Глава 7
Она не хотела быть в этом мире. Хоть и была искренне рада вновь увидеть любимого мужа. Ее сильно расстроило, что рядом с ним не было ее ребенка. Она даже не знала, кого родила, но на этот вопрос ей ответил Кадмус — дочь.
— Позволь мне уйти, — попросила она спустя множество часов, проведенных с дорогим супругом, но тот оставался неимоверно счастлив и поразительно глух ко всем ее мольбам.
Появившаяся Смерть была ее спасением. Она с изумлением поняла, что Кадмус не видел ее. Она видела похожее прямо перед смертью, но это, кажется, была другая Смерть…
— Вы поможете мне уйти? — спросила она, обращаясь к нежданной гостье. Супруг был удивлен и, кажется, решил, что она вновь обращалась к нему. Он принялся страстно возражать, но она смотрела только на Смерть.
Странная аура ярости и тьмы окутала фигуру в темном плаще, заставляя миссис Певерелл ежиться и еще больше хотеть вновь оказаться в потустороннем мире. Смерть, по всей видимости, была зла на то, что отжившая свое душа неведомым, непозволительным образом вернулась в мир живых… Сглотнув, мертвая женщина поежилась от охватившего ужаса, но более ничем не выдала обуревавших ее чувств. Все же, этому замечательно выучили ее в родной семье — держать лицо, несмотря ни на какие обстоятельства.
Казалось, Смерти и вовсе не было до нее дела. Она согнулась над ее как никогда беспечным мужем, окутывая его тьмой, клубившейся вокруг нее.
— Забудь об этом, любимая, — жарко прошептал Кадмус, нежно, трепетно сжимая руки супруги в своих больших, подрагивающих от эмоций ладонях. — Теперь мы всегда будем вместе! Никто не сможет помешать нам!
На этих словах Смерть усмехнулась, возвращая себе потерянное самообладание. Прибыв в этот паршивый дом, она была готова нарушить запрет, убить презренного смертного, покусившегося на жизнь ее драгоценного ребенка. Жажда мести, ярость и всепоглощающая ненависть почти застлали ей взор, она была готова расплатиться с человеком, несмотря на наказание. Но неожиданно поняла, что, лишив того жизни, слишком дорого заплатит и не сможет в дальнейшем оберегать любимого сына. Кадмус Певерелл того не стоил…
Она отправила на тот свет тысячи людей, она наблюдала за ними столетиями, научившись понимать некоторые из их жалких чувств и стремлений. Она научилась у людей тому, как делать людям больно. Простая смерть для многих служила избавлением, благословением, а она хотела подарить Кадмусу Ад на земле. Заставить его страдать — что может быть лучше?
— Весь твой род, все твои потомки будут прокляты. Не будет у них спокойной жизни до тех пор, пока мое дитя их не простит, — спокойно проговорила Смерть, касаясь лба Кадмуса Певерелла. Костлявая рука плавно перетекла на кольцо, которое паршивый человек посмел надеть на свой паршивый палец. Один из тех уродливых пальцев, что ранили ее Хари. На ее лицо легла легкая, жестокая улыбка. — За то, что посмел отнять мой Дар, проклинаю это кольцо. Отныне каждый, кто использует его, будет проклят. Смерть будет для них избавлением, но и после смерти не обретут покой окаянные души. Никто не смеет пользоваться Даром, что я преподнесла чистейшей из душ, без позволения на то Хозяина сего Дара…
Холодный, пронзительный смех Смерти пробрал до потусторонних, не живых и не мертвых костей насильно вырванную из-за Грани душу женщины. Она с ужасом следила за всеми манипуляциями Смерти, не смея возразить или вмешаться. Густая тьма отделилась от костлявых пальцев и перетекла в сверкнувшее черным кольцо, вырезая на нем страшную, губительную эмблему своей Хозяйки.
— Слушай внимательно, женщина. Я не верну тебя за Грань, — неожиданно обратилась к ней Смерть, взмахом руки отделяя их от ничего не понимающего Кадмуса. — Твой мерзкий муж не видит и не слышит нас. Ты вернешься в то место, к которому принадлежишь, только если заставишь этого смертного отпустить тебя. Докажи ему, что тебе нет места в подлунном мире.
Вздрогнув от такого пристального внимания, мертвая еще раз осмыслила все услышанное и, поняв то, что почти ускользнуло от ее внимания вначале, неожиданно судорожно дернулась вперед. Глаза миссис Певерелл расширились от ужаса, она бросилась на колени, дрожащими руками схватилась за подол балахона Смерти и отчаянно взмолилась:
— Умоляю Вас, Госпожа, не проклинайте мою дочь! Я не знаю, что натворил Кадмус, но она ни в чем не виновата! Молю, пощадите мое дитя!
— Но твой муж не пощадил мое… — жестко отозвалась Смерть, безразлично взирая на рыдающую в ее ногах смертную. — За все в этом мире есть своя цена — ваш проклятый род заплатит свою за то, что осмелился ранить мое сокровенное дитя…
Молодую женщину затрясло от печали и горя. Она жалобно, скорбно завыла, проклиная глупого мужа, обрекшего их дочь на вечные муки.
— Ты никому не скажешь о том, что сейчас услышала. Твой жалкий супруг не должен узнать ни единого слова из того, что было произнесено. Ты поняла мой наказ? — холодно спросила Смерть.
Женщина почувствовала сковывающую силу приказа своей Повелительницы и, понуро опустив голову, тихо произнесла:
— Да, Госпожа…
Удовлетворенно кивнув, Смерть исчезла, предвкушая муки, через которые день ото дня будет проходить глупец, самостоятельно обрекший себя на каждую из них.
***
Игнотус сидел рядом с кроватью Хари, крепко, но осторожно сжимая в руках его маленькую ладошку и ожидая результатов осмотра Линфреда. Целитель водил палочкой над телом малыша вот уже полчаса, бубня что-то себе под нос и с каждым взмахом все больше хмурясь. Это сильно нервировало Игнотуса, как и отстраненный, болезненный, безэмоциональный вид любимого кузена. Казалось, тот решил замкнуться в себе, и мир растерял все свои краски, ведь не было больше всегда озаряющей все вокруг себя доброй, искренней улыбки ребенка.
Харальд пришел в сознание не меньше двух часов назад, но так и не сказал с тех пор ни слова, что сильно беспокоило обоих молодых людей. Плотно накормив больного и проследив за тем, чтобы он выпил все положенные зелья, парни заняли свои позиции вокруг мальчишки, и теперь один проводил диагностику, а второй покорно ждал ее результатов.
— Уф, закончил, — пробубнил себе под нос Линфред, стирая пот со лба.
— Ну? Что там? — нетерпеливо воскликнул Игнотус, покрепче сжимая ладошку братишки. Хари поднял взгляд на целителя, и Игнотус позволил себе облегченно улыбнуться уголками губ — впервые с момента пробуждения глаза его малыша зажглись хоть и слабыми, но живыми искорками эмоций.
Линфред, напротив, отвел глаза, пытаясь не встречаться взглядом ни со своим пациентом, ни с его родственником. Он чувствовал себя неуютно и погано от того, что вынужден был сообщить. Тяжко вздохнув, решившись, лекарь с видимым трудом выдавил:
— Голова в порядке, кости позвоночника тоже срослись, — Игнотус счастливо выдохнул, но Линфред быстро продолжил говорить, чтобы не дать молодому Певереллу вставить хоть слово, — Подожди радоваться, Игнотус… Мне жаль говорить это, но, несмотря на все наши старания, кости все равно срослись неправильно… Мальчик никогда не сможет ходить… Мне очень жаль, простите меня, но я не могу сделать большего… — Линфред низко склонил голову, его дрожащий голос с каждым словом становился все тише, пока совсем не стих. Он казнил себя, считал себя виноватым перед несчастным ребенком, хоть и сделал все, что было в его силах.
Отрицательно покачав головой, Игнотус неверяще воскликнул:
— Нет! Ты лжешь! — схватив целителя за воротник, он принялся трясти того, желая услышать, что все сказанное было ложью, жестокой шуткой. Но Линфред смотрел все также печально и не думал ничего отрицать. — Давай попробуем еще раз! Сломаем их заново и вновь дадим ему твое чертово зелье!
— Мы не можем! — процедил лекарь, отцепляя от себя руки, казалось, сошедшего с ума от горя Игнотуса и, сжав его плечи, затряс того в ответ, — Он может не перенести такое вновь! Один раз нам повезло — ребенок выжил! Второй раз может так не повезти! Это опасно! Даже если он выживет, он может остаться полностью парализованным! Понимаешь? У него не будет не только ног, но и рук! Ничего не будет!
Игнотус отшатнулся от разозленного целителя и упал на колени перед Хари, утыкаясь носом в одеяло. Его плечи содрогались от беззвучных рыданий, он боялся поднять взгляд на кузена, уверенный, что никогда не увидит в них ни капли тепла и любви, что малыш всегда дарил ему в самые худшие дни его жизни. Уверенный, что прочтет в любимых зеленых глазах Харальда обиду и презрение за то, что не спас его. Погубил все мечты.
— Прости меня, Хари… прости… прости… — тихо шептал Игнотус в одеяло, комкая его в ладонях и кусая губы в попытке сдержать рвущиеся наружу всхлипы. — Это я во всем виноват… Я должен был спасти тебя… Прости меня…
Его взлохмаченные волосы осторожно, неуверенно накрыла маленькая, теплая ладошка. Он нерешительно поднял взгляд на кузена, с трепетом, смешанным со страхом ожидая его дальнейших слов.
— Перестань, Игнотус… Ты делаешь мне больно. Ты не виноват и… и… — пытавшийся храбриться ребенок, не выдержав, сжал побелевшие губы в тонкую линию и беззвучно заплакал, пряча лицо в ладонях.
Сердце его невидимой для остальных матери, стоящей в ногах небольшой кровати, обливалось не менее горькими слезами. Она страдала вместе с ним, кляня себя за то, что не уберегла свое дитя.
Линфред тихо, незаметно покинул комнату, оставляя двух братьев наедине с их горем. Он чувствовал себя третьим лишним, понимая, что не имеет права вторгаться в чужую скорбь. Все его мысли теперь занимало другое. Остановившись у кухонного окна, выходящего в сад, он принялся размышлять, сможет ли изобрести способ помочь несчастному ребенку? Хватит ли его сил на то, чтобы поставить на ноги невинного малыша, излечив настолько серьезные, никем ранее не изученные повреждения?