Сон №7

В «73-й параллели» в преддверии Нового Года уже четвертый обед подряд совмещали с коллективным украшением офиса. Традиция эта появилась после, но совершенно точно не вследствие, праздничного ажиотажа в столовой через дорогу. Там очередь за рассольником и сельдью под шубой последние дни походила на преждевременную майонезную лихорадку.

Первой вырезать снежинки из казенной бумаги, поедая бизнес-ланч из контейнера, взялась, конечно же, Краснова.

– Так бы и нырнула в эту гречку. – Она отпивает чая с лимоном, кривится, но стоически молчит, дабы не провоцировать Захара Петровича. Его профилактику сезонных ОРВИ Ира бессовестно сорвала, утопив всю лимонную нарезку в своей кружке. – Эй, на лицо ужасные, добрые внутри, прекращайте обсуждать свой остров. Потерпите недельку и вернетесь туда на праздники.

– Ну уж нет, я в эту холодрыгу не вернусь.

Менеджер Машенька ловит чайной ложкой плавающие в молоке комочки растворимого какао. Желтую коробку «Несквика» вместе с каменными пряниками в целлофановом пакете она принесла из дома, когда выпал первый снег. Пережить «мороз» в минус десять градусов ей помогает лишь шоколадный крольчонок в школьной униформе. Не грели мечты о внеочередном отпуске в теплые края, да и он точно никому из присутствующих не светит.

Они сидят за овальным столом, заваленным бумажной стружкой и крошками от шоколадных чипсов, которыми старший оператор Стас заедал горечь неразделенной любви. За сорок с лишним минут пять взрослых людей смастерили одну хлипкую гирлянду из снежинок и распотрошили коробку новогодних украшений, привезенную из самого северного закрытого поселка.

– Островитяне сбегают из своей ледяной пустыни быстрее, чем студентки МУДНО успевают рожать будущих арктических практикантов. В желании вернуться туда по своей воле сквозит стокгольмским синдромом.

Захар Петрович не первый день возится с картонной елкой. Инструкции по сборке позаимствовала из соцсетей Краснова, она же кое-как расчертила останки южнинской коробки карандашом, торжественно вручив ему ножницы. Менеджер по продажам тут же выкроил в обеденном перерыве десятиминутное окно, впритык между первым и вторым блюдом, но так и не сладил с картонными ветками.

Зато во главе стола ему прекрасно видно, кто из коллег лучше справляется с рукоделием, кто отлынивает, а кто бессовестно заглядывает в чужие тарелки.

В скромном офисном холодильнике контейнеры Захара Петровича надежно защищены от голодных коллег именными стикерами и древним чернокнижным сглазом на герпес и половое бессилие. По заверениям Красновой, одну рыбную котлету она умыкнула больше из научного любопытства.

Через две недели у нее на губах выскочила простуда. С тех пор у менеджера по продажам подворовывают, только сверившись с календарем и очередностью отпусков.

– Не гунди, – Машенька с трепетом вызволяет из газетных оберток старые елочные игрушки, – зато Новый Год там был самый лучший, настоящая зимняя сказка.

– Это ностальгия по безвозвратно ушедшему детству. Идея лететь на остров в январе противоречит базовым человеческим инстинктам. Хотя это надо спросить новенькую, она сейчас вашу гирлянду слюнями зальет.

Стас осторожно тычет локтем в плечо спящей коллеги, дабы не осыпать ту глутаматной пылью. После роковой встречи в коридоре МУДНО старший оператор с ней удивительно галантен и учтив в редкие минуты, когда не выпытывает у младшего оператора номер Совушкиной.

Вздрогнув от внезапного пробуждения, Кошкина вытирает рот рукавом свитера и озирается по сторонам осоловелым взглядом. Пока кто-то готовится провожать старые обиды, она не теряет надежды сдать экзамен по квантовой теории и встретить Новый Год на Южном.

Ее первое пожелание Деду Морозу безоговорочно отдано четырехчасовому сну.

– А? Я только глаза закрыла и..., – рассеянный взгляд через левое плечо. Туда, где вместо шоколадных крошек лежит ее тетрадь, распятая под внимательным взглядом начальника «73-й параллели». – Михаил Александрович, у вас там эпсилон не в ту сторону повернут.

– Это не эпсилон, Кира Платоновна, а тройка.

В-третьих, Кошкина пожелала сдать квантовую механику и с чистой совестью улететь домой.

– Тройка? За что?

– Вы ошиблись в уравнении. Ход рассуждения правильный, но вычисления нужно исправить.

Ужаснувшись перспективе оказаться на пересдаче раньше, чем на самом экзамене, мозг Кошкиной в спешке генерирует спасительные оправдания.

– Это не ошибка, а пятно от варенья засохло. Решение я на другой странице дописала.

Машенька мечтательно закатывает глаза.

– Варенье там было на весь золота.

Захар Петрович брезгливо морщится.

– Отвратительно. Какой нужно быть свиньей, чтобы капнуть вареньем в тетрадь?

– А тут, значит, кофе? – Начальника «73-й параллели» не тронула ностальгия по дефицитным в Арктике продуктам. – Вижу, вы за стол без конспекта не садитесь.

В этом безостановочном мыслительном торможении Кошкиной никак не думается способ выдать тесноту общажной планировки за пылкую любовь к квантовой механике. За столом, одновременно письменным и обеденным, последнюю неделю она могла заснуть, уткнувшись и в лекционный конспект, и в пюре, и в наглаженные Совушкиной платья.

Сил ей хватает лишь на то, чтобы отвести взгляд.

– Готовлюсь к экзамену каждую свободную минуту.

Кошкина медленно берет в руки ножницы и гофрированный картон. Перед ее глазами пляшут графики функций и матрицы плотности. Контуры северных оленей ускользают от нее в заснеженные дали, она примеряется и срезает величественные рога под корень.

– Давай-ка ты лучше будешь вешать гирлянды, – Маша встает с места и вынимает у нее из рук орудие преступления, – они в коробке у моего стола.

Единственное окно в офисе, втиснутое по ошибке или злому умыслу под самый потолок, субботние уборщицы моют до середины, а затем елозят поверху тряпками, намотанными на швабры. Из присутствующих дотянуться до краев оконной рамы могут только Михаил Александрович и Захар Петрович. Второй отказался, сославшись на плотное расписание, а первого побоялись спросить.

Эквилибристика на расшатанной стремянке не входит в планы Кошкиной до первого января, когда на правах именинницы баб Ася заставит ее протирать пыль на шкафах.

– Мне никак нельзя сейчас шею ломать. Михаил Александрович, может, вы повесите эту несчастную гирлянду и заодно сэкономите на моем больничном?

Краснова без слов, одними густо подведенными черными бровями, призывает ее срочно пойти готовиться к экзамену в курилке и с ожесточением выковыривает из жареного пирожка ненавистный лук. Но начальник «73-й параллели» лишь пожимает плечами и отпивает травяного чая из кружки со зловещей эмблемой МУДНО.

Вторым желанием в списке значится кое-что посложней.

Перестать видеть то, чего нет.

– Вы нужны нам живой. – Молчание в офисе требует развернутых пояснений, но довольствуется тем, что получает. – Оставьте эту гирлянду.

Ее миллисекунды славы обрываются настойчивым стуком в ультрамариновую дверь, а с ними и надежды коллег спокойно пообедать.

– День добрый, мальчики и девочки, что закрываемся ото всех, как не родные? Там к вам уже талончики выдают. Чуть было с жизнью не распрощался, но выручили прекрасные дамы из бухгалтерии. Никто не хочет конфет к чаю? Амулетики от сглаза? Камни силы?

Те, кто уже сворачивал трапезу, сбрасывают крышки с контейнеров и вооружаются вилками. Особо настойчивый клиент откладывает обеденный перерыв до лучших времен, но соседи по этажу чудесным образом продлевают его бессрочно, часто до конца рабочего дня. В их ручных тележках, тоскующих по временам челночной торговли, не найти только сдачи. В «73-ю параллель» они заглядывают больше от скуки и безрыбья. Еще никому не удавалось всучить здесь целительные мази и экопосуду из пластика.

Но среди всех обитателей джунглей, торгующих живой водой, шапочками из фольги, гороскопами, низкосортной беллетристикой, обещаниями и здоровьем правнуков, почтальон Василь опасней всех. Его клиентура не стрельцы и козероги, а исписавшиеся копирайтеры, не охотники за теориями заговоров, а сами заговорщики. Самозанятый курьер, он же разнорабочий, информатор всех сплетников, продавец перекупленного и скупщик краденного, с витиеватыми представлениями элегантно подсовывает под двери и носы свою фирменную визитку.

Белый прямоугольник с отпечатанным латиницей поклоном.

«Василь, нечетные дни Убывающей Луны, пн и чт с 15.10 до 17.30».

– Есть что-нибудь полезное? – Захар Петрович с хрустом жует гранолу. – Твой мусор здесь никто не купит.

Недвусмысленный намек щелкнул по рукам Краснову, когда та уже доставала из сумки кошелек. За ультрамариновой дверью Василь щедро сорит перед ней секретами рунической магии и развязно флиртует, сверкая золотым клыком (верхним левым). Длинноволосый говорливый торгаш с усами, подкрученными на манер великого сюрреалиста, волнует воображение Иры набегами, как морская волна.

В штиль, когда скучать ей не дают альфа-самцы с «Тиндера», она едва здоровается с почтальоном, а когда поднимается ветер – стреляет стрекозьими глазами наповал и отпускает такие шутки, что у Захара Петровича запотевают очки. В последнее время Краснова настолько погрузилась в дебри обезличенного общения, что не заметила даже броского шейного платка в турецких огурцах и твидовой кепки в духе ее любимого сериала.

– Всяко найдется. Осталась одна поющая чаша для медитаций, прямиком из Тибета. Кудрявому со скидкой отдам масло для снятия негативной энергии. Если нет аллергии на чабрец и сандал. Товарищей ученых-скептиков заинтересует маятник для измерения тонких миров. Пока вы там не можете определиться, из чего таки состоит матушка Вселенная, макароны или смятые вареники, эта занятная штуковина из тигрового камня сразу вам все скажет. Еще корреспонденции вам целый мешок пришел. Марки тут – шик и блеск. Со зверьем всяким, как я люблю, с природой.

– К чему это долгое вступление?

– Ирина, я никогда не трачу время попусту.

Из клетчатого баула вываливается пухлая пачка писем. Одна, затем вторая, третья. Счет шел на десятки, когда Василь бросил на стеклянный стол, между каркасом картонной елки и кофейным термосом менеджера по продажам, последний конверт из Диксона-11.

Полчище белых медведей с почтовых марок взирает на офис «73-й параллели» равнодушно и с легкой прохладцей.

– Умоляю, заприте дверь. Если кто-нибудь из клиентов это увидит, они больше не поверят, что сообщение с Южным прервалось еще до перестройки.

Машенька сгребает письма в кучу и делит поровну между коллегами. На воротнике ее блузки маленькое пятно от какао.

– Смотрите, у меня письмо для Кошкиной. К вам в общагу почта не идет?

– Второе, третье. Шесть штук для нее.

– Думал, это шутка такая про отчество. Ты серьезно Платоновна? Надо же.

– Сказал человек, кого мама с папой Захаром назвали. В моей стопке все Кошкиной.

Стас пересчитывает свои конверты и возвращает Марии Георгиевне с кивком, что на языке разбитого сердца означает «аналогично».

– Может, это со школы документы? Там мое личное дело давно потеряли и никак не пришлют четвертый год.

– По странице для надежности, – резюмирует Михаил Александрович. Письма в своей стопке он держит, как шестерку карт без единого козыря, когда на кону все имущество и левая почка, – должно быть, какая-то ошибка на почте.

– Никаких ошибок, я уточнял. Сто сорок четыре письма и все Кошкиной Кире Платоновне.

– Ты денег кому-нибудь дома должна? Коллекторы у вас просто душки.

Бумажное море скандирует ее имя незамерзающими чернилами, Кошкина упрямо ищет хотя бы одно, адресованное не ей. Незнакомцы шлют ей открытки, стихи, угрозы, поздравления с Пасхой и Днем космонавтики, фотографии детей, больничные справки и банковские квитанции. Треск вскрытых конвертов стоит в притихшем кабинете эхом.

– Ого, вот какой-то энтузиаст постарался. Специально бумагу состарил. Прям как прабабка моя в молодости писала.

– Тут благодарят тебя за счастливое детство и мирное небо за головой. Слог красивый, настоящая поэма в прозе.

Михаил Александрович встает из-за стола и долго ищет что-то за морской занавеской, прежде чем выйти из офиса.

– Обещают детей в твою честь назвать. Тут пережали, конечно. Хотя почему бы и нет, лишь бы девочки одни шли.

– Тут что-то в конверте. Игла поломанная и рыбьи зубы. Порчу видать навести хотели.

– А этот глава твоего фан-клуба, походу. Пишет: «Кира Платоновна, вы достойная внучка своего деда Ивана Бер...».

– Это однофамилец, моего дедушку зовут Вангор.

– Грузин, что ли?

– Не сознается, я уже спрашивала.

– «Ваша жертва не будет забыта, а дело продолжат благодарные потомки. Первый на острове физический факультет назван в вашу честь».

– Там школа одна и то разваливается, какой университет, – над столом гаснут энергосберегающие лампы, экраны компьютеров одновременно заволакивает тьма. Захар Петрович закатывает глаза, щелкая замком футляра для столовых приборов (отдельные отсеки для вилок, десертных ножей и чайных ложек). – Замечательно, только этого не хватало. Эти коммунальщики совсем озверели, в середине декабря нас отключать.

– Раз света нет, можно уже по домам?

– Краснова, ты сегодня в десять пришла, положи свою сумку обратно и жди Михаила Александровича.

– Где-то были свечи. Интересно, нас одних в здании за долги отключили?

Когда речь заходит о делах соседских, Василь тут же встревает в разговор.

– Вероятнее всего, у вас выбило пробки. На втором этаже по счетам платит один нотариус, и никого не отключали ни разу. Но раз пошло такое дело, могу сопроводить желающих в обитель света и домашней выпечки за углом.

– «Любовь это нож, которым я копаюсь в себе».

Краснова падает обратно на стул. Уязвленный всеобщим равнодушием к своей персоне, Василь отлучается в мир электрических чайников и вай-фая.

– Очередной воздыхатель Кошкиной?

– Франц Кафка.

Пока Кошкина пытается вспомнить, когда разрешила скучающим коллегам вскрывать ее письма, пусть их сто сорок четыре, Стас мнет запечатанный конверт в руках, лежа в горе конфетных оберток. Даже Хатико после девяти лет ожидания выглядел бодрее, чем старший оператор после встречи с Совушкиной неделю назад.

– Жалко тебя, Стасик. У Киры должно быть самые серьезные причины не давать тебе номер этой твоей...

– Дианы.

– Он ее раз в жизни увидел, а так колбасит. Поверь, с Совушкиной даже мне тяжело в одном помещении дольше часа находиться. Она его сожрет и не подавится.

– Приведите его уже в чувство. Толку еще меньше, чем от целой Кошкиной.

– Захар Петрович, так это ваша кружка с моржом? Кажется, я в ней вчера то новое удобрение для Арсения разводила.

Нецензурная брань менеджера по продажам режет слух так же, как цитаты Кафки из уст Стаса.

– Кошкина, твою мать, ты только сейчас об этом вспомнила?

Ни в чем не повинная кружка отправится в утиль, а у Кошкиной ни малейших угрызений совести. Она бы никогда не перепутала свою посуду с именной, пронумерованной и запечатанной всеми проклятьями посудой менеджера по продажам, но в окружении арктических приветов в ней сиреной голосит девочка, что перед выпускным подожгла свое личное дело на заднем дворе школы.

– Как не стыдно, – гримаса Красновой озаряется мерцанием смартфона, – знаете, что мой Ричард говорит? «Гнев это четвертый сон разума».

– Это ведь бессмыслица какая-то, ему провериться надо.

– Руки прочь от моего будущего мужа. Когда он заберет меня к себе в Канаду на ПМЖ, я, так и быть, подпишу тебе разок открытку на Крисмас.

– Теперь Кире долго письма приходить не будут. Южнинское отделение тебя явно не добрым словом поминает. Это ж целый внеочередной вертолет.

В офис возвращается Михаил Александрович с большим холщовым мешком в руках.

– Чей труп будем прятать, босс?

Под вымученное журчание воды в кулере голос Захара Петровича, занятого дезинфекцией личной посуды на кухне, дотягивается до них со зловещим бульканьем.

– Предлагаю кандидатуру младшего оператора.

Начальник «73-й параллели» молча собирает письма и растерзанные конверты в пакет.

– Кира Платоновна, потрудитесь забрать это домой и впредь нигде не указывайте адрес офиса.

– На Южном даже не знают, что я работаю, кому бы я там адрес этот дала? И что мне с этим всем делать.

– Главное, чтобы этого не было здесь, остальное – не моя забота.

Он вновь исчезает за ультрамариновой дверью. Взамен попутный ветер приносит одного прославленного почтальона. В этот раз без писем, но со стаканчиком из-под мокачино и жалобами на кислые сливки в автомате.

Легкий сумрак и отсутствие интернета вдохновляют задушевные беседы. Трудовой коллектив на попечении Захара Петровича вслух размышляет о том, что Михсаныч принесет в следующий раз. Офисные старожилы ждут внеочередные премии. Кошкина надеется на стремянку, задвигая мешок с письмами под стул, а Краснова искоса поглядывает на морские занавески.

– Я, когда в первый раз его увидела, подумала, что Михсаныч – буддист. Не только из-за прически, а потому что спокойный как слон, будто медитировал в каком-нибудь тибетском монастыре лет десять.

Василь с просветленным выражением лица накручивает ус на большой палец (в тяжелом перстне хрустальный глаз Фатимы – защита от порчи и коварных золотоискательниц) и делится откровением, полученным в очереди то ли за кофе на первом этаже, то ли в мужской туалет на четвертом.

– Не живой он, ваш Михсаныч.

– Тебя ж минут десять не было. Когда накидаться успел?

– Повторяю, никакие твои примочки, волшебные камни и прочий мусор здесь никто не купит. Можешь не стараться.

– Друзья, гоните меня, режьте, хоть запишите на дискету и в космос отправьте, но человек не должен знать, куда ступает его нога. Ему или ей, любезные дамы, должно удивляться. Вот я просыпаюсь утром, и, честное слово, не знаю, кто я, что я, и куда пойду. Может, в сквере полистаю Борхеса, может, кольца все в ломбард сдам и саксофон куплю.

Краснова впервые кладет телефон на стол. Кладезь самых забористых историй и безумных слухов, она никогда не упустит шанс пополнить коллекцию.

– Только это голубенькое мне оставь.

– Оно ваше, Ирина. Защитит от дурного глаза. – Победоносным жестом он обводит темный офис в ожидании аплодисментов. Но «73-я параллель» внимает с прохладцей. – Видите? А Михсаныч ваш живет как по написанному. Будто все наперед знает. С проверкой его врасплох никак не застанут. Сколько жалоб не строчили, ни одна за дверь вашу синюю не вышла. Бухгалтерия чистая, что слеза младенца. Даже пробки, вон, выбило, а он мешок где-то найти умудрился и глазом не повел. Посади за эту ширмочку принтер, да голос проведи – не отличит никто.

– Принтер не повесит гирлянду.

Пока за овальным столом отстаивают человеческую природу начальства, Кошкина раз за разом перечитывает строчки, пахнущие морской солью.

«Кира, ужасно стыдно, что пишу раз в год, надеюсь, ты не в обиде. Если не ты, наш ребенок бы никогда не связал свою жизнь с наукой. Как и многие островные дети. Спасибо за все. Котовская К.Г».

Когда болячки островитян превышали полномочия местной больницы, их с чистой совестью отправляли на материк. Летом – на катере, в полярную ночь ждали безветренных дней и несколькими семьями выдвигались на поселковых вездеходах. Авиацию вызывали в межсезонье, и когда становилось совсем невмоготу. Впрочем, случалось это крайне редко не только из-за одной «закрытости».

Южнинцы отличались крепким здоровьем, закаленным вечной мерзлотой, и терпением, выхолощенным нелетной погодой девять месяцев в году. Когда на остров приземлялся вертолет с ЛОР-врачами, рассасывались ушные пробки и гнойные гаймориты, от одного вида стоматологов выпадали больные зубы, а в кабинете невролога втягивались протрузии и застарелые грыжи. Местные семьями выстраивались в очереди только поглазеть на заезжих «спецов», да из первых уст послушать новости с большой земли.

Семейство Бердяевых-Кошкиных исправно посещало все больничные мероприятия, по южнинской традиции, раз в полгода – жалея потраченное зазря импортное топливо. Даже у прабабушки Аси амбулаторная карта по толщине едва опережала внуков лишь числом пройденных медосмотров. Образцово-показательную статистику своей близорукостью много лет портил один Карлуша, пока Кира не научилась бегать и дурить вечно занятых нянек. Затем родилась пышущая здоровьем Юлька, потом в их доме появился тихий мальчик из сугроба.

– Софья Алексеевна, можно вас на пару минут.

Кира на цыпочках перебежала смотровую и прильнула к двери ухом, что аж свербело от любопытства.

В новеньких, пахнущих морозной свежестью доспехах завотделением терапии, мама вышла в коридор вслед за материковым неврологом. Последний, сухой и неразговорчивый, за день извел сотни южнинцев своим молоточком и тяжелыми вздохами над каждой рентгенограммой. Пациентам так и не объяснили, что дока с большой земли вздыхал по оправе очков, треснувшей на морозе.

– Нормально все с вашим деверем. По моей части ничего нет.

– Вы уверены? Помните, два года назад он же совсем не говорил, ему было семнадцать.

– Сейчас говорит?

– Говорит, но...

– Тогда какие ко мне вопросы. Два года назад я вам сразу сказал, органических поражений здесь нет. Может психическое что-то, стресс какой. Селективный мутизм, сами говорите, у него прошел, а это явление часто временное и малоизученное.

Первые годы Софья Алексеевна увлеченно, с кошкинским упрямством искала разгадку найденыша в его истории болезни, которую сама же написала с чистого листа. Она не верила счастливым совпадениям в арктической пустыне в разгар полярной ночи, как и в пресловутую генетическую невосприимчивость островитян ко всякой хвори. Весь ее больше чем десятилетний опыт твердил, что проблемы найдутся, если назвать их другим именем, не бьющим по достоинству южнинского сверхчеловека. Не двухсторонняя пневмония, а «надуло», не острый панкреатит, а перележавший омуль.

Тем более Софья Алексеевна не верила отсутствию осложнений после чудесных спасений. Каждый чих найденыша был на счету, очередной уликой в деле загадочного мальчика из сугроба.

– У него бывают тики. Он порой говорит странные вещи, наотрез отказывается выезжать за пределы острова.

– А в вашем климате нормальные не приживутся. В следующий раз определяйтесь с выбором специалиста, прежде чем заказывать доставку вертолетом.

Отлепив щеку от двери, Кира подскочила обратно к найденышу, сияя и подпрыгивая на полтора сантиметра выше обычного. Ей одиннадцать, она со скрипом осваивала программу шестого класса по русскому, но уже знала как симулировать эпилептические припадки для маминой заявки на материкового невролога. Когда в последний раз Кошкиной-старшей потребовался «ухо-горло-нос», подговаривать старшую не пришлось.

Ведомая исключительно научным интересом она засунула в нос плоскую батарейку из Юлькиной заводной игрушки.

– Знаешь что?

Как специалист в коридоре тосковал по солнечному свету, так в голубых глазах Лиса плескалась тоска по его мягкому креслу и книжкам в квартире Бердяевых-старших.

– Что?

– У тебя ничего не нашли. Врач сказал, ты здоров. Мама проиграла Карлуше три подзатыльника, но, если спросят, ты ничего не слышал.

– Я тоже это говорил.

В больничных коридорах Лис, боязливо озирался по сторонам и шугался медсестер, как его полярная тезка, завидев охотничьи силки. Когда брали кровь на анализы, с закрытыми глазами слушал о грядущей войне между шестиклашками многоэтажных крепостей и восьмиклассниками из бараков, держась свободной рукой за жерди стула. От восхищения ее даром рассказчика, как думала Кира. Он не шелохнулся под разящим ударом неврологического молоточка. Почти не дышал с электродами на груди, внимая просьбам медсестры лежать спокойно во имя регулярного сердечного ритма и дефицитной на острове термобумаги.

– Это потому, что ты постоянно молчишь. Тогда все думают, что ты чего-то не договариваешь.

– А если бы говорил?

– Тебя бы просили говорить поменьше. Ужасно глупо, сама знаю.

Голова найденыша горела яично-желтым светом, будто кто-то подсветил фонариком плакат об опасностях ботулизма. Он сидел на самом краю кушетки, похожий на маминых любимых сердечников в очереди за льготными лекарствами. В двухместном свитере Платона Вангорыча и его же шуршащих болоневых штанах. Только смоченный в спирте ватный шарик – больничный, а пара капель крови – его.

– Ну что ж, мы с вами еще успеем к Юле, – Софья Алексеевна спрятала халат и сменную обувь в шкаф, – как ты себя чувствуешь?

Кира похлопала растопыренной ладонью по рыхлому животу, обтянутому несколькими слоями бабушкиной теплоизоляции.

– Я есть хочу.

– Кто бы сомневался, но я спрашивала Лиса.

– Со мной все в порядке. Вам не надо было беспокоиться.

– Это всего лишь профилактика. Учитывая твой анамнез, нужно быть начеку, – заботливый тон отклонился с маршрута на проторенную дорожку, – Конечно, это не всем подходит. Чтобы Кира не свернула шею, ее надо выгуливать вместе с Мишкой на коротком поводке, но разве это ее остановит.

Софья Алексеевна в штатском посмотрела на старших тем всезнающим материнским взглядом, от которого сводило живот, а язык не поворачивался врать. Даже прозрачные глаза серебряного олененка на шее испытывали неокрепшую детскую психику на прочность.

Выбирая между неуклюжими отговорками и пристыженным молчанием, Кира гавкнула, застав врасплох названного дядю и заглянувшую в кабинет медсестру.

Из двух зол она всегда выбирала элемент неожиданности.

Белый чепчик юркнул в коридор раньше, чем Софья Алексеевна успела сносно объяснить поведение дочери и беспорядок. На работе за второе оправдываться приходилось чаще, но с годами все менее убедительно.

– Я завтра к вам зайду.

В кабинете из скоросшивателей и папок чудом затесались рабочий стол со стулом и потрепанная кушетка. Здесь в Софье Алексеевне боролись ее перфекционизм и бессознательный ужас перед километрами заснеженной пустоты. Своеобразная северная агорафобия родилась там же, где все прочие беды островитян, уехавших, вернувшихся или навеки вмерзших в холодную землю – на материке. Во снах ее мучили призраки людных вокзалов, домов-муравейников и пробки, наяву – безлюдная южнинская дикость из окна снегохода после смены.

Если дома побеждала кошкинская чистоплотность, то на рабочем месте заправляла ее внутренняя мышь-старьевщица. Под полками с библиотечной коллекцией медицинских учебников и справочников всех мастей дверцы едва сдерживали поступь хаоса. Внутри хозяйской руки ждали сваленные в кучу брошюры, невыписанные рецепты и рекламные листовки, привезенные с конференций на большой земле.

На столе, кроме фонендоскопа, ручки и ободранного блокнота, не нашлось бы и пылинки, а в выдвижных полках под столом не было только порядка. Доктор Кошкина, до жути дотошная в диагнозах и лечении, годами складировала мусор и хранила несъедобные подарки от пациентов, пока в кабинет не заглядывали с проверкой.

– Со мной все нормально, правда. И будет нормально. Ближе к сорока или пятидесяти будут беспокоить мигрени из-за спазма мозговых артерий, – молчание сгущалось, Лис прокашлялся, – но там высокая корреляция с другими факторами. Работа, стресс...

Первый и последний раз, когда найденыш разоткровенничался о своем здоровье, совпал с очередным семейным собранием в квартире Бердяевых-старших. Никто не помнил первоначальную повестку дня – окончательное увольнение Карлуши из школы после перепалки с завучем Василисой Никитичной, или чумной песец, которого Мишка загнал в подъезд.

Но год спустя все вспоминали то собрание одним словом, что вцепилось за бердяевскую подкорку.

«Аллергией на персики» с тех пор в семье звали любую болячку, от вросшего ногтя до почечной колики. Лис упомянул ее мимоходом, между предложением баб Даши сварить варенье из репчатого лука и ворчанием дедушки о том, что ее закатки однажды поднимут пятиэтажку на воздух.

Того молчания за столом не вынесла даже кошка Сима. Потоптавшись на спинке дивана, она с самым разочарованным видом ушла в одну из своих спален, пока похожие друг на друга двуногие недоуменно переглядывались.

Как только в большой комнате остались одни Бердяевы-Кошкины, прабабушка побежала за молитвенником. Ее дочь взялась отчитывать Софью Алексеевну за роковые ошибки в детском рационе, на что врач высшей категории лишь дернула плечом. За десять лет практики в самом северном закрытом поселке крапивницу она видела лишь в медицинском журнале и то – на рекламном развороте.

Южнинцы не болели аллергией. Антигистаминное на остров завозили в штучных количествах для казенных аптечек на рыбзавод и в НИИ. Из следующей своей поездки на материк Карлуша, ведомый тем же научным интересом, привез банку консервированных персиков для эксперимента, что закончился реанимацией. В существование антител и коварных иммунных реакций у человека арктического доценты и профессора уверовали, лишь воочию увидев раздувшееся лицо найденыша.

Картина настолько прочно врезалась в память, что через полгода угощая родню фруктовым тортом, испеченным под чутким Славиным руководством, Кира бросилась выковыривать из Лисовой порции размякшие кусочки абрикосов и ананасов.

Вновь провоцировать пытливые умы островитян первому на Одиннадцатом аллергику не хотелось, и тему своего здоровья впредь не поднимал.

Затянув потуже шарфы и проверив у каждого перчатки, Софья Алексеевна вывела детей пустыми коридорами и аварийными выходами на задний двор, где ждал пассажирский вездеход. О том, что заведующая терапией сбежала на полчаса с дежурства, не знал никто. Этот должностной проступок не входил в первоначальный план. Весь день доктор Кошкина сопровождала привозного невролога и переводила ему с южнинского наречия в надежде, что к вечеру поток благодарных пациентов рассредоточится по домам или, по крайней мере, по другим отделениям.

По закону подлости, неумолимому и точному, бабушки-гипертоники и дотошные «хроники» вспоминали о приеме к врачу ровно за час до конца рабочего дня. Отпроситься на отчетный концерт младшей дочери Софье Алексеевне не удалось, и по-кошкински она решила поставить на счастливый случай.

Кира запрыгнула в громадный белый вездеход из автопарка НИИ вслед за шустрым найденышем. В шестиколесном чудовище, на котором впору колонизировать Марс, за всю жизнь она прокатилась три или четыре раза, когда допоздна оставалась у дедушки на работе. Из-за этого ей страшно завидовали друзья со двора. В непогоду объявляли актировку, чтобы от силы четверть школьников осталась дома, работающих островитян же в несколько подходов развозили на поселковых вездеходах поменьше.

– Пристегнитесь, касатики, чтобы не укачало.

За водителем в норковой шапке и немногословным сотрудником службы безопасности НИИ собралось все семейство Бердяевых-Кошкиных, не считая Юльку и Мишку. Закутанные с головы до ног, они ждали пурги, предсказанной провидческим даром прабабушки и островной метеостанцией.

Кира вяло вскинула ладонь в перчатке. Ее надежды хотя бы минуточку посидеть за рулем вездехода пошли прахом, а вот найденыш добыл себе любимое место на краю, между задней дверью и Карлушей, единственным пристегнутым пассажиром на двух сидениях.

Платон Вангорыч натянул шапку старшей дочери так, что на лице остались одни раздувшиеся ноздри и возмущенная нитка поджатых губ. Шутливая борьба пропахшего рыбой медведя и бойцовской мышки-полевки заканчивается захватом в удушливые медвежьи объятия.

– Ну что, вылечили нашего аллерголога?

– Аллергика, пап.

– Невролог сказал, по его части нарушений нет, – приглаживая наэлектризованные волосы мама смотрела в окно в мрачном ожидании погони из пациентов, разгадавших ее преступный замысел, – надо бы выбить квоту на МРТ в областной больнице.

На окраине вездехода найденыш клятвенно заверял баб Дашу, что ничем не болен, и не стоит тратить на него драгоценный запас горчичников, а Карлуша с самым великосветским видом подслушивал. На кону были три щелбана, а Бердяевы в твердолобости почти не уступали Кошкиным.

– Что только не сделаешь, чтобы не проиграть. Кого в следующий раз привезешь? Знахарку и экстрасенса?

– Мальчик неизвестно сколько пробыл в сугробе, ведет себя странно...иногда.

– Кормить детей надо, – баб Даша безошибочно сканировала худобу сквозь слои пуха и шерсти, – Вон какой тощий.

Папа хохотнул.

– Так это Кирыч его объедает. Порода у нас такая, хорошего человека должно быть много.

– Не оправдывайте свой лишний вес пословицами и поговорками. Я вот обжорством никогда не страдал, как и родители, и бабушка с дедушкой, и...

Придавленная тяжестью генетического наследства, Кира давно примирилась со своим бердяевским носом и челюстью, но перспектива обрести в недалеком будущем папин пивной живот мигом отбила аппетит.

– Он первый месяц ел одну сгущенку, если никто не забыл. Пришлось книги про редкие ферментопатии с материка заказывать.

Старожила острова многозначительно пошамкала челюстями.

– Девочка еще вытянется. Я такой же была. Мама говорила, один мороз кости любит, вот и откармливала рыбными пирогами да варениками с морошкой.

– Ба, если ты была такой же, как Кира, неудивительно, что на острове не осталось ни одного местного куста морошки.

Разговоры в вездеходе всерьез закольцовывались на ее лишнем весе.

– А во сколько там у Юльки конкурс? Мы не опаздываем? И почему на вездеходе сегодня?

– У рыбзавода видели медведя, я попросил ребят по пути подобрать твоего папу, а в больницу через пятиэтажки проехали.

Осоловелый взгляд главы семейства, разморенного долгой ухабистой дорогой, бродил по нутру вездехода и серым страницам отчета в скоросшивателе, будто не видел разницы.

– Это совсем не дороге, деда, – одиннадцатилетний мозг напряженно пытался выхватить из унылого пейзажа что-нибудь мало-мальски интересное, – а если медведь заберется к нам в подъезд?

Папа задумчиво почесал темную бороду. Семейная легенда гласила, что много лет назад, задолго до того, как в поселковые тренды вернулась буйная растительность на лице, старший сын Бердяевых упрямо отращивал усы и кустистую бороду вплоть до дня, когда на подледной рыбалке густой волос намертво примерз к шарфу.

– Мишка прогонит его своим воем.

– Белый медведь это не соседский той-терьер. Один удар – придется за новым щенком на материк ехать.

Воображение рисовало самые кровавые картины. Кира уже видела, как полярный хищник поднимался по лестнице на запах котлет, как замахнулся лапой на простодушного и не самого смышленого хаски с двуцветными глазами.

– Статистически это крайне маловероятно. Один шанс на миллион, к тому же медведям нечем поживиться в подъезде.

Спокойный, полный рациональности, голос найденыша быстро рассеял страшные мысли.

– Ему можно верить, на прошлой неделе я выиграл у Серого две тысячи. Все благодаря Лису. Я говорил Палычу, в разделочном цеху со дня на день машинка вакуумная загнется, а Серый говорит, мол, еще десять лет простоит. Вот и поспорили. На обеде спрашиваю нашего умника, он подтвердил. Сказал, завтра. Она тогда и крякнула.

Карлушу предсказания названного брата не впечатлили. Он продолжал ехидствовать.

– Было бы у нас казино, цены б ему не было.

– Мне он говорил не переставлять гибискус, я не послушала, а она не зацвела. И про огуречную рассаду в теплице предупредил.

– Я тебе тоже говорила, нельзя рядом с печкой цветы сажать.

– Микроволновка, Ася Кузьминична, никоим образом не способна повлиять...

– Знаете, а ведь многие мои сердечники на Лиса даже смотреть боятся. Говорят, он смерть кличет.

Редкие слова найденыша долгое время никто не воспринимал всерьез, пока его бытовые предсказания не начали сбываться. Островной тотализатор мог обрести второе рождение, если бы Софья Алексеевна не запретила Лису держаться подальше от ставок, где крупно проигравшиеся южнинцы не брезговали физической расправой. Он знал, кого не стоит ждать с материка, какое судно задержат в порту, какая парочка поженится, а кто разбежится. После нескольких крупных скандалов и обвинений в подстрекательстве своими «статистическими предположениями» он стал делиться только с членами семейства, постепенно ограничившись одной Кирой, которая внимательно слушала и никогда не крутила пальцем у виска.

Вездеход вырулил к одной из главных улиц. Южнинцы и горстка приезжих стекались в ДК, не остерегаясь медведей. Нарисованная нетвердой рукой афиша предупреждала местных театралов, что вместо «Вишневого сада» будет отчетный концерт детского танцевального кружка.

На первом ряду семейство рукоплескало бойкой шестилетке в народном костюме.

Стоптанные чешки в белой собачьей шерсти отбивали на сцене свой собственный, ни на что не похожий ритм. На второй или третьей минуте Лис спросил Киру шепотом.

– Зачем она это делает?

– Говоришь как деда. Типа у Бердяевых вместо слуха одно упрямство. Честно, я думала, будет хуже.

– Не в том смысле. Ведь Юля не станет танцовщицей.

– А теперь как Карлуша. Может, и не станет, но ей нравится. Слушай, а я стану летчиком-испытателем?

Застигнутый врасплох, найденыш притих, но ее энтузиазм не дрогнул.

– Ну не все твои предсказания сбываются. Не знаю, как у Юльки с танцами, а у меня шанс точно есть.

Насладившись пиком своей танцевальной карьеры, младшая получила обещанные подарки и целый киндер-сюрприз – весь вечер Кира не сводила с него взгляд.

Вместо принцессы из пластикового желтка вывалились детали боевого вертолета.

Обретенная просто так, не в драке, не угрозами и не за мытье посуды, игрушка была тем редким знаком, которому Кира безоговорочно верила.