Влюбленная

Ночь выдалась холодной, но не от погоды, а от тишины между ними. Романо так и не сказал ей ни слова — ни упрёка, ни похвалы. Лукреция не знала, злится он или ему просто всё равно. Это не давало ей покоя.

Но её мысли прервались, когда, спускаясь в гостиную, она заметила его. Изящное, идеально черное фортепиано, гармонично вписавшееся в интерьер. Оно стояло так, будто всегда было здесь, будто ожидало её.

Лукреция замерла, её сердце на секунду пропустило удар, а затем забилось быстрее. Она не понимала, когда его успели доставить, как оно здесь оказалось и... главное, кто это сделал.

Медленно, будто в трансе, она подошла ближе. Её пальцы нерешительно коснулись гладкой, холодной поверхности, скользнули по крышке, проверяя — не сон ли это?

Откуда? Зачем? Это Романо?

Она оглянулась, словно надеясь увидеть его в дверном проёме, но в гостиной было пусто. Только мягкий свет ламп отражался в полированном корпусе инструмента, создавая ощущение чего-то почти нереального.

Лукреция опустилась на скамью, осторожно приподняла крышку клавиатуры и провела пальцами по чёрно-белым клавишам. Звук, глубокий и чистый, заполнил пространство, заставляя её затаить дыхание. Это было ответом. Молчащим, но красноречивым.

Лукреция осторожно нажала несколько клавиш, наслаждаясь чистотой звука. Но, когда она попыталась сыграть знакомую мелодию, что-то показалось ей не таким, как должно быть. Некоторые ноты звучали глухо, едва уловимо фальшивя.

Она нахмурилась и провела пальцами по клавишам ещё раз, прислушиваясь. Да, инструмент требовал настройки. Но это не уменьшало его ценности — напротив, этот факт лишь подтверждал, что фортепиано действительно было для неё, только что доставленное, ещё не тронутое профессиональной рукой.

Лукреция глубоко вдохнула и улыбнулась уголками губ. Её пальцы замерли над клавишами, но вместо музыки она услышала шаги.

— Что-то не так? — раздался низкий голос Романо за её спиной.

Она медленно повернулась, встретившись с его внимательным взглядом.

— Нужно немного настроить звук, — спокойно ответила она, отводя взгляд к инструменту.

Романо молча подошёл ближе, облокотился на рояль, изучая её лицо.

— Я вызову мастера утром, — сказал он, словно это было очевидно.

Лукреция кивнула, но не могла скрыть лёгкое удивление. Она тихо вздохнула и снова опустила взгляд на клавиши, чувствуя, как в её груди поднимается волна эмоций.

— Ты действительно хочешь, чтобы я играла на нём? — её голос был тихим, почти испуганным, как будто она просила разрешение на что-то большое и важное.

Романо не сразу ответил. Он стоял рядом, изучая её взглядом, в котором смешались размышления и некая сдержанность. Будто он искал правильные слова, способные выразить всё, что он чувствовал, но не умел сказать.

— Я хочу, чтобы ты занималась тем, что тебе важно, Лукреция, — наконец произнёс он, его голос был мягче, чем обычно. — Если музыка для тебя — это способ быть собой, я хочу, чтобы ты играла.

Она подняла на него глаза, ловя его пристальный взгляд. Он не отворачивался, словно давая ей время осмыслить услышанное. Это было не просто разрешение — это было нечто большее. Доверие? Или.... показное великодушие? Не очередной ли жест вежливости, который ничего не значит.

Она сжала пальцы, ощущая, как внутри поднимается странное чувство, смесь благодарности и горечи.

— Тогда почему на дне рождения твоего отца, ты так мне ничего не сказал, — тихо, с ноткой обиды, напомнила она.

Романо чуть приподнял бровь, словно его удивил этот вопрос.

— А ты ожидала чего-то другого?

— Я не хотела тебя расстраивать, но Силена настояла, и я не смогла отказать.

Он усмехнулся, в его глазах промелькнуло понимание.

— Я не виню тебя. Я знаю эту женщину, и мне противна её любовь к вниманию. Но и мой брат такой же. Они друг друга стоят.

- Ясно... - прошептала она и опустила взгляд, чувствуя, как обида только крепче сжимает её грудь.

Романо шагнул ближе, его пальцы легко коснулись её подбородка, заставляя поднять голову и встретиться с его тёмным, проницательным взглядом.

— Я уважаю твою любовь к музыке, — сказал он тихо, но в его голосе прозвучала твёрдость. — Но эта музыка будет звучать только в этом доме. Надеюсь, ты меня услышала.

Он выпрямился, задержав на ней взгляд ещё на мгновение, а затем развернулся и, не сказав больше ни слова, ушёл в свою спальню, оставляя Лукрецию наедине с её сомнениями.

Чего она вообще ожидала? Да, он разрешил ей заниматься музыкой, но даже в этом поставил границы. Всё, что ей позволялось, всегда имело ограничения. Запреты, контроль, правила, которые сжимали её, будто невидимые цепи, напоминая, что свобода — это всего лишь красивая сказка для тех, кто родился не в их мире.

Чёрт бы побрал этот грёбаный порядок вещей. Почему она не могла жить, как обычный человек? Учиться, искать себя, играть на сцене, не боясь за свою жизнь, просто потому что её муж — капо. Почему в её жизни всё решали за неё? Почему её желания и мечты не имели значения?

Но это были лишь глупые фантазии. Несбыточные. Далёкие.

Лукреция когда-то верила, что хотя бы в браке сможет найти что-то большее, чем просто статус и обязанности. Что, возможно, поймёт ту самую музыку, которую люди называли любовью. Что ощутит на себе эту дрожь в голосе, замирающее сердце, сладкое предвкушение... Но вместо этого её любовь была тенью, музыкой без звука, пустотой, в которой она тонула, не зная, как найти выход.

Она хотела написать свою историю. Прожить её. Прочувствовать.

Но, похоже, даже эта мечта оказалась слишком далёкой.

Родиться в мире мафии означало одно: женщина должна быть покорной, а мужчина — сильным и властным. Здесь не было места мечтам, свободе или праву выбора. Но был один человек, который никогда не осуждал её, не говорил, что её желания — глупая фантазия. Человек, который однажды пообещал: если он станет капо, то осуществит её мечту. Её брат, Алехандро.

Но его глупость всё разрушила. Нападение на Карделло во время их праздника стало роковой ошибкой. Это было не просто безрассудство — это была война, начатая в неправильное время и в неправильном месте. В ответ отец принял решение, которое изменило её жизнь навсегда: он выдал её замуж за Романо.

О нём ходило много слухов. Если про Доменико Карделло говорили, что он — сам дьявол во плоти, жестокий, безжалостный, наслаждающийся пытками своих жертв, то Романо описывали иначе. Он был холодным, сдержанным, невероятно умным. Предпочитал решать вопросы быстро, без демонстрации грубой силы, и был куда более расчетливым, чем его брат.

Она впервые увидела его на банкете Альдо Беллини, где должны были объявить о свадьбе Алехандро и Силены. Но всё пошло не так. Дед Силены изменил правила игры, и в итоге её женихом стал не Алехандро, а Доменико Карделло.

И тогда её взгляд встретился с глазами Романо.

Он был безупречен в своем темном костюме, элегантный, сдержанный, пугающе спокойный. Слишком красивый. Черные глаза, в которых нельзя было прочитать ни капли эмоций. Хищная грация, холодный расчет, скрытая угроза в каждом его движении.

Они с братом действительно были похожи, но в то же время совершенно разные. Доменико обладал тяжелым, давящим присутствием, он был крупнее, сильнее, опаснее. Романо же был выше, но тоньше, изящнее. В нем чувствовалась другая сила — внутренняя, ледяная, такая, что от неё пробегал мороз по коже.

Лукреция помнила, как в тот вечер не могла отвести от него взгляда. Не потому, что он был красив, — в этом мире мужчины редко были некрасивыми. Нет, дело было в другом. В его осанке, в том, как он держался, как спокойно и бесстрастно наблюдал за всем происходящим, словно уже знал, чем всё закончится.

Тогда она ещё не знала, что станет его женой.

Она помнила, как Романо спокойно пил своё вино, пока в зале нарастало напряжение. Как его взгляд встретился с её, и в этот момент всё вокруг словно померкло. Её сердце пропустило удар, но в его глазах не отразилось ничего — ни удивления, ни интереса, ни даже тени эмоций. Он просто посмотрел и продолжил вести беседу с кем-то из гостей, будто ничего не произошло.

Тогда она поняла, что он другой. Не такой, как её брат, который мог быть горячим, вспыльчивым, слишком эмоциональным. Не такой, как Доменико, который наслаждался хаосом. Нет, Романо был человеком, который всегда держал всё под контролем. Человеком, который никогда не ошибался.

А потом всё изменилось.

Её отец объявил о их помолвке.

В тот момент ей показалось, что мир вокруг рассыпался на миллионы осколков. Она не смогла сразу осознать, что произошло. Её будущее было решено без неё. Как и всегда.

Лукреция вспомнила, как брат отчаянно стоял на коленях перед их отцом, умоляя его не отдавать её замуж. Он просил прощения, обещал, что больше не сделает ничего, что может поставить их семью в опасность. Он, как и всегда, боролся за неё, за их семью, с этим жестоким миром, который рвал их на части. Но Лукреция не винила его. Она понимала, что однажды ей пришлось бы стать чьей-то женой. И кто бы это ни был, она хотя бы знала, что это — Романо. И где-то в глубине души, несмотря на боль, она была рада, что это именно он.

— Ты ведь помнишь, что произошло, когда ты напал на Карделло, не так ли? — тихо проговорила она, осторожно наклоняясь к брату.

Алехандро, затравленно взглянув на неё, пробурчал в ответ:

— Мне наплевать, Лу. Если он снова меня изобьёт и запрет в подвале, мне всё равно, — Его глаза были полны гнева и боли, а в голосе звучала усталость, как будто он давно сдался.

— Нет, Алехандро, прошу тебя, успокойся, — её голос был тихим, но полным решимости, — Пожалуйста, ради меня, не зли отца. Всё будет в порядке.

Она пыталась его успокоить, хотя сама понимала, что всё это — лишь слабая попытка сохранить хоть малую часть контроля над ситуацией.

Отец никогда не поднимал руку на дочерей. Он любил их, лелеял, воспитывая как принцесс, но с сыном было по-другому. Он бил его, унижал, заставляя становиться мужчиной через боль и страдания. Это было нормой в их мире, и все говорили, что мужчина должен быть сильным, закалённым.

Лукреция ненавидела это. Она не могла понять, как можно отнимать у мальчика детство, как можно ломать его внутреннюю сущность ради того, чтобы воспитать идеального мужчину. И её сердце сжималось от страха, когда она думала о том, что будет, если родится сын. Ведь её муж, как и все мужчины в их мире, будет ломать его, как ломали её брата.

*****

На следующее утро в дом пришёл мастер, чтобы настроить фортепиано. Он работал молча, сосредоточенно, даже не поднимая взгляда, словно одно неосторожное движение могло стоить ему жизни. Фернандо стоял рядом, внимательно следя за каждым его жестом, готовый вмешаться в случае малейшей угрозы.

Лукреция спустилась вниз почти бесшумно, её белоснежное летнее платье мягко струилось по ступеням. Она украдкой наблюдала за процессом, но с каждой секундой нетерпение нарастало – ей хотелось скорее сесть за инструмент, прикоснуться к клавишам, почувствовать, как музыка оживает под её пальцами.

Фернандо заметил её и почтительно склонил голову.

— Доброе утро, синьора, — ровно, без лишних эмоций произнёс он.

— Доброе, — спокойно ответила Лукреция, но её глаза неотрывно следили за фортепиано.

Мастер даже не взглянул в её сторону. Казалось, он боялся, что одно случайное пересечение взглядов может стать для него смертным приговором.

Мастер продолжал свою работу, его пальцы ловко двигались по внутреннему механизму фортепиано, настраивая каждую струну с предельной осторожностью. Комната наполнялась короткими пробными звуками, едва уловимыми вибрациями, предвещавшими момент, когда инструмент зазвучит в полную силу.

Лукреция медленно подошла ближе, её босые ноги мягко ступали по мраморному полу. Она наблюдала за каждым движением мастера, но тот, словно чувствуя её присутствие, только сильнее ссутулился, погружаясь в работу.

Фернандо молча скрестил руки на груди, бросая на него оценивающий взгляд. В доме Романо незнакомцам не доверяли, и даже безобидный настройщик инструмента мог оказаться угрозой.

— Он скоро закончит? — негромко спросила Лукреция, её голос прозвучал почти нетерпеливо.

— Почти, синьора, — ответил мастер, впервые осмелившись заговорить.

Его голос был осторожным, словно он боялся сказать что-то лишнее. Лукреция кивнула, а затем скользнула пальцами по гладкой лакированной поверхности инструмента.

— Хорошо, — тихо сказала она, — я жду.

В её голосе прозвучало нечто большее, чем простое ожидание. Это было предвкушение. Жажда музыки, которая слишком долго оставалась запертой в её душе.

Когда мастер закончил, Лукреция села за фортепиано, проведя кончиками пальцев по клавишам, наслаждаясь их прохладной гладкостью. Она задержала дыхание, закрыла глаза и позволила первому звуку сорваться с её пальцев.

Нежные, почти неуловимые ноты разлились по комнате, заполняя пространство мягкой мелодией. Это была её музыка — чистая, искренняя, без масок и ограничений. Каждый аккорд был пропитан чувствами, которые она не могла выразить словами: боль, тоска, надежда, желание свободы.

Фернандо стоял неподалёку, прислушиваясь, но не произносил ни слова. Даже мастер, собравший свои инструменты, не спешил уходить, зачарованный звуками.

Лукреция играла, забывая обо всём. О жестоких правилах, о своём муже, о страхе. Только музыка. Только она и клавиши, которые отвечали ей искренностью, в отличие от людей.

Но стоило последней ноте затихнуть, как за её спиной раздался низкий голос.

— Ты снова становишься слишком вольной, Лукреция.

Её пальцы замерли на клавишах. Она медленно обернулась и встретилась с ледяным взглядом Романо, стоящего в дверном проёме.

Мастер, заметив Романо, побледнел и, не говоря ни слова, быстро собрал свои инструменты. Его руки слегка дрожали, когда он застегивал сумку, а взгляд избегал темных глаз хозяина дома.

— Благодарю за работу, синьор, — сухо бросил Фернандо, прежде чем провести мастера к выходу.

Дверь за ними закрылась, и в пентхаусе воцарилась напряжённая тишина.

Лукреция медленно поднялась с табурета, но не успела даже сделать шаг, как Романо оказался рядом, ловя её за запястье.

— Я же сказал, что эта музыка будет звучать только в этом доме, — его голос был низким, ровным, но в нём слышалось напряжение.

— Так она и звучала здесь, — спокойно ответила Лукреция, встречаясь с ним взглядом.

Романо склонился ближе, его пальцы сжали её руку чуть крепче.

— Ты не поняла, — прошептал он. — Я не говорил, что ты можешь играть при посторонних.

Лукреция стиснула зубы, вырывая запястье из его хватки.

— Он всего лишь настраивал инструмент. Или тебе кажется, что он сможет продать мою музыку кому-то из врагов?

Романо усмехнулся, но в его глазах не было ни капли веселья.

— Я не хочу, чтобы кто-то слышал твою слабость.

Лукреция напряглась, её руки сжались в кулаки.

— Музыка — не слабость, — её голос был твёрдым, даже несмотря на боль, разливающуюся в груди.

Романо ничего не сказал. Он просто смотрел на неё, молча, бесстрастно. Молчал, потому что знал — она права. Но признать это? Никогда.

— Тебе стоит научиться не спорить со мной, а просто слушать, — его голос прозвучал спокойно, но в нём слышался стальной приказ. Подойдя к фортепиано, он медленно закрыл крышку, заглушая последние отголоски её мелодии. — На сегодня хватит. Ты свободна.

Её сердце сжалось от злости. Он позволил ей играть. Он сам это предложил. А теперь так легко забирает обратно?

Но спорить дальше было бессмысленно. Развернувшись, она стремительно вышла из комнаты, сдерживая слёзы до последнего. Лишь оказавшись в своей спальне, Лукреция больше не смогла держаться. Бросившись на кровать, она разрыдалась, вжимаясь лицом в подушку, позволяя боли и обиде вырваться наружу.

Гнев, обида, бессилие — всё смешалось в ней, рвало её изнутри. Лукреция крепко сжала простыню в пальцах, словно пыталась удержаться за что-то реальное, за что-то, что не рушится под тяжестью чужой воли.

Она ненавидела его в этот момент. Ненавидела за холод, за силу, которой он пользовался, чтобы сломить её. Но больше всего Лукреция ненавидела саму себя — за то, что сердце всё равно билось быстрее, стоило Романо оказаться рядом. За то, что её тянуло к нему даже тогда, когда он поступал с ней жестоко.

Слёзы стекали по щекам, но она не вытирала их. Пусть текут. Пусть выжигают её изнутри, смывая всё, что так беспощадно на неё навалилось.

Она хотела кричать, но знала, что никто не услышит. Она хотела снова сесть за фортепиано и играть до боли в пальцах, но он забрал у неё даже это.

«Ты свободна».

Её передёрнуло от этих слов. Какая же это свобода, если каждое её движение контролируется? Если даже её музыка принадлежит ему?

Лукреция судорожно вдохнула, заставляя себя успокоиться. Она не будет сломленной. Она не позволит ему забрать у неё больше, чем он уже отнял.

Поднявшись с кровати, она стерла слёзы и посмотрела в зеркало. В её глазах больше не было отчаяния — только ярость и упрямство.