5
В ночь перед экзаменом по философии вторая комната второго общежития больше напоминает спиритический салон начала века. Аристотель с набитым ртом спорит с Кантом, Ницше ругается матом, а с Гегелем никто не разговаривает. Прожорливых мертвых философов, отрицающих первичность материи и абзацы, приманили острым раменом, литрами энергетика и краденой палкой колбасы. Одна клетчатая оранжевая скатерть в хлебных крошках и каплях обжигающе-острого бульона сохраняла позитивный настрой своими подсолнухами и гигантскими кроликами-мутантами.
– Мик, ты скоро ноутбук освободишь? Я это Новое Время совсем запомнить не могу.
– Сорок восемь вопросов осталось.
– Как я должна рассказать методологию Гегеля, если это и методологией назвать нельзя.
На кровати Совушкиной староста с остервенением стучит двумя пальцами по клавиатуре. Программа для тестирования, куда заранее вбивали экзаменационные тесты с правильными ответами, упрямо не желала выдавать ей сто из ста. Подводили то неоплатоники, то вопрос о различиях между философией Шеллинга и Фихте. Мика, перфекционистка до мозга костей, выписывает каждую ошибку – вызубрить и благополучно забыть, увидев выстраданную сотню на экране в Тестовом Центре.
Повышенная стипендия методично подкармливает будущий невроз по тому же сценарию, как полночные перекусы и универские сэндвичи – святую троицу желудочно-кишечных расстройств.
– Краснова опять не придет? – Алиса берет с зарядки электронную сигарету. Волосы цвета карамельных тянучек собраны в хвост. Сегодня она в очках вместо цветных линз, в домашних штанах и растянутом пуловере вместо широкой футболки и трусов. Ее опять мучает то ли аллергия, то ли простуда. На негласной толмачевской стороне стола свалена целая гора скомканных бумажных салфеток. – Напишите ей. Если идет, то пусть сама дорогу ищет. Я никуда не выйду до утра.
Флегматичный голос отзывается из-за ноутбука.
– Она вроде говорила, что на свиданку идет.
– Краснова на любом экзамене выкрутится.
Кошкина заедает краткое содержание «Феноменологии духа» бутербродом с колбасой. Сервелат, присланный Толмачевыми-старшими, кажется еще вкусней оттого, что Алиса стащила его из холодильника перед отъездом в общагу. Безвременным, когда голодный школьник обнаружит пропажу.
Полотна текста сливаются в одно размытое пятно. Глаза слипаются после каждого второго предложения, она перечитывает, теряет мысль и начинает сначала.
В желудке тяжело перекатывается дневной чизбургер. По традиции, окончание ненавистного цикла они отметили как шестиклашки – последний день четверти. Разве что без аниматоров в ростовых костюмах и корон из золотистого картона. Правда, сегодня победный настрой омрачала близость экзамена, который ни одна не надеется сдать легко и играючи, как каждый второй экзамен в МУДНО.
– У Красновой есть сиськи.
Кошкина переглядывается с Микой. Темные в прожилках двухдневного недосыпа миндалевидные глаза тоже не разделяют толмачевских возмущений.
– И у тебя. Смысл пенять на анатомию, если принимать у всех будет Константиныч? Он папин ровесник, с него пыль уже сыпется.
– На войне все средства хороши. – Алиса выразительно припускает край пуловера в знак серьезности намерений. – Хотя нет, во второй раз я на это не пойду. Тогда просто в юбке пришла, улыбалась, а как будто облапали всю. До сих пор похотливые глаза ОБЖшника в кошмарах снятся.
По статистике, на десять мягкотелых преподов, связанных кредитами и приближением пенсии, приходится один выносимо-адекватный и два экземпляра, чьи выходки передают из уст в уста. Из них слагают леденящие кровь страшилки для первокурсников.
Вымогатели и шантажисты, маразматики и извращенцы, старые греховодники и вороватые лаборанты – инсектарий МУДНО ежегодно полнится новыми экземплярами, «худшими из помета», как любит говорить Краснова перед пересдачей. Самые запоминающиеся персоналии универ щедро отсыпает уже на первом курсе. Кто-то называет это проверкой на вшивость: амбициозные мечтатели заберут документы после первого семестра, а те, чье чувство собственного достоинства не найти, даже если бурить до ядра Земли, только радуются, когда ко второму году перестает зашкаливать датчик идиотизма.
Потоку, где собрались самые одиозные студенты, МУДНО и не думал давать передышки. На втором курсе, когда забрезжила надежда научиться чему-то полезному и осязаемому, учебные часы сократили до трех в день, прикрываясь загадочными европейскими стандартами. На следующий год реформаторы со своей трактовкой пармского процесса ввели девятичасовые циклы по бесполезнейшим предметам. Шестидневка в сентябре никого не удивила, но заставила всерьез задуматься о том, какая из египетских казней ждет их на выпускном году.
Займет ли устный экзамен у Константиныча место в одном ряду с кровавыми реками и нашествием жаб – не знает никто.
Технари-выпускники стращали их историями о мучительных новогодних пересдачах, а гуманитарные факультеты лишь пренебрежительно отмахивались, мол, что сложного десять минут праздно обсуждать универсалии Аристотеля или бодрийяровские симулякры.
– Это невозможно выучить. Я сейчас иду спать. Если не собираетесь со мной, разбудите через два часа. Купим нормальный кофе, скотч и бумагу – будем делать шпоры.
Таков универсальный подход Алисы в решении насущных проблем. Если готовый ответ не рождается в течение двух часов, она идет спать, курит или чередует оба процесса, пока «само как-нибудь не решится».
Для полноты картины не хватает одного зажатого под мышкой толстого дымчатого кота. Должно быть, сейчас он спит пузом кверху на собственной двуспальной кровати на другом конце города. Во времена первых осторожных визитов в общагу Толмачева посреди ночи часто поднимала всю вторую комнату страшным криком, угрожая найти и наказать тех, кто стащил кошачий лоток.
– Что-то ты подозрительно спокойна, – проницательный взгляд Мики подлавливает Кошкину, когда та клюет носом над вопросом о солипсизме, – хоть половину билетов выучила?
Моргнув, Кошкина тянется за кофе «три в одном».
– Я честно прочла одиннадцать билетов.
– Из пятидесяти четырех.
– Да брось, как будто кого-то отчисляли из-за философии.
– Хочешь стать первой? Константиныч, по ходу, уже догадался, что ты – дочка его университетского друга.
Пока Мика возится с завтрашними тестами, последней ненадежной страховкой от преподской мести, Алиса спит на кровати Дины, укрытая ее лоскутным одеялом, геометрические узоры-завитки которого берегут и поясницу, и девичью честь. Кошкина же размешивает карандашом водянистый кофе в раздумьях о том, что пора бы сходить покурить.
Самое рациональное в эту минуту предложение откликается тяжелым вздохом.
– У меня от этой философии желудок разболелся. Ты иди, как отпустит – я тебя догоню.
Это означает, что без своей заветной сотни на экране Мика не сдвинется с места. Изображая поиск единственных кроссовок, Кошкина бесшумно собирает в пакет два нетронутых бутерброда с колбасой и шоколадные конфеты. Староста лишь интересуется, не замерзнет ли та в футболке и трениках. Но тут ей вспомнилась красновская присказка о том, что Кошкина выросла на моржовой ферме посреди Северного Ледовитого океана, и глаза из-за ноутбука дают свое сонное благословение.
Поиски идеального места, равноудаленного от глаз вахтерши и стукачей, комендантских окон и запрещающих знаков, заканчиваются спустя десять минут и два с половиной круга рысцой в соседнем квартале.
Прежде жителям и гостям второго общежития не возбранялось курить за общагой. Новый ректор же имитировал бурную деятельность едва лучше, чем Кошкина – охоту за кроссовками, и рьяно взялся за здоровье студентов. Но, как это часто бывает, реформаторская лихорадка первыми скосила безвинных и здоровых, потому из-за новеньких отполированных табличек нервные курильщики дважды в день разведывают спальный район на предмет укромных мест.
В сквере через три улицы, где заканчивается юрисдикция МУДНО и не видно ни одного постылого запрета, Кошкина плюхается на скамейку с горьким осознанием того, что зажигалка осталась в дневных джинсах.
До экзамена семь с половиной часов. Два из них достанутся рваному сну после лошадиной дозы энергетиков. Часа четыре с натяжкой коллективный разум будет из последних сил сопротивляться детерминизму и клеить сомнительного качества шпоры. Час уйдет на судорожные утренние сборы, поиск парковочного места перед святая святых, а ближайшие минут сорок она проведет в ожидании случайного ночного курильщика.
Отчасти Кошкина просто не хочет возвращаться в общагу, где крепчает дух Константиныча, брожение в открытой пачке двухнедельного сока и ее сомнения. Дело не в пятидесяти четырех билетах по два вопроса в каждом. И даже не в непроходимой тупости силлабуса, что предлагал за пятнадцать часов освоить философию всего рода людского, от античности до постмодернизма. Всему виной непроходимый ступор, который охватывает ее при виде нескольких немецких фамилий и километров туманного бескостного текста.
Она наслушалась этого на Южном. Махровый островной фатализм, разглагольствования о перводвигателе и последнем человеке надоели ей еще в детстве. В извечные споры папы и дедушки о причинности Юльку не вовлекали из-за возраста, а Мишку считали непроходимым оппортунистом.
– Сынок, сигареткой не подсобишь?
Если о свободной воле в самом северном закрытом поселке пока не договорились окончательно, то в существование бездомных не верили даже дети.
Ни люди, ни собаки с кошками не способны пережить полярную ночь на улице. При том, что попасть на остров не так-то просто, штучные бродяжничающие маргиналы либо возвращались на большую землю, либо поселковая администрация пристраивала их на простейшую работу подальше от НИИ. Семейство Бердяевых-Кошкиных отличилось и здесь, когда приютили ничейного ребенка, откопав его из сугроба на пустошах.
– Бутерброды есть, Макар Ильич. С колбасой.
Отпечатанное в ДНК южнинское добродушие или святая простота, такой же рудимент первого курса, как копчик – ностальгия по беззаботным дням на деревьях, но Кошкина знает поименно почти каждого районного бомжа и часто захватывает для них что-нибудь съестное.
Четыре года назад Кошкина впервые увидела бездомного, переходя дорогу к альма-матер. Неопределенного возраста мужчина в осязаемом облаке тухлятины тоже просил сигарету или на опохмелиться, а, скорее всего, рассчитывал получить и деньги, и приз. Если бы не крик водителя красной «Киа Рио», она бы простояла вечность на пешеходном переходе, мысленно сводя баланс между увиденным и восемнадцатью годами за полярным кругом. Если бы не ошалевший взгляд и красноречивые аргументы прежней вахтерши, война с Совушкиной точно началась кровопролитием, а Кошкина навеки прославилась тем, что привела бомжа в повидавшее всякое второе общежитие МУДНО.
Южнинское простодушие снова берет верх над инстинктом самосохранения, обостренном четырьмя годами строгого заключения до легкой степени невроза.
– Бог с тобой, Кира, что ты здесь ночью забыла?
Макар Ильич относится к редкому типу бездомных, чье присутствие не режет глаза и нос. Так уж исторически сложилось, что район универа известен на рынке недвижимости как благополучный ниже среднего, и бомжей здесь можно классифицировать по семействам и родам, как диких уток.
– Завтра экзамен. Вот решила выйти проветриться.
Пока собеседник жадно жует два бутерброда в один присест, она в красках расписывает детали грядущей встречи с Константинычем не хуже Данте, описавшего незавидную участь предателей и мздоимцев.
– Ты это...дома ночью сиди. Тут всякие ходят.
Промолчав о том, что хуже всяких только никакие, трудоустроенные и обучающиеся в МУДНО, Кошкина смотрит в неспящие желтые окна девятиэтажных панелек через дорогу. На Южном не было ничего выше пятиэтажек, в одной из которых она выросла, и где по сей день через двор друг от друга живет семейство Бердяевых-Кошкиных. Еще на ее острове нет ни одного дерева, но есть звезды и северное сияние четыре месяца в году.
Она ежится или от окрепшего ветра, что сметал по домам незаземленных спиртом прохожих, или от преждевременной ноябрьской тоски. Ей нужно отвлечься, пока, чего доброго, не захотелось в общагу. К Гегелю, Канту и энергетикам для неравной борьбы с субъективным и объективным идеализмом.
– Кто ходит-то.
Макар Ильич виновато стряхивает в смятый полиэтиленовый пакет крошки со второго или третьего слоя цветастых свитеров. Судя по витиеватому орнаменту, он подбирает их у иностранного общежития, где пока есть чем поживиться. Помойки у главного и единственного корпуса МУДНО стали охранять силами дежурных студентов два года назад, когда парочка предприимчивых бомжей взялась приторговывать конспектами и методичками.
– Длинные. Щелкают и уходят восвояси. Кино снимают, думал, а они бычки собирают у общежития вашего.
Новости об очередных извращенцах у общаги, Кошкину не поразили. Теперь ей лишь сильней хочется курить, но придется ждать пять или шесть часов, в зависимости от того, как быстро они припаркуются и растолкают шпаргалки по карманам, лифчикам и кроссовкам.
Утомленный редким приступом обжорства, Макар Ильич заснул, глухим храпом отправляя хлебные крошки в путешествие из бороды в складки одежды. Кошкина устраивается на скамейке с меньшим комфортом. Мгновения ее беспокоит собственное необъяснимое спокойствие, будто страшное эхо первого курса.
На сон остается минуты две. До экзамена ровно семь часов.
Июньским утром 2014 года в квартире Бердяевых-старших телевизор впервые работал дольше двух часов, и впервые – без единого звука. Чарт летних хитов, американский ситком по кабельному, дневные ток-шоу с семейными побоищами и беременными подростками, новости, перемежаемые тоннами рекламы, молчали в двух с половиной комнатах с непререкаемым авторитетом. Будто вот-вот объявят военное положение или выигрышный лотерейный билет баб Даши, купленный еще до перестройки. Даже дедушка только ворчал себе в довоенный том геометрии Лобачевского.
В большую комнату с телевизором, она же место заседания семейного совета, библиотека и спальня дяди Карлуши, когда тот не ночевал в редакции «Южного вестника», не заходили, но заглядывали через приоткрытые двери и усердно вслушивались. Платон Вангорыч мимоходом шуршал утренним уловом, словно проводил одну и ту же экскурсию омулю, оглушенному чередой событий. Бабушка каждый десять минут проведывала свои оконные гортензии. Софье Алексеевне срочно требовалась то история болезни, взятая на дом, то шпилька для волос.
Одна прабабушка Ася заходила в большую комнату не таясь. С охапкой косматых шерстяных чулок и пригоршней старых добрых южнинских суеверий. Заслышав за дверью шаги тещи, дедушка захлопнул Лобачевского, вытащил из ушей самодельные беруши и отправился в место, более пригодное для вдумчивого чтения. В свой кабинет в Северном НИИ теоретической и экспериментальной физики.
Самодельные пророчества и многослойные пестрые халаты редко ведут непринужденные беседы с махровым скептицизмом Бердяева-старшего. Представить спор этих двоих без перехода на личности, хлопанья дверьми и скачков давления так же сложно, как одинаково точно измерить координаты и скорость элементарной частицы.
На стороне дедушки была вся мощь квантовой механики, а с прабабушкой – одной ей известные полярные святые и чудотворцы, старые как мир пророчества и тайные знаки, начертанные поверх параллелей, меридианов, созвездий и небесных тел.
– Говорили древние, на Немана – не напивайся допьяна.
Кира второй час сидела перед немым телевизором не шелохнувшись, как медитирующий йог. Она слышала осторожные родительские совещания полушепотом на кухне, как кошка Сима шкрябала когтями о бортики лотка, как в подъезде соседские дети готовили засаду почтальону.
Дверной звонок молчал. На пятый этаж со вчерашнего вечера поднимался один сквозняк.
Правая рука сжимала пульт в целлофановом пакете, левая – прокушенный зеленый помидор, что сочился пряным соленым соком. Голые колени обнимали десятилитровую банку фирменных бабушкиных солений. Еще вечером их досрочно освободили из трехмесячного заключения в кладовке, а о пропаже спохватились слишком поздно.
К праздничному столу нетронутой осталась от силы четверть.
– Ба, на кого ты намекаешь?
«Древними» для старожилы Южного могли быть и кроманьонцы, и рабочие первой полярной экспедиции. В отличие от большинства жителей поселка-десятитысячника Бердяевы-Кошкины точно знали автора многих «народных» примет, особенно воспитательно-бытовой их части.
– За стол хоть сядь, Кирушка. На земле есть – бед не счесть.
В новой вариации знакомой присказки зазвучали нотки фатализма. Прежняя версия сулила трудности с деторождением.
Кира не успела надкусить зеленоватую кожицу, как в ее сторону угрожающе колыхнулись полы сразу трех халатов, вынудив правнучку сместить центр тяжести с ковра с такими душераздирающими звуками, что через стенку в смятении затихла кухня, гадая какому поколению нужна экстренная помощь.
– Вставай, девочка. Оденься еще, гости скоро придут.
Соседей и коллег семейства вряд ли могли оскорбить джинсовые шорты и старая олимпийка, давным-давно выигранная у Карлуши в «дурака». Но для прабабушки – по ее словам, сама она появилась на острове чуть позже полярных медведей – человек без двух-трех слоев одежды, считай, идти мог только в ванную или к праотцам. О том, в каком виде Кира давеча вернулась с выпускного одна, без ленты выпускника и выделенного сопровождения, баб Ася не узнает никогда.
В свое оправдание она могла лишь сослаться на тех, кому пришлось и того хуже. Вон, Лянку все утро драил крыльцо, а Слава чистил цветочные горшки в школьном вестибюле – прежде безупречную репутацию в глазах вахтерши отмыть было не так просто.
Выпускной Кира помнила с фотографической точностью. Спроси ее кто, не задумываясь назвала бы, на какой минуте невыразимо-скучной официальной части директор в пятый раз отпустил шутку о том, что без одиннадцатого «Б» остров наконец вздохнет спокойно. Но в одном глава школы №2 с блеклыми рыбьими глазами и привычкой клевать носом на каждом собрании был прав.
Ее одноклассники, беспризорные дети инженеров, учителей, строителей и осевших вахтовиков, срывали уроки, пугали малышню своим отмороженным видом, прыгали из окон в сугробы, но без них в цыплячье-желтой многоножке было едва веселей, чем на дедушкиных занятиях по квантовой физике.
Даже после торжественной клятвы в первый раз за одиннадцать лет не устраивать «эксцессов» – они притащили на выпускной два литра коньяка в бутылке из-под колы, новогодние петарды и клюквенную настойку в походном термосе. Последняя видом походила на ягодный морс из столовой и пахла как топливо поселковых вездеходов, но на ее эффектах зиждилась добрая треть южнинского фольклора.
Когда завуч торопливо искала в зале добровольцев для родительских слов напутствия, одна Кира твердо стояла на ногах, подхватывая и выстраивая друзей в ряд, как костяшки домино. Она одна не стала дегустировать домашний самогон в раздевалке за десять минут до вручения аттестатов.
К тому же за денежное поощрение, собранное бабушкой со всей родни и соседей, она надела черный сарафан чьей-то двоюродной племянницы и поклялась вернуть его в целости и сохранности.
Показательное выступление прошло без нареканий. За полтора часа родители одиннадцатого «Б» наснимали пожизненный запас видеоотчетов для родни и целый гигабайт размытых фотографий. Платон Вангорыч и цифровая камера тем временем мучились выбором, каким из трехсот кадров с последней подледной рыбалки пожертвовать ради выпускного старшей дочери.
Среди Бердяевых-Кошкиных пустовало одно место. Прабабушка Ася где-то вычитала, что аномальная для июня десятиградусная жара непременно означает грозы – от одного их упоминания у нее подскакивало давление. По словам Карлуши, дедушка всю дорогу вдохновенно благодарил и Перуна, и Франклина. В школьных стенах же посерьезнел, свел к переносице седые брови, похожие на обледенелые прибрежные кусты, чем испугал двух техничек, молодую учительницу географии и ватагу звонких обвитых серебристой мишурой первоклашек, служивших реквизитом к неумелому вальсу выпускников.
До актового зала он успел перекинуться новостями едва ли не со всеми бывшими коллегами, через слово напоминая, что его внучка получит золотую медаль, как все Бердяевы. В широкой тени фамильного тщеславия бабушка одновременно поправляла самодельную брошку из белых колосьев пушицы и одергивала мужа за рукав пиджака, как завравшегося ребенка.
Другое семейное предание гласило, что почти полвека назад Вангора Петровича взяли на работу в НИИ по одной рекомендации бывшего главного инженера. Без каких-либо документов и рекомендаций – у молодого приезжего ученого их не было вовсе. Дедушка все яростно отрицал, дулся и вставал из-за стола голодным. Он клялся, что его красный диплом и того же оттенка аттестат с прочими регалиями бережно хранятся в архивах Института.
Пришествие родни Кира услышала еще из коридора, когда ленты выпускников уже намертво прикололи булавками, а со сцены еще не сняли плакаты в георгиевских ленточках. Грохот разухабистых папиных анекдотов, мамины отговорки бесконечной очереди из пациентов, переодетых в родителей и учителей. Тщетные попытки Карлуши смыться, пока бабушка поучает молодежь правильно сушить травяной сбор.
В зрительном зале семейство немного притихло, увлеченное поиском знакомых лиц в черно-белом хаосе, вальсирующем под трескучую запись французского шлягера. С опозданием к спорам вполголоса присоединился Лис, протиснувшись сквозь ряд цыкающих мам-репортеров.
Не с первой попытки Киру узнали в несуразном тельце в левой крайней паре, той, что не сразу осилила квадраты, но с энтузиазмом взялась за вращения. Бабушка вздрагивала на каждой вымученной «лодочке», а позади десятиклассники, согнанные для массовки, опасливо хихикали, по привычке переживая, что огребут от «старшаков» после уроков.
Когда под унылые стихи завуча по учебной работе растрепанных и потных выпускников выстроили для вручения аттестатов, Кира разглядывала бумажные цветы на стенах, надпись «В добрый путь, выпускники!» большими красными буквами на бархатных шторах и намертво схваченные лаком кудри одноклассниц. С последними одиннадцать лет у нее были образцово-деловые отношения на контрольных, а в остальное время они едва здоровались друг с другом.
Трое из них мечтали о скорейшем побеге с Южного и каждые полгода выбирались на материк чуть ли не вплавь. Двое напротив укрепились на острове самым естественным, по мнению южнинцев, образом. Пока Кира с «бесперспективной» половиной одноклассников активно портили имидж школы №2, Нина втайне от родителей встречалась с парнем из бараков, а Маша с округлившимся животом отсиживалась на скамье на физкультуре.
Когда из рук директора исчезла пестрая стопка из семнадцати аттестатов, а шесть бархатистых коробков с золотыми медалями отправились в бездонные сумки расчувствовавшихся матерей. Отяжелев от духоты актового зала и предвкушения взрослой жизни, стайка выпускников выпорхнула в коридор, торопясь в спортзал, где окна уже занавесили черной марлей. В учительской вовсю шло продолжение банкета за накрытым праздничным столом – в благодарность от родительского комитета. Почтенные островные семейства разделились на два лагеря: тех, чье торжество плавно переместилось в ресторан «Южная звезда» на пристани, и тех, кто особо чтил домашние заготовки и плановый бюджет.
Кира, наученная ошибками молодости (дискотеку в девятом классе она пропустила из-за поспешного обещания не идти, короткого дня на рыбзаводе и привычки ошиваться с курящими одноклассниками за школой), в вестибюле долго прощалась с Бердяевыми-старшими, без запинки повторяя заученную легенду. Ее актерское мастерство подкрепил пластиковый стаканчик с клюквенной настойкой за кулисами актового зала, пока директор с завучем сортировали аттестаты по личному рейтингу симпатий.
Тайна этого местного напитка заключалась в непредсказуемости детонации. Некоторые мастера спорта по темному нефильтрованному уснули в раздевалке после пары глотков, три отличницы разрывали пустой танцпол, группа энтузиастов вспоминала радость космических запусков с петардами на заднем дворе. Остальные, в том числе Кира, подозрительно озирались по сторонам, не понимая, почему не работает.
– Мы тут еще потанцуем немного, потом на пристань пойдем. Я буду с ребятами, но если вы волнуетесь, Лис меня заберет.
Ему она в подробностях рассказала об операции за месяц до выпускного. Найденыш должен был усыпить бдительность семейства и поддержать легенду, если потребуется.
Он стоял у нарядного стенда с историей второй и единственной южнинской школы в черно-белых фотографиях с вкраплениями патриотического мифотворчества в духе прабабушки Аси. Сперва Кира узнала белую рубашку и брюки. Несколько лет назад папа привез их с материка на случай, если найденыш захочет, наконец, сдать госэкзамены и поступить в МУДНО, как полагает приличному человеку. Слегка помятый дядин пиджак для театральных премьер в ДК и бабушкин шампунь ручной работы.
Запах балконной голубой жимолости она учуяла за метр, но, чтобы убедиться окончательно, подскочила к нему с грацией арктического песца и, шумно раздувая ноздри, подобно ищейке, взявшей след, схватила несколько непослушных прядей.
– Пирожки? Им, небось, сказал, на смене задержали, а сам пирожки трескал?
– У тебя нюх как у собаки, – пригладив соломенный хаос на голове, Лис полез в оранжевый Юлькин рюкзак на плече, – в столовую по пути заскочил. Два с яйцом и капустой и два с картошкой.
– Кира, отстань от человека. Он сегодня с пяти утра на ногах.
Ее сердобольная родня ждала в дверях. Карлуша за окном одним языком жестов намекал, мол, официальная часть мероприятия закончилась полтора часа назад. Родители вполголоса спорили о том, куда запропастилась Юлька, пообещав быстро попрощаться с друзьями и вернуться. Бердяевы-старшие же смотрели на самозванку, которая только выглядела как их внучка, но, в отличие от настоящей Киры, стойко переносила испытание платьем и накрахмаленным фартуком.
– Вы идите, он вас догонит.
Дождавшись Юльку, чья натянутая юбка мозолила глаза всем: от одноклассниц, встревоженных конкуренцией, до подслеповатой вахтерши на страже поселковой нравственности, семейство двинулось домой. Когда бердяевский дух окончательно выветрился из вестибюля, Кира с вызовом заглянула в сонные голубые глаза.
– Принес?
– Все в рюкзаке.
– Тебе не поздоровится, если вещи пропахли маслом. Пойдем, постоишь на шухере.
Когда в их доме появился найденыш, дедушка всеми силами пытался устроить его в школу. В обретенного семнадцатилетнего сына поверили падкие на сплетни с первоканальным лоском южнинцы, но не служба безопасности НИИ. Семейные легенды умалчивают, как без документов Лис десять лет практически беззаботно обитал в закрытом поселке. Прабабушка наводила туману, а родители на каверзные вопросы дочерей отмахивались вечной присказкой, мол, дедушка на короткой ноге с пограничниками.
До класса пятого Юлька чуть что в слезах бежала каяться старшим во всех грехах. Карлуша вдохновенно пугал ее страшилками о том, что, если за Лисом придут военные, для поддержания вселенского баланса хороших детей в природе вместо него придется отдать самого непослушного ребенка. Как бы то ни было, пока ничейный подросток читал книжки в квартире Бердяевых-старших, на это закрывали глаза. Школа же была делом куда серьезней. Даже всесильные офицеры в штатском не могли задним числом пририсовать нового жителя острова без свидетельства о рождении и штампа о прибытии на остров.
Если не считать снежные баталии на заднем дворе, Лис впервые пришел в школу №2. Среди шумных южнинцев, за исключением Бердяевых-Кошкиных, он всегда терялся и опускал взгляд, будто вот-вот из-за угла нагрянут сотрудники спецслужб с ружьями и силками.
В такие минуты Кира всегда хватала его за руку и сжимала с такой ободряющей силой, что он невольно забывал о своей хандре. Старый фокус снова удался. Найденыш не с первой попытки рывком вытянул свою покрасневшую ладонь из мертвой хватки и взамен протянул ей рюкзак.
– Спасибо, что не оторвала.
– Здесь замок выбили, когда в прошлом году пацаны фигней своей обкурились. Так что стой здесь, никого не впускай.
Школьная раздевалка издревле была разделена на две комнаты несущей стеной в потертых крючках-вешалках. В одной окна за чугунной решеткой (еще одно несмываемое напоминание об одиннадцатом «Б») выходили на внутренний двор, где преданные зрители ждали, когда старшеклассницы придут переодеваться на физкультуру, а в другой круглый год невыносимо пахло старой обувью.
Именно там Нина Носова подкручивала упавшие кудри допотопными щипцами для завивки. На обувной полке, укрывшись чьей-то кожанкой, спала девятиклассница, с ног до головы обернутая в золотые пайетки. Подложив под растрепавшуюся прическу чью-то смятую физкультурную форму, она походила на самого несчастного из домовых, вынужденного забесплатно охранять две сотни кроссовок и мокрых сапог.
Кира простилась с надеждой найти заветный термос. Волшебные обитатели этой раздевалки не загадывали загадок и не требовали подвигов.
С ними расплачивались влиянием и клочьями волос.
– Так и знала. Кошкина, ты что, не могла полчаса потерпеть? Теперь Рите сотку должна.
– Спорили, сколько я продержусь в платье? Сказала бы раньше, за сотку я могла и на дискач в нем пойти. Только неудобно жесть просто.
Стягивая сарафан через голову, она застревает в помятом кружеве фартука. Ей не терпелось скорее сбросить оковы вынужденной женственности и наконец запрыгнуть в джинсы и олимпийку.
Эту дискотеку Кира ждала еще с сентября. Во-первых, школьная администрация впервые за одиннадцать лет взяла самоотвод, избавив старшеклассников от унизительной вступительной речи завуча и ежечасных учительских рейдов. Во-вторых, за ней не будет шпионить Юлька – в это время младшая сбежит на пристань или окончательно изведет родителей попытками бегства.
В-третьих, клюквенная настойка обещала незабываемую шоу-программу от ее одноклассников. Они уже запустили на заднем дворе две с половиной петарды.
В предвкушении Кира смяла сарафан чьей-то двоюродной сестры и, завернув его в фартук, как в авоську, передала за дверь с наказом действовать согласно плану.
– Что ты ей пообещала за молчание?
Нина пыталась нарисовать ровную стрелку на левом глазу, гипнотизируя крошечное зеркальце пудреницы. В женском туалете у нее не было и шанса накраситься, не убив никого локтем и не покалечившись чьим-нибудь в ответ. В полупустой раздевалке она теснилась с одной девятиклассницей в состоянии клюквенного сопора и Кирой, чьи территориальные претензии ограничивались краем обувной полки, где та перешнуровала кеды.
– Юльку пришлось бы взять с собой. Это мой добрый дядюшка Лис.
– А, – одернув короткое синее платье, Нина увлеклась стрелкой на правом глазу, – Маха говорила, она его не притащит. А я такая, куда Кошкина без своего чучела.
– Тебе в прошлый раз не хватило, Носова?
В последний раз перемирие установилось против воли обеих – завуч пообещала вызвать на публичную очную ставку родителей со всеми свидетелями. Набралось бы человек пятьдесят, что испугало тогдашних восьмиклассниц куда сильнее вызова участкового.
Началось, впрочем, даже не с Нины.
Группка семиклассников время от времени забывала о горьких уроках прошлого, массовых драках на заднем дворе и «темных» по дороге домой. Тогда на перемене в звонком галдеже тема, совершенно далекая от обледенелого острова, свернула к школьным байкам, а оттуда по проторенной дорожке к Вангору Петровичу.
С легкой руки одиозного учителя физики поколения школьников старались не поминать вслух вольты, амперы и иже с ними, дабы не призывать болезненные флэшбеки.
Мучительные воспоминания тянули за собой клубок домыслов и слухов, совершенно абсурдных и беспочвенных. Верили им лишь те, кого Бердяев-старший дважды оставлял на второй год. Единственным пятном на безукоризненной репутации дедушки, мишенью для мстительных и беспощадных уколов, был его внезапно обретенный взрослый сын. В силу закрытости поселка и нехватки витамина Д шесть месяцев в году, островитяне выдвигали самые фантастические версии.
В большинстве случаев Кира не обращала на них внимания, некоторые беззлобно высмеивала, а что-то даже пересказывала за семейными сборищами вприкуску к папиным анекдотам с рыбзавода. Но бескровные глуповатые шутки и совсем уж дутые слухи быстро приелись искушенной публике. Потому, когда Киры не было поблизости, кости найденыша обмывали с особой жесткостью.
В тот день ошибка разведки привела ее в самый разгар обсуждений умственных способностей Лиса. Что на материке он не потянул даже программу начальной школы, и к «отцу» был отправлен в долгосрочную ссылку – драить полы на рыбзаводе, если доверят швабру.
В другой день шуганные болтуны тотчас бы бросились врассыпную. Классическое развитие событий прервала Нина, дружившая с парочкой семиклассниц, как кит – с косяком рыб-зубочисток. Магнитные волны или дух отмщения в морозном воздухе, но ее вскользь брошенная фраза была не рядовым обменом колкостями, а настоящим объявлением войны.
Да он ни на кого из них не похож! Еще скажи, что веришь бабушкиным сказкам про Заячий лес, дикарей и остальную туфту. Вот Костя говорит, если у человека места своего нет, не то, что имени, он – мусор, которому здесь не место.
От кровопролития школьный двор не спас даже рогалик русых волос завуча Василисы Никитичны и ее карающий глухой шепот.
История о том, как драку двух восьмиклассниц не смог разнять даже участковый дядь Юра, мгновенно стала поселковой легендой. За неполный день ее изрядно приукрасили кровавыми подробностями в духе раннего Тарантино. Повелся и Слава, который, как хороший сын и никудышный лазутчик, в разгар конфликта помогал маме в столовой. Вечером он заходил ее проведать больше за тем, чтобы воочию увидеть шрам на пол-лица, и с трудом скрыл разочарование от всего-навсего отекшего малинового уха.
– На правду не обижаются, Кошкина.
– Никто не обижается, просто вспомним старые добрые времена.
В спертом воздухе ей хуже думалось о том, как быстро и по возможности бескровно уладить дело с Носовой, куда делся ее красный аттестат, и могут ли его забрать обратно за последнее нарушение школьного устава. Но клюквенная настойка оказалась быстрей. Она мягко подкралась сзади и ударила в голову совсем не так, как было обещано.
Кира пошатнулась и выпрямилась, думая мысль, навеянную загадочным напитком. Причинно-следственные связи рассорились друг с другом в пух и прах, как они с Носовой на уроке математики в пятом классе.
Несвязные мысли петляли как следы удирающих школьников на снегу.
Она вдруг вспомнила о свитере, который прабабушка Ася связала ей три или четыре года назад. Колючий, как папина борода, крупной вязки и с огромными цветами на пузе – красными, как проникающее ранение в живот. Во дворе она услышала все, на что хватило фантазии тогдашней малышни. Каждый раз, когда старшая застегивала на красноротом недоразумении молнию пуховика, Юлька, словно змей-искуситель, увещевала ей вполголоса, мол, баб Ася нив жизнь не хватится, что свитер пылится в недрах шкафа, а Кира только удивлялась настойчивому желанию сестры ее переодеть.
Парадоксальность ее мышления, помимо прочего, заключалась в особом пристрастии ко всему, что другие считали по меньшей мере странным и вопиюще «некрутым». Свитер Кире полюбился настолько, что, когда на его потертости и дыры закончились заплатки, она умоляла прабабушку связать ей такой же и даже привезла с материка моток красных шерстяных ниток.
Клюквенная настойка разогнала «причуды» Киры до скорости, стремящейся к световой. Носова в ту же секунду исчезла из поля зрения и осталась где-то на периферии жужжащим синим пятном, перечеркнутым красной лентой.
Должно быть, в ее выражении лица, во взгляде, заволоченным клюквенной рябью, было что-то неуловимо пугающее, потому что, встретив ее за дверью раздевалки, Лис от неожиданности отпрянул.
Кира помнила свой собственный заговорщический шепот и то, что выдал пылающий в клюквенной лихорадке мозг:
– Ты помнишь, что задолжал мне одно желание?