Пролог
Дело было еще в моей юности. Занесло меня в тайное братство. Мы были сродни американских студенческих братств, только вместо домика-общаги у нас была гаражная яма, а вместо университетского кампуса – вся Москва.
Оказался я там по стечению обстоятельств совершенно непредсказуемому, то есть не ждал этого и не стремился – уж точно. Мой знакомый, с которым пути у нас разошлись еще после детского сада, при случайной встрече узнал о значительных способностях к физике, затащил меня на заседание тайного клуба, где, конечно, меня сразу нарекли из-за этой склонности Фейнманом. Такая уж в братстве сложилась традиция: брать имена известных ученых, а настоящие - даже друг другу не рассказывать.
- А почему Фейнман? – разумно поинтересовался тогда Тесла. Проблески здравомыслия для него были делом нечастым. – Че вам, ученых-физиков мало?
- Действительно, Эйнштейна вот у нас никогда не бывало, - Гаусс, как всегда отстраненный, пожал плечами.
- Ты свой гуманитарный рот на Эйнштейна вообще не разевай. Его ученым только последний идиот называть может. Он был вором, лгуном и вообще человек так себе, - поучительно декламировал Бруно.
В братстве нас было немного. Трое основателей и молодняк: мы с Теслой.
Тесла, в общем, меня туда и привел. Это был просто парнишка из моего района, особо ничем не примечательный. Среднего роста, веса, и абсолютно средней внешности. Но, как оказалось, у Теслы память была фотографическая, за что его в братство и приняли. Только тогда основатели еще не знали, что Тесла, в обычной жизни просто Женька, был жутким пофигистом, каких поискать, и чтобы этой его фотографической памятью пользоваться, нужно было ай, как постараться и Женьку измучить требованиями. Но однажды в братстве - навсегда в братстве, деваться от Теслы было уже некуда.
Меня, как я уже сказал, взяли за способности к физике. Я тогда был неприметный и мелкий, слегка полноват и весь покрыт прыщами. Впрочем, полноват я и по сей день, тут скрывать нечего. Но обаяния и харизмы, как и настоящему Фейнману, мне тоже досталось вдоволь, так что представившийся вам забитый гадкий утенок – не мой случай. Это, вообще-то, мой главный недостаток как физика – слишком бойкий и озорной. Впрочем, для братства это было плюсом.
Даже на тот момент мы с Теслой признавались себе честно, что не вполне понимали, чем наше братство занималось. Какие-то тайные знания, вроде как у масонов, основатели все пытались собрать с нашей помощью, но уж слишком таинственного чего-то не выходило, так что для нас это выглядело большую часть времени как безобидная тусовка, за исключением некоторых аспектов... В общем, авантюра была сомнительная, но основатели так нас очаровали, что мы с Женьком Теслой, даже не понимая, что делали, просто хотели оставаться с ними.
К основателям у нас зародились совершенно особые чувства. Было их трое: Гаусс, Бруно и Бор. Русские фамилии Бруно, раздававший клички, почему-то принципиально не любил. Наверное, иностранные имена звучали для него поинтереснее и добавляли нашим делам хоть какого-то загадочного очарования.
Бруно всегда высказывался весьма радикально. Он очень уж любил бросить что-то категоричное, вроде знаменитой хулы Эйнштейна, которую он прокручивал раза по два в месяц стабильно. И эта его слепая уверенность в том, что мир делится на черное и белое, была, несомненно, в нем самым очаровательным элементом. Убедительнее речей, чем у Бруно, я не слышал, и, даже не вполне с ним соглашаясь, слушая, почему-то всегда ему верил. И выглядел он соответствующе – радикально. Несколько черных шариков пирсинга на лице, бритая голова, черная же одежда. Он был для нас как настоящая рок-звезда и сложно было не последовать за ним хоть в огонь.
Бор, наоборот, был светленьким. Они вообще во многом оказывались контрастны и непонятно, на чем сходились. Бор был для всех нас будто старшим братом. Как-то сложилось так, что характер его был самым приятным. Теплый такой, заботливый. Бора и красотой не обделили, так что этот парень умел всех загипнотизировать манерами и серыми глазками. В противовес вечно острому и жесткому Бруно, он мог согласиться с чем угодно, ловко увильнуть. Бор был такой весь обтекаемый, что хоть на гонки на таком езжай.
И, конечно, Гаусс. До сих пор не знаю, чем он меня так привлек, но он интересовал больше всех. Гаусс был отстраненным, молчаливым и даже в определенной степени мрачным. В отличие от других основателей, по-разному, но все-таки страстно горевших идеей, Гаусс чаще просто молча слушал и кивал. Конечно, нам казалось, что он все равно заинтересован – попросишь, и в лепешку расшибется, но сделает. И все же виду Гаусс не подавал.
Был он из основателей самым красивым, но странным образом. Легко посчитать более очаровательным Бора, но отчасти тому просто повезло родиться болтливым. На самом деле, если бы оба они закрыли рты, и пришлось сравнивать только внешний вид, Гаусс бы победил. Он обладал тем мрачным типом красоты, при котором люди выглядят не вполне здорово и поначалу пугают, но все равно приковывают к себе взгляд. Бледноват, болезненно худ, и волосы черные, как смоль. Тесла с самого прихода в братство постоянно спрашивал, не вампир ли он в самом деле, и почему зовется Гауссом, а не Дракулой. Наверное, поэтому я ему и понравился – просто промолчал.
- Че у тебя там за том? – свалившись на большой круглый диван – порядком потрепанный, но весьма удобный, Бруно поглядел на обложку книги, в которую старательно пялил Гаусс. – Опять не по-русски?
Возмущение Бруно, конечно, мне было непонятно. За несколько встреч, прошедших к тому моменту, я успел отметить, что русское что-бы-то-ни-было не очень-то привлекало Бруно. Это было заметно уже по тому, как он придумывал всем клички иностранцев.
- Ага, специально, чтобы ты не понял, - Гаусс недовольно отпихнул от себя назойливого Бруно.
И тогда я впервые поймал его взгляд на себе. Какой-то строгий, но с намеком. Будто украдкой что-то мне сказал. Я виновато опустил глаза на его книгу.
«Surely You're Joking, Mr. Feynman!» - прочитал я на обложке. Мне особых переводов, чтобы понять смысл, не нужно было. Гаусс читал биографию Фейнмана-настоящего, и потому удостоил меня взгляда.
Конечно, читал совершенно не по-русски. Особой способностью Гаусса были языки. Он к своим восемнадцати – самый старший из нас – знал уже пять, не считая родного: английский, испанский, румынский, армянский и немецкий. Почему при таких выдающихся гуманитарных способностях его назвали в честь математика, я до сих пор не понял. Видимо, что-то такое произошло в голове Бруно в тот день, что он посчитал это забавным. Кто его разберет, этого Бруно.
Со временем я отметил, что Гаусс, в общем-то, кроме языков во всем слабоват.
Иногда у нас были ночные сходки, после которых те, кому далеко ехать, оставались до утра в логове. Логовом звался старый гараж Борова дядьки, в котором и стоял знаменитый полуживой круглый диван. На нем заседали, там же и спать ложились.
Как раз такой ночью как-то собрался я в туалет, и по привычке один глаз закрытым держал. Мне уже выходить, а Гаусс появился в дверях и скептически глядел, с характерным прищуром.
- Ты чего одноглазый?
- А? Так это... Как у пиратов, знаешь? – я смутился. Это было его первое прямое обращение ко мне, и мне стало как-то не по себе. Будто в этот момент судьба моя решалась, и совершенно точно нужно было произвести впечатление. – Чтобы от темноты не отвыкать.
- Не знаю, - холодно отрезал Гаусс.
- Как так? Никогда о них не слышал? – я не смог сдержать искреннего удивления.
- Про пиратов и темноту не слышал. Так-то, конечно, что-то знаю, - Гаусс зевнул и, морщась занял мое место возле переносного унитаза, уже не совсем ведра, но все еще вещи довольно скверной.
Я отвернулся и, к своему счастью, скрыл, как раскраснелся. По ощущениям, за весь мой месяц в братстве Гаусс не говорил так многословно, как в ту ночь.
- А как же так... Совсем не слышал, что им повязки нужны были, чтобы в трюм ходить и нормально видеть?
- Да мне как-то по боку. Я морскую тему не люблю, вестибюлярка слабая.
Вот уж на этих словах даже мне захотелось отпустить шутку про вампира. Текучей воды боится, по ночам не спит. Но, конечно, я промолчал. Вместо этого неловко кивнул, чуть не оглянулся, по глупости, разумеется, а потом скользнул обратно в гараж, где занял свое место на диване.
Головой в центр, а ноги свисают до самого пола. Как у всех. За исключением, разве что, Теслы, спавшего на животе, у которого ноги неестественно торчали, как два шлагбаума. Все о них вечно запинались, а поутру Тесла жаловался, что колени болят, но ничего не менял. Говорил, если лицо не спрячет, просто не может уснуть.
Сейчас, вспоминая о тех временах, я понимаю, что слишком мало их ценил. Это было лучшей и самой настоящей дружбой в моей жизни. Несмотря на все сложности, я был счастлив. И, может, если бы тогда я это понимал, не случилось бы и половины тех ужасов, которые я собираюсь описать, прежде чем кончатся отведенные мне дни.
С предостережением...
...и надеждой.
Фейнман