𝙳𝙸𝚂𝙽𝙴𝚈 𝚃𝚆𝙸𝚂𝚃𝙴𝙳-𝚆𝙾𝙽𝙳𝙴𝚁𝙻𝙰𝙽𝙳× Male

- – — - – — - – — - – — - – — - – — - – —
(Открытие Crazy недели.)
Crazy недели (или Crazy week) — это концепция, предложенная автором, в рамках которой реакции на заказы публикуются ежедневно в течение одной недели. Идея возникла из-за того, что многие люди стремятся получить свои заказы как можно быстрее, а ожидание очереди иногда может быть слишком долгим. В честь школьных каникул, когда учащиеся имеют больше свободного времени, автор решил организовать неделю активных реакций, выпуская их каждый день в течение 7 дней. Заказы можно оставлять под главой "Стол заказов".

- – — - – — - – — - – — - – — - – — - – —

Хартслабьюл.
Риддл Роузхартс.

— Ты, очевидно, не отсюда, верно?
Моцзэ, твоё поведение на грани неуважения. Правила существуют не просто так — а ты их откровенно игнорируешь.
*Риддл с самого начала воспринимает Моцзэ как воплощение хаоса — непредсказуемого, дерзкого, свободного в своей манере существования. Его равнодушие к установленному порядку, легкомысленное обращение к преподавателям, привычка исчезать в разгар официальных церемоний и говорить намёками — всё это вызывает у Риддла раздражение, граничащее с яростью. Он привык к дисциплине, к структуре, к ясным границам — а Моцзэ словно живёт по правилам, которых никто не писал.
И всё же, несмотря на частые конфликты, под этой острой поверхностью начинает пробуждаться нечто большее — уважение. Риддл не может не признать: Моцзэ проницателен. Он словно видит людей насквозь, легко распутывая их замыслы и маски. И Риддл чувствует это на себе — его читают так же, как он привык читать других. Их взаимоотношения становятся странным сплавом напряжённости, завуалированного восхищения и... возможно, соперничества, которое оба тщательно прячут за маской «дисциплины».
Они не друзья, но и не враги. Скорее, два ума, притягивающиеся вопреки всему. Риддл не выносит ироничного тона Моцзэ, его вольности и намёков, но ум его игнорировать не в силах. Их диалоги — как шахматные партии: логика против интуиции, порядок против хаоса. Моцзэ видит в Риддле ребёнка, жадно пытающегося сдержать вихрь внутри. А сам Риддл — в Моцзэ соблазн, влекущий к бездне анархии, которую он так старательно избегает.
Это не дружба. Это интеллектуальное притяжение, натянутое, как струна — опасное, искрящее, и слишком острое, чтобы его признать вслух.*

Саванаклоу.
Леона Кингсколар.

— Воронопёрый чудак. Слишком много загадок, слишком мало смысла. Ты раздражаешь меня, звездочёт.
*Леона с самого начала называет Моцзэ «вороноёрным чудаком» — за его тёмное пальто, ледяной взгляд и происхождение, окутанное тайной. В нём чувствуется опасность — та, что не поддаётся классификации, подобно стихии, которую невозможно обуздать. Это бесит Леону. И, в то же время, притягивает.
Он видит в Моцзэ отражение собственной природы: ту же силу, ленивую на первый взгляд, но способную при малейшем толчке обрушиться с разрушительной яростью. Однако, в отличие от него самого, Моцзэ не пытается скрывать свою отстранённость, не извиняется за силу, что в нём дремлет. Он просто есть — как буря перед штормом. Леона наблюдает за ним с прищуром, то поддразнивая, то отпуская едкие замечания. Они оба — хищники, осторожно обходящие друг друга. Острые когти пока спрятаны, лишь ленивый рык пробегает между ними.
Иногда он называет Вас «воспитанным психом» — за тот парадокс, где за внешней вежливостью кроется хладнокровная эффективность. И всё же Леону это нравится. Он смотрит на Вас, как на изысканную игру, за которой интересно следить. Он не стремится приручить — слишком хорошо знает, как опасно пытаться контролировать ураган. Вместо этого он воспринимает Вас как более хаотичную, непредсказуемую версию самого себя.
Они не становятся друзьями. Но уважение — молчаливое, хищное — всё же возникает. Леона не раз бросает загадочные фразы о Вашей «природной нестабильности», но в голосе его — не страх, а восхищение.*

Октавинелль.
Азул Ашенгротто.

— Ты напоминаешь мне клиентов, которые приходят с загадками, а платят душами. Может, договоримся, Моцзэ? У тебя явно есть... интересные ресурсы.
*Азул с самого начала видит в этом потенциальную выгоду. Загадочность и непредсказуемость Моцзэ не пугают его — напротив, он уверен, что за этим таятся редкие знания или связи, которые можно обратить в силу. Однако его воодушевление быстро сменяется раздражением: Моцзэ упрям и свободолюбив, не желает следовать установленным правилам и категорически отвергает любое ограничение.
Их сотрудничество становится шатким балансом — Азул строит тонкие многоходовки, рассчитывая затянуть Моцзэ в паутину договоров, а тот раз за разом ускользает, словно дым, оставляя планы Азула висеть в воздухе.
Тайна, которой окутан Моцзэ, становится невыносимо тягостной. Чем больше Азул пытается узнать, тем яснее осознаёт: он не продвинулся ни на шаг. Одни и те же попытки, день за днём — и всё безрезультатно. Повторение, рутина, отсутствие прогресса — всё это сводит его с ума.
Он ненавидит это. Ненавидит сидеть в ожидании, когда Вы, наконец, заговорите первым. Но когда настанет этот миг — неизвестно. И, пожалуй, в этом и кроется настоящее безумие.*

Скарабия.
Калим Аль-Асим.

— Моцзэ! Привет! Ты опять один? Пойдём, у нас сегодня праздник, будет музыка и светильники!
*Калим, сияющий своей неугасаемой жизнерадостностью, встречает Моцзэ с искренним любопытством. Его не пугает отстранённость собеседника — напротив, он воспринимает загадочную, почти непрозрачную натуру Моцзэ как нечто волнующее, достойное исследования. Где другой бы отступил перед мрачной сдержанностью, Калим лишь шире улыбается, стремясь разбудить в собеседнике искру, способную откликнуться на его свет.

Он не видит в бескомпромиссности Моцзэ преграды — лишь ещё одну особенность, делающую того уникальным. Калим с лёгкостью и настойчивостью солнечного луча старается вытянуть его из внутреннего кокона, обрушивая на него шквал собственной энергии, смеха и непринуждённых бесед.
Моцзэ, со своей стороны, смотрит на Калима с оттенком недоумения. Его наивность кажется ему почти нереальной — как сон, в который трудно поверить. Но в этой открытости, в искреннем порыве к радости есть нечто очищающее, словно глоток свежего воздуха после долгого молчания. Калим невольно расшатывает его привычные стены, заставляя смотреть на мир не только из глубины размышлений, но и с поверхности — с лёгкостью.
И пусть их восприятие жизни столь разительно отличается, между ними рождается странное равновесие. Калим втягивает Моцзэ в спонтанные приключения, наполненные смехом и сюрпризами, а Моцзэ, в свою очередь, открывает для Калима мир тишины и мысли, заставляя его время от времени останавливаться — и слушать.*

Помфиор.
Вил Шоэнхайт.

—Ты — хаос, заключённый в форме. Привлекателен, но беспорядочен. Учись держать осанку, Моцзэ. И не прячься за фразами, которые никто не поймёт.
*Когда Вил Шоэнхайт впервые встречает Т/И, его первая реакция окрашена критическим взглядом — он оценивает Вас как воплощение неотёсанности и хаоса. «Как можно быть столь… неряшливым? И всё же… в Ваших глазах скрыта пугающая глубина», — отмечает он про себя, чувствуя внутренний конфликт между отторжением и непроизвольным интересом.
Привыкший стремиться к эстетическому и поведенческому идеалу, Вил воспринимает Вас как проект — неотполированный алмаз, который при должных усилиях может засиять. Он предпринимает попытки «отшлифовать» Вас, предлагая советы по внешнему виду, осанке и даже стилю общения. Однако всё меняется, когда ему открывается правда: Вы — мастер разведки, шпионажа и устранения целей. Убийца, скрытый за маской легкомыслия.
Узнав это, Вил отступает, охваченный не страхом, но уважением, смешанным с недоверием. Он больше не решается приближаться вплотную — не потому, что боится Вас, а потому, что боится себя рядом с Вами. Держать дистанцию — это не каприз, а необходимость, ведь Вы — слишком непредсказуемая переменная в его идеально отрегулированном мире. Хотя Рук сразу заметил в Вас нечто знакомое, Вил предпочёл не рисковать.
Парадоксально, но его восхищение Вами лишь усиливается, когда он узнаёт о Вашей одержимости чистотой и порядком. Какой контраст...*

Игнихайд.
Идия Шрауд.

— Эмм... этот тип пугает. Его энергетика на уровне финального босса с плохой концовкой. Статус — «зловещий, но симпатичный».
*Хотя Идия обычно избегает людей, в Вас, Т/И, его привлекает нечто необъяснимое — словно тень в тени, как тихое мерцание звезды в холодной пустоте космоса. Он, привыкший держать дистанцию, неожиданно начинает испытывать любопытство к Вашей таинственной натуре. Ваша отстранённость, словно отголосок его собственного одиночества, рождает между вами тонкую, едва уловимую связь.
Возникает странное взаимопонимание: Идия пытается постичь Вашу загадочность, как будто расшифровывает сложную строку кода, а Вы, существуя среди бесконечных потоков информации и переплетений логики, находите в этом запутанном мире утешение. Как и он, Вы — дитя Игнихайда, отражённое магическим зеркалом в ту же цифровую обитель.
Идия впервые заинтересовался кем-то не через экран, а — по-настоящему. Ваша внешность, манера держаться, неуловимые нюансы характера, тот способ, которым Вы освоили технологии, даже Ваш подход к переписке — всё это пробудило в нём живой интерес. Он не сразу нашёл повод для общения, но к счастью, случайная встреча в коридоре разрушила стену молчания.
С тех пор Вы иногда переписываетесь — коротко, лаконично, как это принято в Игнихайде, но с каждым разом всё теплее. Комнаты ваши расположены напротив, и, быть может, именно из-за этой невидимой близости, спустя время, Идия назначает Вас своим заместителем. Не потому, что нужно — а потому, что хочется, чтобы Вы были рядом.*

Диасомния.
Маллеус Дракония.

— Я чувствую в тебе чужую магию, дитя звёзд. Ты не боишься говорить с феей принцем без почтительности?
*Маллеус встретил Моцзэ не с подозрением, как многие другие, а с безмолвным вниманием, за которым скрывалось нечто большее, чем простое любопытство. Его появление словно нарушало привычный ритм пространства — едва уловимое дрожание воздуха, различимое лишь теми, кто сам жил за пределами упорядоченного мира. Маллеус ощутил это мгновенно — вибрацию, тонкий отклик иного мира, к которому он сам не принадлежал, но с которым чувствовал странное родство.
В Моцзэ не было страха. Ни перед его силой, ни перед чуждостью земли, на которой он оказался. И это спокойное бесстрашие не раздражало Маллеуса, как дерзость некоторых учеников, напротив — оно притягивало. Моцзэ не пытался угодить, не стремился подчиниться, но и не вызывал на конфликт. Он просто существовал — как лунная тень, холодная, неизменная, лишённая нужды быть понятой.
Маллеус наблюдал за ним. Не как за угрозой, а как за феноменом, не поддающимся объяснению. В его взгляде жила сдержанная, почти академическая заинтересованность: Моцзэ напоминал ему забытые имена из древних хроник, образы бессмертных снов, едва уловимые отблески чего-то вечно уходящего. Он не стремился постичь его через слова — он чувствовал его иначе, на том уровне, где общаются существа, давно примирившиеся с одиночеством.
И хотя их пути редко пересекались напрямую, Маллеус всегда знал, где он — будто их ауры звучали в одном ключе. Они не были друзьями, не союзниками. Но между ними существовало молчаливое признание — как между двумя зеркалами, в которых отражается не облик, а безмолвие между мирами.*