"НОЖ ВРАГА МЕНЯ НИКОГДА НЕ УБЁТ."
После того как ты хлопнула дверью и исчезла, тишина в квартире сгустилась, словно тяжёлый саван, пропитанный холодом и отчаянием. Воздух стал густым, почти осязаемым, вытесняя привычные звуки — ни тиканья старых часов, ни слабого гула улицы за окнами. Минуты перестали существовать как единицы времени; они истекали, как тёмная жидкость, оставляя после себя лишь пустоту. Окна, затянутые лёгкой изморозью, темнели не от наступающего вечера, а от чего-то более зловещего — будто сама смерть прильнула к стеклу, заглядывая внутрь своими пустыми глазами. Пол скрипел под ногами, протестуя против тишины, а слабый сквозняк шевелил обрывки бумаг, разбросанных после вашей ссоры.
Богдан остался на коленях, глядя на щель под дверью, куда ты ушла, словно надеялся, что она распахнётся снова и ты скажешь, что это был сон, ошибка, игра. Но дом молчал, сердце билось в глухую стену из отчаяния, а внутри него не было боли — только пустота. Тотальная, звенящая тишина, как если бы даже кровь в венах замерла, боясь потревожить его состояние. Он поднялся медленно, как раненый, и был ранен — смертельно, внутри, где ты когда-то была его спасением. Подошёл к зеркалу, висящему над комодом, и увидел отражение: не человека, а Феникса, шпиона, убийцу, тень, призрака прошлого, оболочку, лишённую души. Лицо бледное, под глазами тени, губы дрожат, глаза пусты, как выжженная земля. Он плюнул в стекло, слюна стекла вниз, оставив грязный след, и сжал кулаки так сильно, что костяшки побелели. "Посмотри, во что ты превратился," — прошептал он, голос дрожал. "Она была твоим спасением..." Что-то внутри хрустнуло, как ломающаяся кость, но он не кричал, не рвал волосы — просто стоял, раздавленный собственным взглядом.
Он прошёл мимо стола, где лежал пистолет, холодный и молчаливый, и направился в спальню. Там, где ты утром прильнула к его спине, где ещё витал твой запах — лёгкий, цветочный, смешанный с его собственным, — он рухнул на пол. Не театрально, не с криком, а тихо, как падает человек, потерявший последнюю опору, тело тяжело ударилось о деревянные доски. Под кроватью пылилась старая сумка с боевыми принадлежностями — потёртая, с выцветшими ремнями, которую он давно собирался убрать. Теперь руки дошли. Он потянулся, затаив дыхание, и открыл её, пальцы дрожали, перебирая содержимое: пистолет с тусклым блеском металла, пузырёк с таблетками, покрытый пылью, и нож — выдержанный, нержавеющий, затачиваемый вручную. Пистолет был слишком громким, его выстрел разбудил бы весь дом, таблетки — слишком медленными, давая шанс передумать. Нож стал выбором — символ его ремесла, работы, за которую он себя презирал. Он был тяжёлым, холодным, будто осознавал свою судьбу, и Богдан сжал его в ладони, чувствуя, как металл впитывает тепло его кожи.
Он снял рубашку, ткань упала с мягким шорохом, обнажая бледную кожу, покрытую шрамами прошлого, и убрал волосы назад, пальцы запутались в спутанных прядях. Зажёг ту самую приглушённую лампу — тёплый свет падал на его лицо, тот самый, под которым ты однажды сказала: "Ты выглядишь таким живым в этом свете..." Слова эхом ударили по сознанию, и он сжал челюсти, чтобы не закричать. Глаза запеклись от слёз, которые так и не пролились. "Я не смогу жить, зная, что уничтожил тебя," — сказал он в пустоту, голос сорвался, эхом отразившись от стен. "Ты была моей точкой опоры, моей искрой, моим началом. А теперь..." Перед глазами мелькнули твои глаза — в ту ночь, когда ты впервые сказала, что любишь, твои руки, тянущиеся к нему, твой голос: "Я с тобой, даже если ты сам себе не веришь." Он сглотнул, горло сжалось. "Прости," — прошептал он, не миру, не себе, а тебе, единственной, кто всё ещё жил в его мыслях. "Я хотел всё удержать. Но оказался слаб."
Богдан лёг на спину, чувствуя, как холод деревянного пола проникает в кости, выровнял дыхание, глядя в потолок, где тени плясали под светом лампы. Часы на стене показывали 19:44, их тиканье казалось насмешкой над его замедляющимся временем. Нож в обеих руках, лезвие направлено вниз, цель — живот, чуть выше пупка. Он знал анатомию лучше, чем кто-либо: где бьют, чтобы убить быстро, и где — чтобы дать шанс. Животное ранение оставляло время — время для сожалений, время для спасения. Он не хотел причинять тебе боль. Хотел исчезнуть из мира, где стал чудовищем, избавиться от вины, страха, отвращения к себе. С резким движением он вонзил нож в живот, прокрутив лезвие глубже. Он захрипел, когда нож вошёл, лезвие прошло сквозь мышцы с мокрым, тупым звуком, воздух вырвался из лёгких, рот раскрылся в беззвучном крике. Боль была невообразимой, но он её не чувствовал — только пустоту, заполняющую каждую клетку. Он завалился набок, обнимая себя, кровь текла тёплой рекой, заливая руки, брюки, деревянный пол, оставляя алые разводы на истёртых досках. Губы дрожали, он смотрел в потолок, словно ждал, когда станет темно, в глазах темнело, мир плыл, звуки растворялись, и он ещё пытался дышать, но тело отказывалось подчиняться.
Двенадцать минут спустя дверь скрипнула. При входе мужчины сразу заметили, что квартира не похожа на холостяцкую: на стуле лежала женская куртка, на столе стояли пара тарелок с остатками еды и чашки с засохшим чаем, создавая странный контраст с хаосом сцены. Крыло, один из старших "Чёрного Пламени", ворвался, поднявшись по лестнице бегом, не дожидаясь лифта. Его чёрная куртка, потёртая на локтях, трещала на ходу, а лицо, изрезанное шрамами, исказилось от паники. "Богдан! Нет, нет, нет! Что ты наделал?!" — закричал он, голос сорвался в истеричный рёв, когда он увидел лужу крови, нож в теле и стеклянный взгляд. Он бросился на колени, пальцы тряслись так сильно, что едва попадали на рану, и он надавил тканью из собственной рубашки, не трогая нож — знал, что вытаскивать нельзя, иначе кровотечение станет фатальным. "Чёрт, держись, Феникс, держись! Не смей уходить, слышишь?!" — зарычал он, дыхание сбивалось, пот стекал по лбу, капая на пол. Голос дрожал, когда он выдавил в телефон: "Центр, код 'пепел'! Квартира чиста! Он жив, но еле-еле! Срочно медик, срочно, мать вашу, Феникс сгорает!" Он бросил взгляд на тело, паника душила его, и он заорал в пустоту: "Где помощь, чёрт возьми?! Он не может умереть, не сейчас!"
Второй прибыл через шесть минут, третий — следом, их шаги гулко отдавались в коридоре. "Крыло, что здесь творится?!" — выдохнул второй, замирая у порога, глаза расширились от ужаса. "Не трогайте его! Не мешайте!" — рявкнул Крыло, голос дрожал от напряжения. "Феникс всегда говорил: 'Если я решу уйти — пусть так и будет. Только если останется шанс — тогда действуйте.' Шанс есть, едва, но есть!" Третий кивнул, сглотнув, и прошептал: "Боже, он ещё дышит..." Через несколько минут их стало больше — молчаливая Семёрка. Семь фигур в чёрном, каждый с собственным грузом прошлого, стояли вокруг, не говоря ни слова, не проливая слёз. Они были не просто подчинёнными — людьми, потерявшими главу, часть своей семьи. Четвёртый сидел в углу, скрестив ноги, и молился, шепча: "Господи, если ты есть, спаси его... он не заслужил этого," пальцы сжимали старый нательный крест. Пятый курил, приоткрыв окно, дым поднимался тонкими струйками, и он буркнул: "Сколько ещё ждать? Он истекает, а мы тут стоим!" Второй, стоя рядом, огрызнулся: "Ты думаешь, курение поможет? Делай хоть что-то полезное!" Шестой перерывал ящики комода, пытаясь найти медицинскую карту, и выругался: "Где эта проклятая карта? Без неё мы слепы!" В этот момент он наткнулся на полпути на что-то под кроватью — окровавленную папку. Развернув её, он замер: "Чёрт... это досье!" Третий подскочил: "Что? Покажи!" Шестой передал окровавленную папку Кодису, который стоял чуть в стороне с планшетом: "Кодис, разбирайся, это твоя епархия!" Кодис, прищурившись, осторожно взял папку, вытирая кровь с пальцев, и быстро пролистал страницы, его пальцы замерли над экраном. "Это не просто досье... это она. Ту девушку, которую Феникс хотел приютить до Теней. И судя по этим вещам — куртке, тарелкам, чашкам — она здесь жила. Он её любил, и это, вероятно, причина его внутреннего саботажа." Второй ахнул: "Он из-за неё до такого дошёл?" Кодис кивнул, мрачно глядя на Богдана: "Да. Его любовь к ней его доконала." Седьмой, единственный среди них врач, опустился на колени рядом с Крылом, его руки дрожали, когда он осматривал рану. "Это конец," — пробормотал он, голос ломался. "Слишком глубокий удар, он не выживет... это смерть, я ничего не могу сделать!" Крыло схватил его за воротник, зарычав: "Ты врач, делай что-нибудь, чёрт возьми!" Четвёртый перебил, повысив голос: "Молись, а не спорь, может, это единственный шанс!" Но седьмой отшатнулся, побледнев, и отступил к стене, шепча: "Нет... это безнадёжно," после чего, не выдержав, выбежал из комнаты, оставив остальных в шоке.
— Думаешь, мы опоздали? — прошептал пятый, стряхивая пепел из окна, голос дрожал.
— Думаю, ещё нет, — ответил второй, опустившись рядом с Крылом, проверяя пульс Богдана дрожащими пальцами. — Но если медик не придёт, мы его потеряем. Что с этим досье?
— Потеряем?! — взорвался Крыло, оборачиваясь с диким взглядом. — Он наш Феникс, он не может сгореть вот так! Шестой, ты нашёл карту? Третий, помоги ему! Забудьте про досье, спасайте его!
— Я стараюсь, но тут хаос! — крикнул шестой, роняя бумаги. — Карта где-то здесь, но эта папка... она окровавлена!
— Да тише вы все! — рявкнул третий. — Криками его не спасём, ждём медика и разбираемся с досье потом! Кодис, ты уверен насчёт неё?
— Абсолютно, — мрачно ответил Кодис, сжимая окровавленную папку. — Это она. И эти вещи... он из-за неё себя уничтожил.
Пульс Богдана был слабым, едва уловимым, но он был. Кровь продолжала сочиться, пропитывая деревянный пол, а его губы шевелились, беззвучно повторяя что-то — твоё имя, может быть, прощание. В его сознании, на грани тьмы, жил только твой образ: смеющаяся, плачущая, орущая, реальная, единственная. Он думал о том, как пахли твои волосы, как ты хмурила брови, когда что-то не нравилось, как мечтал быть другим, чтобы заслужить тебя. Где-то глубоко, почти потерянное, теплилось чувство: если ты вернёшься, он выживет. Если нет — всё кончится. И пока свет лампы мерк, он цеплялся за эту последнюю искру надежды, пока Семёрка ждала, затаив дыхание. У него в памяти всплыли его собственные слова, которые он повторял годами: "Нож врага меня никогда не убьёт." Но теперь, глядя на лезвие в своём теле, он понял — врагом оказался он сам.
Он не хотел умирать. Он просто не видел выхода.