте? – с надеждой поинтересовалась она.

- Спасибо, но нам, вроде как, пора. Нас ждут уже, - Бор переминался с ноги на ногу на придверном коврике с отпечатками стоп якобы счастливой семьи, хотя в доме давно не было ни семьи, ни, тем более, счастья.

- Вы все время теперь уходите, да? Соседи жаловались, что Макс...велл по ночам воет, - женщина поморщилась от сокращения собачьей клички. Никак не могла принять её.

- Ну да... Типа того... - В голове ни одной идеи как смягчить, только бешеное «пу-пу-пу» на повторе.

- Андрей, скажи мне, пожалуйста, честно, - женщина наклонилась к нему ближе и заглянула в серые глаза проникновенно, рассчитывая на искренность. – Вы с Максимом не делаете ничего противозаконного? Вы не попали в плохую компанию?

- Нет, тёть Маш, не волнуйтесь, - Бор выдохнул, услышав вопрос, на который мог ответить. Все-таки врать он не любил, а недоговаривать, как учила мама, можно было. – Мы ее основали.

- Ну и шуточки у вас. Но главное, что все хорошо. Как у тебя каникулы проходят?

- Да все нормально.

- Гуляешь, наверно, целыми днями? Погода такая...

- Ну... когда не работаю, конечно, иногда гуляю... Но больше готовлюсь к учебе, - честно признался Бор, хотя хватило бы простого лживого «да».

- Ты поступил в колледж?

- Ага. В мед, как хотел. Но сложно будет с работой совмещать, так что вот заранее начал учить...

- Молодец, Андрюша, - тётя Маша улыбнулась и от своей гордости не заметила, как Бора покорёжило от такой формы имени. Женщина отвела глаза и посмотрела на дверь ванной. Душ перестал шуметь, и оттуда раздавалось раздраженное «да стой ты». – Ты всегда был ответственным мальчиком. Наверно, мама тобой гордится?

Бор не мог не заметить во вновь обращенном к нему взгляде Бруновой матери какую-то скорбную жалость. Все, кто знал отца, так смотрели на него уже полтора года, и это злило.

- Ну это у нее спрашивать надо, я откуда знаю, - буркнул он, теребя в кармане связку ключей.

На этот раз спасателем от разговоров стал Бруно, вывалившийся из ванной с тридцатикилограммовым Максом, вывалившим язык, на руках. Оба кряхтели. Кожаный прошагал на негнущихся ногах до лежанки, усадил туда мокрого шерстяного и приказал сушиться. Пёс завертелся волчком, фыркая на мокроту лап.

- Всё выспросила? Мы пошли? – не скрывая злого сарказма поинтересовался Бруно у матери, проходя мимо.

- С собой поесть не возьмёте? – ответила женщина вопросом на вопрос.

- Я по пути куплю, мне отец денег скинул. Пока, - спешно натянув и не зашнуровав ботинки, Бруно вышагал в них, разваливающихся, в подъезд и захлопнул дверь.

Лишь пролетом ниже он сел на пыльные ступеньки, закапанные краской от бордюра со стороны стены, и принялся шнуровать обувь. Бор тяжело опустился рядом.

- Чего ты так с ней? Что у вас происходит?

- Я к тебе не лезу, и ты ко мне не лезь, - проворчал Бруно, агрессивнее затягивая шнурки, чтобы кровообращение в ногах отбило напрочь.

- Макс, - с нажимом, но тихо позвал Бор. – Что случилось?

- То, что они меня достали. Не беси хоть ты.

Пришлось смириться и смотреть на новую, еще под пленкой татуировку на ноге Бруно под задравшейся штаниной. Вокруг щиколотки моталась в несколько слоев черная колючая проволока.

- Давно сделал?

- Нет. Хотел тебя позвать, но это был твой единственный выходной, - ненадолго отвлекаясь от шнурков, он сентиментально, совсем не свойственно, коснулся вбитой в кожу проволоки.

- И что? Я бы пришел.

- Потому я и не позвал. Мы и по вечерам видимся, а шкеты, по ходу, тебя встречают раз в месяц, - Бруно пожал плечами и посмотрел на друга хмуро. – Ой, давай без соплей.

- Да ладно тебе, это ж реально трогательно, - Бор усмехнулся и, вопреки пожеланию, обнял его. – Я как-нибудь устрою вам тоже встречу.

- Пойдем уже. Я зашнуровался.

Бруно колюче отпихнул товарища и первым поскакал по ступенькам вниз. Он даже заранее достал и сунул в зубы сигарету, чтобы сделать вид, что спешил, а не сбегал.

Бор рассмеялся и побежал следом, чуть запыхиваясь. Он не больно привык к вечно сломанному лифту.

Когда они добрались до логова, мы уже их ждали. Тесла пытался подтянуться, держась за ржавый острый край гаражной крыши, но его вечно потные ладошки всё соскальзывали. Гаусс недовольно морщился, когда тот в очередной раз падал, царапая ладони. А я развлекал их историей про олимпиаду.

- В общем, выходит, тупые бухают просто так, а умные ездят на олимпиады и бухают там с другими умными. Но больше я через балконы не перелезаю.

- О, пропустили мою любимую историю, - посетовал Бор, обняв меня в знак приветствия. Я смущенно хмыкнул.

- Да ты ее уже знаешь.

Бруно дождался, пока Женька в очередной раз свалится с крыши, чтобы подойти к двери и заскрежетать ключом.

- Ща поинтереснее истории начнутся. Заваливайтесь давайте.

И вот под гудение лампочки, висящей на торчащем из потолка проводе, мы уставились на стену. Фотографии, чертежи и распечатки новостных статей Бруно налепил на скотч, но тому не нравилась побелка, и он то и дело отваливался, так что за бумажками на стене карандашом были нарисованы жирные цифры, чтобы материалы дела не перепутались местами.

Я до сих пор помню более серый квадрат, углом пересекавшийся с нашей импровизированной полицейской доской – там раньше висел ящик с инструментами, который мы переселили на пол, и на котором теперь сидел, растопырив несоразмерно длинные ноги, Тесла. Гаусс полулежал на круглом диване, кутаясь от гаражной прохлады в своем слишком объемном лонгсливе. Бруно располагался на полу, не жалея потертых черных штанов. Бор – рядом на краю дивана, упирая локти в колени. И я дальше всех, выглядывал через их спины.

На доске было всё, что нам удалось накопать о происшествиях в заповеднике. Странные пропажи, ночные балы, которых все будто не замечали, масонские знаки, ритуалы и символы. И, конечно, самое новое – чертеж фрактального плиточного узора с дорожки, над которым я бился всю последнюю неделю.

- Думаю, мы к чему-то близки, - задумчиво протянул Бруно, щурясь, словно это помогло бы узреть истину в разбросанных фактах.

- Возможно, станем ближе, если я верно расшифровал.

Я извлек из толстого ежедневника, полного масонских фанартов, большой лист кальки. Передал Женьке, а тот приляпал его поверх чертежа.

- Вау. По ходу, вырисовывается, - в глазах Бора заплясали чёртики. Если даже он завёлся, всё было решительно однозначно: мы нарыли.