Детство. Канун Рождества
Нос прижался к холодной витрине магазина игрушек. За толстым стеклом большая пушистая ель подмигнула лампочками, заводной Санта задорно улыбнулся, хлопнув себя по животу, а фиолетовый паровозик, наворачивая круги по железной дороге, пролетел мимо. Донёсся приглушённый звон золотистых колокольчиков, подвешенных к потолку. Озябшие пальцы спрятались в рукава не по размеру большого свитера. Холод пробирал до костей, но уходить не хотелось. Ещё вираж, и из полосатой трубы паровоза вырвется несколько колец пара. Раз. Два. Три. На этот раз всего три колечка. Может, на следующем повороте будет больше?
На улице пахло праздником: выпечкой, апельсинами, а если принюхаться, можно уловить запах запечённой индейки. Или это гусь? Ноздри втянули воздух, и в животе заурчало. Прохожие проносились мимо, шурша пакетами и разноцветными свёртками. Обрывки разговоров долетали до замёрзших ушей.
«Надо ещё забежать вот в тот магазин домашней выпечки. Нет, лучше в винный... Ноты цедры и пряность корицы навеяли мне мысль о глинтвейне...».
«Надеть чёрное или всё-таки розовое платье...».
«Через час придёт кузен со своей оравой, а стол ещё не накрыт...».
«Дорогая, дома ждут свои, родные! Мне нет дела до оборванца...».
В витрине появилось отражение толстого полисмена.
— Эй, малыш, ты потерялся? Что ты здесь делаешь один? — на плечо легла тяжёлая ладонь.
Вытерев рукавом каплю, свисающую с кончика носа, Патрик попытался высвободиться из захвата огромной ручищи. Не получилось. Нажим на плечо заставил развернуться. Доброжелательность на лице толстяка сменилась брезгливой гримасой. Глаза-бусинки пробежались по чумазому лицу, скользнули по растянутому непонятного цвета свитеру, задержались на затёртых карманах штанов. Прохудившиеся ботинки внимания не удостоились.
— Да ты бродяжка! — Мужчина потянул Патрика за рукав. — А ну пойдём в участок. Там мы быстро найдём твоих родителей.
— Простите, сэр, но мои родители и полицейский участок — вещи несовместимые. — Патрик рванул вниз, выскальзывая из одежды и ручищ. Свитер достался как трофей толстяку, а Патрик со всех ног бросился удирать.
Вот закончился один квартал, с ним исчезли богатые витрины магазинов. Потом другой. Красивые особняки встречались всё реже, а серые дома чаще. Третий квартал — заводская окраина. По нему пришлось пробираться закоулками, петляя, словно заяц, чувствующий на себе вонючее дыхание гончей. Наконец Патрик остановился и прислонился спиной к шершавой стене, хватая ртом воздух. Лёгкие обожгло холодом. Только отдышавшись, он понял, что идея выскользнуть из свитера была плохой. Как он теперь объяснит матери, почему ушёл одетый, а пришёл в исподней рубашке?
Дом встретил громким разговором на кухне. Пока мать занята, можно пробраться на чердак и переодеться. Первая ступенька лестницы скрипнула, когда Патрик замер, вслушиваясь в слова.
— Мы ещё не закончили! — мужской голос был незнакомым.
— Я закончила! Много лет назад. Я — закончила. Теперь убирайся!
— Ты не имеешь право делать вид, что меня не существует. Нас не существует. Ты должна вернуть то, что тебе не принадлежит.
— А иначе? Что ты сделаешь? Что? — голос матери сорвался на крик.
Патрик выглянул из-за угла. Он никогда не видел этого человека раньше. Да и что такому господину делать в их лачуге? Убогая самодельная мебель, обветшалые стены... дорогой костюм, красивая трость... гость и их дом — вещи несовместимые... Незнакомец стал приближаться к матери. С каждым его шагом трость глухо стучала о земляной пол.
— Я пришёл за тем, что принадлежит мне. Забыла, на что я могу быть способен? Тебе напомнить?
Мать попятилась вглубь кухни. Стол упёрся ей в бок. Отступать больше некуда. Тощие руки начали отчаянно шарить по столешнице.
— Не подходи! — мать замахнулась на мужчину. В воздухе блеснуло лезвие ножа.
Патрику стало страшно. Помощи ждать не от кого. Почему мать пустила этого человека в дом? Вот если бы отец был жив... Хотелось взбежать по лестнице на чердак и с головой залезть под одеяло, но страх за мать взял верх. Ему уже десять, и он мужчина! На его счету уже несколько драк с соседскими мальчишками. Теперь его реже называют голодранцем. Патрик бросился на незнакомца, но цепкие пальцы остановили выпад, а тёмное тело трости впилось в грудь, не давая пошевелиться.
— Тиши, Абигаль, тише. Видишь, теперь мы не одни, — процедил гость, прикрываясь Патриком, как щитом.
Патрик извивался, пытаясь освободиться, но руки, державшие трость, оказались сильнее. Дорогая ткань пиджака оголила сорочку с причудливыми запонками и белоснежную кожу запястий, под которой просвечивались синие вены. Такими же синими были глаза птицы на набалдашнике трости...
— Отпусти его! — закричала мать. — Отпусти, или клянусь, ты пожалеешь!
— Может, всё же позволишь ему самому решить, что для него лучше, а, Аби?
— Для него лучше быть здесь!
— Да ну! В этой клоаке?
Слова, пропитанные издёвкой, взбесили Патрика. Зубы вцепились в тонкую кисть. Мужчина зашипел и толкнул его к матери. Победа над врагом была с привкусом крови.
— Щенок! Такой же дикий, как и мамаша, — гость вскинул трость.
Патрик хотел было опять наброситься на недруга, но мать закрыла его собой.
— Только попробуй! И я выпущу тебе кишки! — в воздухе опять сверкнул нож. — Клянусь, я сделаю это! Убирайся, убирайся и никогда больше не смей появляться в моём доме!
Незнакомец сделал пару шагов назад, но уходить не собирался. Трость невозмутимо прислонилась к буфету. Её набалдашник блеснул синими глазами, и Патрик заметил, что на шее птицы, словно воротничок, выжжены три переплетённые буквы. Такие же, как на запонках. Враг достал из кармана белоснежный платок и обернул его вокруг покалеченного запястья. Запахло кровью и цветами.
— Тебе-то уже ничего не поможет, но вот он... — мужчина кивнул в сторону Патрика. — Наступит день, и он пожалеет о том, что сегодня ты отказалась от моего предложения. Я тебе это обещаю. К нему приставлен амбр...
— Ты уверен? — обречённо выдохнула мать и опустилась на стул.
***
— Патрик, ты вообще меня слушаешь? — прозвучал будто издалека возмущённый возглас Мари.
— Да... Пойдём в отель, холодно... — противный ком стоял в горле, и Патрик с трудом ответил жене.
Лёжа в кровати, он ещё долго рассматривал портрет. В свете лампы казалось, что из глубины рисунка вот-вот вылетит та самая птица с сапфировыми глазами или выйдет нордическая нимфа. С рассветом альбомный лист выскользнул из расслабленной руки. Сквозь сон Патрику почудилось, что комнату наполнил шум крыльев.