ТАНЕЦ СРЕДИ ЧЕРНОГО ПЛАМЕНЕИ

Ты сидела на краю кровати Феникса, осторожно держа его руку, чувствуя, как его холодные, потрескавшиеся пальцы теперь сжимают твои чуть увереннее, словно он черпал в этом прикосновении силу. Комната реанимации была пропитана стерильным холодом, запах антисептика смешивался с лёгким металлическим ароматом оборудования, а мягкий свет ламп, скрытых за матовыми плафонами, отбрасывал тени на белые стены, покрытые тонкими трещинами. Машины гудели тихо, их ритм стал ровнее, а провода, опутавшие Феникса, казались менее угрожающими, хотя всё ещё напоминали паутину. Его лицо, всё ещё бледное, но с лёгким румянцем, возвращавшим жизнь, было спокойным, а дыхание, хотя и хрипловатое, стало глубже, с мягким шорохом, проходящим через горло.

Прошёл ещё час с того момента, как ты кормила его бульоном, и тишина комнаты наполнялась лишь слабым пульсом, отражённым на мониторах, и редкими шагами медперсонала за дверью. Феникс снова открыл глаза, его взгляд был яснее, хотя тени усталости всё ещё лежали под веками. Он повернулся к тебе, и слабая улыбка тронула его губы, отражая слабый свет ламп.
— Ты... всё ещё здесь, — прошептал он, голос был хриплым, но с лёгкой теплотой, как догорающий уголь. — Я думал... ты устанешь ждать меня... или что тени вернутся...

Ты улыбнулась, убирая влажную прядь с его лба, и ответила тихо, голос дрожал от нежности:
— Я не устану. Тени ушли, Феникс. Теперь ты здесь, и я с тобой.

Его пальцы дрогнули, сжимая твою руку чуть сильнее, и он прошептал, слова были медленными, но осмысленными:
— Назови меня... как раньше, — его голос стал твёрже, с ноткой уязвимости. — Бодей... я хочу быть ним для тебя снова. Феникс... это слишком тяжело... после всего.

Твоё сердце дрогнуло, и холодные воспоминания о том вечере, когда он предал тебя, всплыли в памяти — его молчание, отстранённый взгляд, слова, которые разорвали доверие. Ты замерла, пальцы на его руке задрожали, но его взгляд, полный раскаяния, удержал тебя. Он отвёл глаза, глядя на окно, где снег падал густыми хлопьями, укрывая землю белым одеялом, и тихо добавил:
— Я не хочу, чтобы ты вспоминала тот вечер... Я не пущу его сюда. Но он... он в моей голове. Я был не тем... предал тебя... — Его голос сорвался, и он сжал простыню, оставив мелкие складки. — Я не хотел... но теперь я здесь... и хочу всё исправить.

Ты сглотнула ком в горле, чувствуя, как слёзы подступают, но сдержала их, наклоняясь ближе.
— Бодь... — произнесла ты тихо, возвращая его имя с осторожностью, как хрупкий дар. — Прошлое не исчезнет сразу. Но ты здесь, и это значит больше, чем тот вечер. Мы пройдём через это вместе.

Он повернулся к тебе, его глаза блестели от слёз, которые он пытался скрыть, и слабая улыбка тронула его губы.
— Ты... не должна была прощать меня, — прошептал он, голос дрожал, как хрупкий лёд под ногами. — Но если ты зовёшь меня так... я постараюсь быть тем, кем был раньше... или лучше. — Он сделал паузу, глубоко вдохнув, и, преодолевая себя, добавил: — Тот вечер... Я думал, что спасаю нас обоих, но ошибся. Прости меня... пожалуйста.

Твоё сердце сжалось, и ты сжала его руку сильнее, чувствуя, как его тепло передаётся тебе сквозь зимний холод комнаты.
— Я  этого не забуду. Но я вижу, как ты боишься потерять меня снова. Это уже другой ты. И я с тобой, — сказала ты, голос был мягким, но полным решимости, как первая звезда на зимнем небе.

Алхимик подошёл, проверяя капельницу, его движения были мягкими, а дыхание оставляло лёгкий пар в холодном воздухе. Он кивнул тебе, тихо сказав:
— Его пульс стабилен, температура нормализуется. Ты держишь его на плаву, Тёмный Ангел. Дай ему ещё немного времени.

Крыло, стоявший у двери, скрестил руки, его тень падала на пол, и он добавил низким голосом:
— Хватит копаться в прошлом, Богдан. Силы нужны, чтобы жить дальше.

Кодис, сидящий на стуле в углу, поднял голову, его светлые волосы упали на глаза, и он усмехнулся, потирая озябшие руки:
— Да, и если начнёте плакать, я открою окно — пусть мороз вас остудит! Давай лучше чай допьём, пока он тёплый.

Феникс рассмеялся тихо, звук был слабым, но искренним, и взял чашку, которую Кодис пододвинул ближе. Он сделал глоток, аромат мяты наполнил воздух, смешиваясь с холодным дыханием зимы за окном.
— Чай... как твоя доброта, — прошептал он, глядя на тебя. — Я докажу, что достоин этого.

Ты улыбнулась, чувствуя, как тяжесть прошлого слегка отступает, растворяясь в тепле его слов. За окном снег продолжал падать, укрывая мир белым покровом, а слабый свет лампы отражался в его глазах, где теплилась новая надежда. Ты осталась сидеть рядом, держа его руку, и шептала себе под нос слова поддержки, зная, что этот путь к исцелению — ваш общий.

Прошло два дня.

Машины больше не тревожно гудели, не пищали в унисон с его дыханием. Вместо хромированного холода реанимации — теперь палата, пусть и больничная, но тёплая, почти жилая. Белые стены, мягкий свет из окна, полутёмная тень от штор, чуть колышущихся от ветерка. Подоконник, на который кто-то уже поставил заварник с мятой. Маленький жест заботы — твой.

Богдан — больше не пациент в критическом состоянии. Он всё ещё слаб, тело словно принадлежит кому-то другому, тяжёлое и тугое, но он жив. И каждый новый вдох — уже не борьба, а доказательство.

Он лежал на кровати, спиной утопая в подушках, и его грудь поднималась ровно. Капельница всё ещё была рядом, но без навязчивых мониторов. На столике у стены стояла чашка, уже остывшая, и пустая ложка с капелькой меда на краю. Кто-то недавно пытался его покормить — возможно, ты. Он не помнил.

Голова была тяжёлой, мысли путались, но в них стало больше ясности. Как будто из пепла начали вырастать ростки реальности. Твоё лицо всплывало первым, каждый раз, когда он закрывал глаза.

Он открыл их.

Тишина. Только еле слышный капающий кран и шелест страниц. Ты сидела рядом, в мягком кресле, склонив голову, читая тонкую книжку — старую, с загнутыми уголками. Богдану казалось, что даже её запах — страниц, чуть выцветшей бумаги — он может уловить сквозь запах антисептиков.

Ты выглядела уставшей, но спокойно. Твои волосы были немного растрёпаны, глаза — сосредоточены. Он чувствовал, как его сердце учащённо бьётся от одного вида тебя — живой, рядом, настоящей.

Он пошевелил пальцами — и ты сразу подняла глаза.

— Ты снова здесь, — прошептал он. Голос был хриплым, но в нём звучала тёплая усталость и неверие.

Ты положила книжку на колени, наклонившись вперёд, и твоя ладонь тут же легла поверх его.

— Я и не уходила, — мягко. Голос, словно шёлк. — Тебя перевели два дня назад. Твое состояние стабилизировалось. Врачи сказали, ты справился. Но я знала это ещё раньше.

Он слабо улыбнулся. Улыбка была кривой, упрямой, но тёплой. Его пальцы, всё ещё слабые, обвили твои.

— Тогда это ты справилась. Я просто дышал рядом.

Ты чуть склонилась ближе, твои волосы коснулись его плеча.

— Не обесценивай, Бодь. Дышать — это тоже борьба. Я видела, как ты сражался. Даже во сне.

Он замер на мгновение, его глаза задержались на твоих.

— Я помню... мяту. Сны были странные... Но ты в них была. Всегда. Даже когда всё горело.

Ты кивнула и, не отводя взгляда, сказала:

— Это правда. Я была рядом. И буду. Даже если снова будет пламя.

Его веки дрогнули. Он устал, но уже не был тем разбитым телом на грани жизни. В нём теплился свет. Новый, ещё робкий, но живой.

Ты поправила его плед, заметив, как он вздрогнул от лёгкого ветерка с окна.

— Ты снова худеешь, — пробормотала ты с легкой укоризной. — Придётся откармливать. Бульоном и теплом. Как пару дней назад

— Ой. Не напоминай, — ухмыльнулся он, закрывая глаза, — ты же кормила меня, как ребёнка. А потом ругала, что я не доел...

— Потому что ты упрямый, — сказала ты, касаясь его руки. — Но теперь у тебя нет выбора. Я здесь. Я тебя никуда не отпущу.

Он сжал твою ладонь. Уже крепче. Уже увереннее.

— Я и не хочу. Но если честно... можно мне сначала... просто полежать... и смотреть на тебя?

Ты не ответила — только улыбнулась и осталась рядом. Ты сидела рядом, позволив ему просто смотреть. Его глаза не отрывались от тебя, словно он боялся, что это всё ещё сон, из которого вот-вот проснётся. И ты молчала. Потому что слова были лишними. Потому что иногда любовь — это тишина.

Внезапно раздался стук. Лёгкий, но твёрдый. Дверь палаты приоткрылась, и первым в комнату вошёл Крыло. Его массивная фигура заполнила проём, как всегда — сдержанная и прямая. За ним, чуть сбоку, — Алхимик, с усталым, но спокойным лицом, в свежем халате и с планшетом в руках. Вслед за ними, небрежно засунув руки в карманы, появился Кодис, как будто просто мимо проходил, но взгляд его сразу лёг на Богдана.

Крыло бросил беглый взгляд на тебя, затем — на Феникса. В его глазах мелькнула короткая, едва уловимая улыбка.

— Прости, — сказал он негромко, — не хотели прерывать. Но есть новости.

Ты поднялась с кресла, не отпуская руки Богдана, и слегка кивнула.

Алхимик сделал шаг ближе, глядя на Феникса поверх очков.

— Мы ждали, когда показатели стабилизируются. И, похоже, дождались. Ещё немного, и можно будет готовить документы на выписку.

Богдан чуть приподнял брови.

— Уже?

— Уже, — подтвердил Алхимик, кивая. — Твоя регенерация упрямая, как и ты сам. Тело восстанавливается. Слабость уйдёт медленно, но домой — можно. Если всё будет идти так же хорошо, тебя выпишут в первую неделю января.

На секунду повисла тишина.

Кодис опёрся плечом о дверной косяк, скользнув взглядом по твоему лицу.

— Так что, Новый год... — протянул он с лёгкой усмешкой, — встречать будете тут. В больничной палате, под мятный чай и гудение капельницы.

Ты улыбнулась, но в уголках губ дрогнула грусть.

— Не совсем тот праздник, о котором мечтали.

— Но живой, — тихо добавил Богдан. Его голос был хриплым, но ясным. — И ты рядом. Значит, это всё равно лучше, чем любой фейерверк.

Крыло кивнул одобрительно.

— Иногда именно такие праздники запоминаются навсегда.

Алхимик взглянул на капельницу, перепроверяя показатели.

— Я принесу вам расписание. И подумайте, что хотите к Новому году. Я могу уговорить повара на что-то кроме жидкого супа. В пределах разрешённого, конечно.

— И ёлку, — добавил Кодис. — Маленькую. Хоть игрушечную. Чтобы он мог ворчать на блёстки.

Богдан тихо усмехнулся, прикрыв глаза.

— Только не мишуру... я вас прошу...

Ты сжала его ладонь, чувствуя, как под слоем слабости снова просыпается знакомая, любимая ирония.

— Тогда без мишуры. Но с нами. Вместе.

Он открыл глаза, взглянул на тебя. И в этом взгляде было всё: боль, которую он пережил, страх, через который прошёл, и нежность, которой он жил — теперь уже не только ради себя.

— Вместе, — повторил он.

И в ту секунду ты поняла: даже больничная палата может стать домом, если в ней звучит его голос.